Автор: Евгений Игоревич Тамм Подготовил: Вадим Неворотин, Москва
Экспедиция на Эверест 1978 – 82 г.г.
Однажды попав в горы человек, как правило,
остается верен им навсегда. Горы покоряют
его своим могуществом, разнообразием,
красотой. В непогоду и в ведро, в гаснущих
красках уходящего дня и в первых лучах
восходящего солнца – они всегда прекрасны!
Перед глазами квадратный лист твердой тростниковой бумаги. По периметру красная окантовка, наверху герб Королевства Непала. Идентичные непальский и английский тексты сообщают, что Советская экспедиция на Сагарматху (местное название Эвереста) достигла весной 1982 года отметки 8848 метров над уровнем моря или, другими словами, Вершины.
Этот скромный документ – официальное свидетельство успеха экспедиции. Он выдан на основании заключения двух офицеров связи, которые находились с нами в Базовом лагере на леднике Кхумбу все 57 дней, проведенных здесь экспедицией. Они присутствовали на всех сеансах оперативной радиосвязи и, трижды в день, фиксировали места нахождения наших групп, следя за передвижением каждой из них. Они должны были подтвердить правительству своей страны факт выхода групп на Вершину Земли.
Внешне этот документ похож на сертификат, который появился в Спорткомитете СССР в начале 1978 года. Тогда это было всего лишь разрешение на проведение восхождения на Эверест.
Эти годы – семьдесят восьмой и восемьдесят второй выделили из жизни каждого, кто был причастен к экспедиции, незабываемое пятилетие. Невозможно было представить сколько драматических и радостных событий выпадет на их долю. Сколько потребуется физического и морального напряжения от участников этой эпопеи.
Вернемся к 1978 году. На основании разрешения королевства Непала, группа из шести человек готовилась выехать в Гималаи для выбора конкретного маршрута восхождения, намечавшегося на 1980 год, и знакомства с местными условиями, короче – на разведку. Все было готово к вылету в Катманду когда стало известно, что ни эта поездка, ни сама экспедиция 1980 года не состоятся. Напомню, что в то время подобные решения принимались только аппаратом ЦК КПСС.
Многие руководители альпинизма приняли это известие как должное. Это был уже третий случай отказа от проведения эверестских экспедиций Не мог смириться с очередной неудачей лишь Михаил Иванович Ануфриков – ответственный секретарь Федерации альпинизма СССР. Известный альпинист и тренер, человек неуемной энергии, не дающий покоя ни себе, ни окружающим – он рвался в бой. Я же, будучи в то время Председателем Федерации альпинизма страны, был впервые привлечен к гималайским делам, отказ воспринял как нечто необычное и тоже был готов действовать.
Так образовался наш тандем, которому суждено было действовать несколько лет и неустанно давить на педали тяжелой машины, получившей название "Первая Советская гималайская экспедиция". Конечно же мы не были одни, многие нам помогали. И чем ближе к успешному финалу тем больше. Но было и противодействие.
Михаилу Ивановичу удалось устроить встречу с давним почитателем альпинизма, известным тогда поэтом и общественным деятелем, Николаем Семеновичем Тихоновым. Вечером, вчетвером с В.М. Абалаковым и А.Г. Овчинниковым, мы приехали к нему на дачу в Переделкино. В большом деревянном доме все казалось архаичным. Огромный красный абажур нависает над столом внушительных размеров. На столе тихо поет самовар. Хозяин в толстовке. Удивительные спокойствие и уют.
Николай Семенович сразу все понял, поддержал наше стремление добиваться проведения экспедиции и обещал выяснить с чем связан отказ, а если повезет, то и договориться о приеме у секретаря ЦК КПСС М.В. Зимянина, который курировал культуру, науку и спорт. Прошло месяца два, прежде чем стало известно, что такой прием действительно состоится.
За две минуты до назначенного срока вошли мы с М.И. Ануфриковым в большую, строго обставленную приемную. Практически сразу нас пригласили в кабинет. Светлая комната, непомерных размеров письменный стол, вдоль стены со шкафами длинный стол для заседаний. Не высокого роста, крепкий на вид и энергичный человек, выходя из-за своего стола, поздоровался и сразу атаковал нас: – "Наконец-то я добрался до альпинистов! Что же это у Вас твориться? Мы очень недовольны!" – (Ничего себе начало!).
И совсем уже неожиданно: – "Загубили товарища Хохлова Р.В."- Стремительная, ошеломляющая атака! Однако мы знали: не альпинизм непосредственная причина трагедии с Рэм Викторовичем (Р.В. Хохлов – академик, ректор МГУ, замечательный физик и обаятельный человек, умер летом 1978 года в больнице в Москве, при переливании крови, после гипоксии и переохлаждения, полученных во время восхождения не пик Коммунизма на Памире.).
Евгений Игоревич Тамм
М.В. Зимянину надо было отвечать быстро и четко. Вопросы буквально сыпались на нас. Стало ясно, что к встрече готовились обе стороны. Инициатива в руках хозяина кабинета. Манера разговора предельно деловая, тяжелая для собеседника – ведущий ждет только ясных, взвешенных ответов, ни каких общих фраз. За весь разговор лишь одно отвлечение – Зимянин упомянул, что знал и уважал (!?) академика И.Е. Тамма. Заставил меня насторожиться и вопрос: – "А Вы гарантируете успех экспедиции?". После короткой заминки с моей стороны, последовал, конечно же, положительный ответ. Позиция Зимянина достаточно быстро прояснилась. О 1980 годе и речи быть не могло. Олимпийские Игры, естественно, более престижны для страны, чем экспедиция. А проведение двух таких крупных спортивных мероприятий в одном году, по его мнению, нереально. Тем более, что экспедиция должна была состояться до Игр и если ее постигнет неудача, это может быть использовано (кем?!), как обстоятельство компрометирующее Московскую Олимпиаду. Возражать против таких аргументов трудно. Но вот, наконец, и положительный результат: – "Можете готовиться к проведению экспедиции в любом году, кроме 198О"
Пытаюсь объяснить с какими трудностями связано получение нового разрешения правительства Непала. Но тут же ответ: – "Передайте товарищу С.П. Павлову, чтобы к решению этого вопроса подключили МИД, думаю все уладится.". (Сергей Павлович Павлов, в то время был председателем Комитета по делам физической культуры и спорта при Совмине СССР. До этого – первый секретарь ЦК ВЛКСМ, а потом – посол СССР в Монголии.)
Скорее воодушевленные, чем огорченные предстоящими организационными трудностями, связанными с переносом срока проведения экспедиции, покидали мы Старую площадь. Ни раз потом, при подготовке экспедиции, приходилось мне (беспартийному) бывать там, но с М.В. Зимяниным я ни когда больше не встречался.
Сразу после визита к секретарю Ц.К., мы пошли к председателю Спорткомитета. Он явно не ожидал, что нам удастся забраться так высоко. Теперь и здесь разговор стал предельно деловым. Вскоре удалось побывать в МИДе – надо было просить правительство Непала сделать для нас отступление от Правил: не аннулировать очередь, а разрешить ее обмен. Во время моей поездки, в качестве председателя Президиума федерации альпинизма СССР, в Грецию на заседание Исполкома Международного Союза альпинистских ассоциаций удалось выяснить, что весной 1981 и 1982 годов Эверест предоставляется соответственно японским и испанским альпинистам. Сразу отправили им письма с предложением поменяться очередями. Потянулись месяцы ожиданий. В конце лета испанцы сообщили, что готовы на обмен, при условии, что не будет возражений у Непала. Запросили Министерство туризма Непала. Лишь в октябре все было окончательно улажено – из Катманду пришло официальное подтверждение, что право проведения экспедиции в весеннем сезоне 1982 г. передано федерации альпинизма СССР, а 1980 – испанской.
Теперь предстояло узаконить экспедицию у нас в Спорткомитете СССР. Но в это время он был уже целиком поглощен подготовкой к Московским Олимпийским Играм. Все службы были взвинчены огромной ответственностью и от нас отмахивались, как от назойливых мух. Вот тут-то и пригодились связи Михаила Ивановича Ануфрикова. Многие годы проработав в Спорткомитете он, своей преданностью горам, снискал всеобщее уважение. Это помогало ему открывать здесь любые двери. И, тем не менее, требовалось много такта, чтобы в такой ситуации не восстановить против экспедиции сверх всякой меры загруженных советских тружеников. С этим у Михаила Ивановича не все обстояло благополучно. Поэтому, обычно, прорвавшись к какому-либо руководителю через частокол помощников и секретарей (мимо них он буквально тащил меня за руку, а я, смущенный его напором, краснел и заикаясь извинялся) он представлял меня очередному боссу, называя все мои мыслимые и немыслимые титулы. Это окончательно приводило меня в смятение и, в таком состоянии, я начинал излагать суть дела. Уговорить М.И. изменить этот стиль было невозможно, он на это обычно отвечал – "Ничего мужик, не стесняйся, с ними так и надо разговаривать". И, по-видимому, он был прав. В такой ситуации, как большую удачу восприняла альпинистская общественность Приказ по Спорткомитету о подготовке к проведению экспедиции "Эверест – 82". Приказ появился 12 марта 1979 года.
С этого момента мы стали "законнорожденными", а на меня была возложена ответственность за спортивно – техническую подготовку экспедиции.
Начинался новый этап: предстояла конкретная и очень трудоемкая, в наших условиях, работа по всесторонней подготовке экспедиции. Размах этой работы отпугивал многих. Браться за нее можно было только ясно сознавая насколько она ответственна.
Ведь в спортивном мире восхождение современного класса на восьмитысячник, особенно на Эверест (здесь речь, конечно не идет о подъеме на вершину по много раз пройденному, относительно простому, пути, когда Вас, буквально за веревочку, вытаскивает на вершину опытный проводник) считается высочайшим достижением. Это всегда сложнейшее альпинистское мероприятие, требующее применения, как современной техники лазания, так и высочайшей тактической культуры не говоря уже об уровне организации экспедиции. Огромная ответственность была связана еще и с тем, что нам (советским альпинистам) наконец была представлена первая реальная возможность восхождения на Эверест – возможность, которую так долго добивались альпинисты, предшествовавших нам поколений.
Когда готовился Приказ об экспедиции, был разработан детальный, как тогда казалось, план ее проведения, охватывающий период с марта 1979 года по март 1982 года – срока намечавшегося окончательного отъезда в Гималаи. План включал все аспекты подготовки: от разведки маршрута, отбора и подготовки участников до разработки и изготовления, такого казалось бы пустяка, как тара для упаковки грузов. В нем нашли отражение все наши проблемы. Нельзя было надеяться на успех если, например, участники восхождения, какими бы сильными альпинистами они не окажутся, будут замерзать, работая длительное время в условиях ураганного ветра и мороза достигающего сорока градусов. Экипировка, защищающая их от холода не должна стеснять движения и мешать при лазании по сложным участкам ледового и скального рельефов. Она должна быть легкой – работать предстояло на огромной высоте, где транспортировка каждого килограмма – тяжелейшая нагрузка. Такая экипировка сильно отличается от той, которая нужна скажем полярникам или специалистам других аналогичных профессий. Ни чего подобного наша промышленность не выпускала.
Предстояло разработать и добиться изготовления многих видов специального снаряжения, оборудования, рационов питания и пр. Для этого надо было привлекать министерства и ведомства не имевшие ни какого отношения к спорту. Надо было определить, какое снаряжение неизбежно потребуется закупать у иностранных фирм и добиться таких закупок.
Надо было решать проблему обеспечения восходителей кислородом и кислоро-дыхательной аппаратурой. Пока ни одной экспедиции не удалось избежать здесь срывов – слишком высоки требования к такой аппаратуре при подъемах на восьмитысячники. Забегая вперед отмечу, что эта задача была решена блестяще. Мы имели удобную, легкую и главное надежную аппаратуру. И все это благодаря предприятию, связанному с космической промышленностью, и руководимому в то время Гай Ильичем Сивереным. Важна, в решении "кислородной проблемы", и роль нашего известного альпиниста – высотника В. Божукова.
Надо было решать и проблему радиосвязи. В условиях резких перепадов температуры и морозах, о которых говорилось выше, возможных ударах и т.д. она должна была работать безотказно и быть предельно легкой. Это особенно важно для обеспечения безопасности групп на маршруте. Точнее, оказании, при необходимости, своевременной помощи. Потом, во время экспедиции, мы ни раз убеждались сколь оправданы были усилия и средства, затраченные на приобретение надежных, японских станций и источников питания к ним.
Малочисленные группы должны были работать на маршруте самостоятельно, часто на расстоянии нескольких дней друг от друга и от базового лагеря. Оплошность при движении и малейший срыв, обморожение или просто простуда могли привести, на этих высотах, к серьезным последствиям. Для оказания помощи здесь, на горе, не могла использоваться ни какая техника. Можно только вызвать по радио другие группы экспедиции, которые поднимутся по твоему пути и окажут помощь, а если необходимо, будут транспортировать пострадавшего вниз. А это долгая, опасная и тяжелая работа. Так вот, для такого вызова и нужна безотказная связь. Кроме того, с ее помощью организуется постоянная координация действия групп на маршруте, что очень важно.
Трудно перечислить все проблемы, которые нужно было решать при подготовке экспедиции. Многие из них были связаны со спецификой работы в Непале и требовали согласования или решения королевских властей. В этих случаях большую помощь оказало нам Посольство СССР в Катманду. Тем не менее потребовалось, помимо разведки маршрута, еще две поездки для установления прямых контактов с правительственными и частными организациями и для решения ряда проблем. Так, большое значение для успешной работы любой экспедиции в Гималаях имеет подбор высотных носильщиков из числа шерпов, живущих, в высокогорных районах, примыкающих к Эвересту (район Сало – Кхумбо). Важно было установить личные контакты с сирдаром – будущим руководителем высотных носильщиков, наиболее опытным и грамотным из них. Эту акцию, естественно, нельзя осуществить заочно. Кроме того, необходимо установить контакты и с посреднической фирмой, которая должна заранее выполнить на месте ряд наших поручений. В них входит: наем нескольких сотен обычных носильщиков (не высотных), которым предстоит 15 дней нести по стране, поднимая от конца автодороги до базового лагеря на высоте 5500 метров, десятки тонн экспедиционных грузов, закупка свежих продуктов, заказ автотранспорта, заказ авиабилетов на местные авиалинии и т.д. Выбор посреднической фирмы и детальная договоренность с ней о делах и сроках их исполнения – ответственная задача, во многом определяющая успех экспедиции. Ее невозможно решать оставаясь в Москве.
Одной из сложнейших проблем стала для нас доставка 14 тонн экспедиционных грузов из Москвы в Катманду. С самого начала, учитывая наши, советские традиции, мы не могли надеяться получить от поставщиков снаряжение и продукты питания за 2 – 3 месяца до начала экспедиции, чтобы можно было воспользоваться морским и автомобильным транспортом. Надо было добиваться их получения хотя бы за несколько дней до окончательного срока выезда экспедиции и использовать для переброски в Катманду чартерный авиарейс. Но между Советским Союзом и Непалом авиалиний не было, и не существовало ни каких соглашений на этот счет. Необходимо было заручиться принципиальным согласием Аэрофлота на полет в Катманду, а затем получить разрешение правительства Непала на посадку там нашего транспортного самолета. Потребовалось около двух лет на согласование всех, связанных с этим вопросов (в основном в Непале). Казалось, что проблема решена. Тем не менее в день когда наш авиалайнер все же стартовал из Шереметьево с грузами экспедиции, передовой группе, которая уже находилась в Катманду, официально сообщили, что в посадке самолета отказано. Пришлось разгружать его в Дели и затем партиями переправлять грузы в Непал, используя пассажирские авиарейсы индийских компаний.
Теперь немного о непальском бюрократизме. Он этого заслуживает. Все действия иностранных альпинистских экспедиций, в то время, регламентировались подробными Правилами. Но это не освобождало Вас от многочисленных контактов с правительственными и частными организациями. Непальцы, как правило, очень доброжелательны, но они никогда никуда не торопятся. Это создает массу сложностей для экспедиций, которые наоборот – всегда спешат, стремясь поскорее покинуть Катманду, чтобы не терять здесь, на дальних подступах, драгоценное время. Его потом не будет хватать на "горе". Однако быстро здесь ни чего не сделаешь. Надо запастись терпением и главное научиться беречь нервы, когда надо будет подолгу ждать начала рабочего дня – здесь очень поздно открываются учреждения или пережидать очередной не рабочий день Их видимо-невидимо. По любому поводу отдых. Если, например, в какой-либо стране земного шара скончался президент – в Непале не работают (не в этом ли причина хорошего отношения к СССР, сложившегося в 70 – 80 годы, когда мы подарили непальцам немало выходных). Ни где я не встречал и такого пристрастия к "бумагам". Так, любая экспедиция, ввозящая в страну свое имущество, должна представить на каждое грузовое место, а их порядка 400 – 500 штук (баулы, ящики, бочонки), подробную опись содержимого в 15 экземплярах!! Это порядка 7000списков. Вот это бюрократия!
Хотя делают в Непале все неторопясь, но всегда приветливы и внимательны, всегда готовы помочь. И если Вы можете терпеть и ждать долго, то помогут. Правда бывают и срывы, как в нашем случае с посадкой самолета.
Но вернемся к началу. Предстояло еще только готовить экспедицию. Помимо хозяйственных и организационных проблем надо было заниматься и чисто спортивными. Они сводились к двум задачам. Первая – выбор пути подъема на Вершину. Мы стремились к тому, чтобы это был новый маршрут (первопрохождние) и, в то же время, логичный, не надуманный. Надо было детализировать маршрут и на этой основе разработать тактику восхождения и, как следствие ее, план проведения всей экспедиции. Вторая задача – отбор участников экспедиции и, прежде всего, ее спортивного состава и совместная их подготовка в горах.
Для решения первой задачи надо было провести разведку маршрута на месте, подняться в верховья ледника Кхумбу и "пощупать" руками начала возможных путей подъема. Детально их пронаблюдать и сфотографировать. Для решения второй, планировалась серия зимних и летних тренировочных сборов в горах Кавказа, Памира и Тянь-Шаня с совместными серьезными восхождениями кандидатов на участие в экспедиции.
На первых же сборах надо было отобрать 18 – 20 наиболее сильных альпинистов из числа более сотни кандидатов, допущенных к отбору тренерским Советом Федерации альпинизма СССР. Сразу же стало ясно, что выбор небольшого числа счастливчиков из "армии" сильных и готовых на любые жертвы, примерно равноценных по спортивным показателям, альпинистов будет одной из серьезнейших проблем. Проблем, как с технической, так особенно с психологической точек зрения.
Перед поездкой в Гималаи на разведку у нас уже практически сформировался Тренерский Совет экспедиции, в который входили: Е.И. Тамм, А.Г. Овчинников, Б.Т. Романов и три, как мы говорили, играющих тренера – Е.Т. Ильинский, Э.В. Мысловский, В.А. Иванов – будущие участники восхождения. После первого зимнего сбора Тренерский Совет стал регулярно собираться (сначала раз в 2-3 недели, а потом еженедельно) для решения текущих задач и планирования дел. Собирались обычно на квартире у Тамма, реже у Овчинникова. В этих рабочих совещаниях, кроме тренеров участвовали М.И. Ануфриков, зам. руководителя экспедиции по хозделам В.С. Дорфман, а позднее и врач экспедиции С.П. Орловский.
Словом, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стало раскручиваться колесо подготовки экспедиции. Скорость его увеличивалась, громада неотложных дел росла и росла. Особенно тяжелы были два первых года. В этот период нас, непосредственно занятых подготовкой экспедиции и очередных сборов, было всего трое и, лишь один – М. И. Ануфриков – освобожденный работник. Мне, совмещать научную и научно-организационную работу у себя в институте – в Физическом институте им. П.Н. Лебедева, где я руководил сектором и подготовку экспедиции, было очень и очень трудно. Я благодарен всем своим сослуживцам, непосредственному моему "начальнику", академику П.А. Черенкову и дирекции института за их терпение и помощь в этот период. Без их благожелательного понимания моего двойственного положения, такое совмещение было бы невозможно.
Эти годы ни могли не сказаться на моей научной квалификации. Догонять науку всегда трудно или даже невозможно. Потом, я все это ощутил и осознал. Но приобретенное было тоже очень значимо для меня. Поэтому сейчас, у меня нет однозначной оценки своего поступка: правильно ли я сделал, возглавив экспедицию и немало потеряв в своей основной профессии – физике?
Итак, сначала нас было только трое непосредственно занятых подготовкой экспедиции. О ней еще мало знала общественность и "верха". Ни какого, сколько-нибудь весомого, постановления директивных, как тогда бывало, органов по поводу экспедиции не было. Замечу, что Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О проведении первой Советской экспедиции на Эверест" было принято только в марте 1982 года, когда передовой отряд был уже в Катманду, а основной – грузился в самолет в аэропорту Шереметьево.
А пока, не имея "Постановления", надо было доставать средства, фонды, лимиты. Размещать заказы. Надо было уговаривать министров, директоров, генеральных конструкторов, а иногда рабочих. Удивительно, но большую часть из этих людей удавалось уговорить, воодушевив нашей задачей. Все же Эверест – высшая точка Земли. Все же первая Советская, да еще по новому пути!
Основную помощь мы получили от предприятий авиационной и пищевой промышленностей. Их министры оказались очень доброжелательными
Среди всех этих важных, но совершенно неинтересных для меня, выматывающих душу, дел была одна увлекательная и приятная задача. Это детальное описание маршрута, исходя из того, что мы увидали во время разведки, исходя из фотоматериалов, карт, материалов аэрофотосъемок и литературы по Эвересту. Требовалось составить профильную схему маршрута восхождения и его отдельных, наиболее трудных (предположительно), участков. Учитывая протяженность и сложность участков, выбрать места промежуточных лагерей, определить их высоты. Пользуясь этими данными выработать тактическую схему восхождения. Оценить потребность в крючьях, страховочных веревках, палатках, кислородных баллонах, и т.д. Следующая задача – выработать оптимальный график движения групп во время обработки маршрута и график подъема грузов в промежуточные лагеря. Появились карточки на каждый из предполагаемых высотных лагерей, в которых указывалось сколько и какого снаряжения и рационов питания должно быть туда заброшено до начало штурма Вершины.
Чтобы уменьшить вероятность ошибок в этом ответственном деле, некоторые из этих задач решались независимо мной и Валентином Ивановым, а затем корректировались и выносились на суд Тренерского Совета. Именно в процессе этой работы стало в частности ясно, что имеет смысл, учитывая большую техническую сложность маршрута, сократить количество высотных носильщиков (из числа шерпов) и увеличить число наших альпинистов, сформировав еще одну "четверку". Сначала мы считали, что это будет вспомогательная группа, не претендующая на восхождение на Вершину. Потом, на месте, выяснилось, что мы были правы. Из-за сложности маршрута шерпы не смогли подняться выше третьего лагеря. Вспомогательная группа, практически сразу встала в один ряд с основными и при обработке маршрута, и во время основного восхождения.
Удивительно, как нам удалось потом, во время работы экспедиции, реализовать все эти планы с минимальными, но естественно неизбежными в таком деле, отклонениями.
2.2. Шесть дней в мае
К вечеру ветер стих настолько, что Эверест перестал гудеть. Сразу исчезло ощущение будто бы над головой летают самолеты. Взлохмаченные облака то и дело проносятся перед луной и горы то надвигаются темными громадами на лагерь, то отступают и тогда их четкие силуэты оттеняются таинственным блеском ледовых склонов. Привычный аккомпанемент регулярных обвалов на леднике и лавин, срывающихся где-то по соседству, кажется, тревожнее обычного.
Почти час, как маятник, слоняюсь между палатками доктора – "Кхумбулаторией" и ленинградцев – "Жилище детей лейтенанта Шмидта". Это единственная приличная "улица" в Базовом лагере, который стоит на засыпанной камнями, сравнительно спокойной части ледника. Но и здесь, среди палаток, немало трещин – надо быть внимательным. Это хоть немного отвлекает от непрерывных, назойливых мыслей о событиях, развивающихся сейчас наверху. Маленькая рация, висящая на плече, издает настораживающее шипение.
Для нас весь мир сжался теперь до размеров ледника Кхумбу и окружающих вершин. Не возникает мыслей ни о ком и ни о чем постороннем. Даже регулярные переговоры с большой землей кажутся лишними, отвлекая от того, что происходит здесь.
Луна вновь скрылась в облаках. В наступившей темноте, в нижнем ярусе лагеря, сказочным теремом засверкал огромный шатер кают-компании. Его желтые и синие полотнища подсвечены изнутри мощной керосиновой лампой. Из шатра доносятся приглушенные голоса. Внешне в лагере все спокойно. Однако любой старожил заметит необычное напряжение не покидающее сегодня ни нас, ни шерпов, ни офицеров связи. Сейчас еще четвертое мая. Утром, в 6.15 из пятого лагеря, с высоты 8500 метров, на штурм Вершины вышла ударная двойка – Эдик Мысловский и Володя Балыбердин. Мы узнали об этом в восемь утра, во время утренней связи. С тех пор, в Базовом лагере и в группах на маршруте, рации оперативной связи были включены на прием. В 14 часов, когда мы обедали в кают-компании, наконец-то послышался усталый и немного растерянный голос Володи. Мы уже привыкли к его спокойной и четкой информации. На этот раз все было необычно: – "Евгений Игоревич, идем и идем вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый. Когда же, наконец, все кончиться?"
Я пытался сказать что-то ободряющее, выражал уверенность, что вершина рядом. Просил регулярно выходить на связь. В кают-компании все сразу загудели. Возбуждение нарастало. Юра Кононов – радист и переводчик, разъяснял обстановку офицерам связи.
Минут через двадцать Володя вновь вызвал Базу. Сразу воцарилась тишина. – "Впечатление такое, что дальше все идет вниз. Как Вы думаете, это Вершина?"
Такого вопроса я не ожидал. Стало ясно, что ребята первыми осуществили мечту наших альпинистов, что кусок жизни, заполненный неимоверно тяжелой и нервной работой, кажется, будет оправдан. Точнее, все это стало ясно чуть позже, а тогда, огромное напряжение последних лет нашло, наконец, лазейку. Я с большим трудом сдерживался, что бы не дать волю эмоциям. Проглотив комок, застрявший в горле, поздравил Володю и спросил, где Эдик. Он ответил, что Эдик уже подошел или подходит – точно не помню. Поздравил обоих, просил устно описать и отснять все, что они видят кругом и быть осторожными при спуске. Напомнил, что мы все время на прослушивании и ждем регулярной информации. С большим трудом закончил связь и бросился из палатки – не хотелось показывать слабость. По дороге кто-то поздравлял, обнимал, похлопывал по плечу, но я уже плохо различал окружающих.
В дневнике Володи, описание этого момента, запечатлевшегося в его памяти под влиянием еще больших эмоций, чем мои, выглядит примерно так: "Там бесстрастным, обыденным голосом, даже не поздравив нас с победой, потребовал точно описать, что мы видим вокруг". Я то хорошо помню, что поздравил, и не единожды за короткую передачу, ставших мне сразу еще дороже и ближе ребят. А что касается бесстрастного голоса, то даже он давался мне почему-то с большим трудом.
Первый сеанс связи с Вершиной состоялся в 14 часов 35 минут. Перед спуском связались еще. Из-за сильного холода аккумулятор в рации у ребят подсел, слышимость ухудшилась и не все можно было разобрать.
Балыбердин: – "…нет не работает (имеется в виду рация), просто надо было подойти к ней (имеется в виду тренога, установленная на Вершине)" – далее неразборчиво.
Тамм: – "Прием, прием Эдик!"
Мысловский или Балыбердин (голос неразборчив): "–…..этой треноги китайской нет. Намело наверное метра 2,5 снега и торчит над гребнем только кончик" –
Тамм: – "Года четыре назад торчала она, по описанию, сантиметров на 20. Так что Вы можете ее и не найти … Действуйте из общих соображений и главное снимите панораму. Ну поздравляем Вас, поздравляем. Эдя, не задерживайтесь, спускайтесь. Дороги боюсь не найдете (место перехода с западного гребня на стену по пути к пятому лагерю). Как понял?" –
Балыбердин: – "…все ясно, ясно все. Сейчас немного затягивает туманом, панораму затягивает. Крупа снизу. Оставляем баллон… Кислородный баллон к треноги, верхушки треноги.
Двойка начала спуск с Вершины в 15 часов 15 минут. С этого момента в Базовом лагере радость соседствовала с напряженным ожиданием. Спуск, даже на обычных маршрутах, бывает сложнее подъема. А ребята тратили уже последние физические и нервные силы. Прежде чем, сегодня утром, выйти из пятого лагеря они 7 дней работали наверху. Перед ними стаяла очень сложная задача – обработка верхнего участка. Она далась им тяжело, особенно Эдику. Не избежали они и Ч.П. Работали ежедневно, начиная с 29 апреля, до позднего вечера – кончая в полной темноте. И это на трудных скалах, в холод и снег, не высоте под 8000 метров и выше!
Вот комментарий к Приказу по экспедиции, записанный 1-го мая: "Пока это был самый страшный день (точнее ночь) из прожитых нами в Базовом лагере. Мысловский и Балыбердин в 18.ОО перенесли связь на 2О.ОО, так как еще работали на маршруте. Но ни в 2О, ни в 21, ни …., до 8.3О утра на связь не вышли. Я всю ночь "пролежал" с рацией. Все же "чертовы дети" эти двое"!
Последнее замечание вызвано тем, что в предыдущие дни, они неоднократно, по 2–3 раза переносили последний сеанс связи и он состоялся не ранее 21 – 22 часов. Для нас это было связано с дополнительной нервной нагрузкой, а для них это было, к тому же, неимоверно изнурительно. Но каждый раз, такой ценой, эти двое "выжимали" дневное задание до конца, закладывая будущий успех экспедиции и свой успех.
Володя – кремень. Он должен все выдержать. А Эдик? Почему такой вопрос? Откуда он, разве есть сомнения? Нет. А все же? И тут выплывает откуда-то мысль о запрете. Как же она должна мешать спокойно работать самому Эдику!
В Москве, на последнем этапе медицинского отбора его вдруг забраковали. Сколько было споров и пересуд. Сколько раз, на всех уровнях, возвращались к этому вопросу. У меня сложилось твердое мнение, что это ошибка. Да и сам запрет был не твердый и категоричный, с ясным объяснением, а какой-то половинчатый. Эдик поехал с нами, но мне была дана директива (уже не медиками): не выпускать выше 6ООО метров. Однако события требовали другого, они же подтверждали мнение об ошибочности запрета. И он не был отстранен от работы наверху. Это вызвало раздражение руководства в Москве. Наконец, не выдержав, оттуда в Катманду, с особыми полномочиями, командировали Ильдар Азизовича Калимулина. Удивленный его неожиданным приездом и очередным запросом о Мысловском, 23 апреля я передал ему радиограмму следующего содержания: хочу, чтобы Вы четко понимали ситуацию. Первое, мы всегда говорили, что основным препятствием может быть погода. В этом сезоне она отвратительная. До сих пор ежедневно идет снег, холодно, говорят, что даже в Тьянбочи еще не распустились цветы. Вам уже, наверное, сказали, что в Катманду лишь несколько дней назад открылись горы. Месяц их там не видали. И это внизу, а на маршруте условия сверх тяжелые. Много снега, ветер и очень холодно. Создается впечатление, что в этом году нет предмусонного периода – благоприятного для восхождений, и условия блики к зимним.
Я говорю это для того, чтобы стало ясно: ребятам приходится работать в тяжелейших условиях.
Второе, маршрут, как мы и ожидали, технически сложный даже для нормальных высот. Много участков высшей категории. И все это в тех условиях о которых говорилось выше. Убежден, что этот маршрут (если его не повторит кто-нибудь в следующем году, пока будут еще целы наши веревки) долго не пройдет ни одна группа. И если мы его одолеем, это будет действительно новое слово в высотном альпинизме.
Третье, все участники работают на пределе своих возможностей – только так можно одолеть такой маршрут. А они, возможности, не у всех одинаковые.
На первых порах не все справлялись с заданиями, а дело должно было двигаться неукоснительно – иначе невозможен успех. Должны были появиться сильные лидеры, которые показали бы всем, что можно работать с запланированными заданиями. Такими лидерами оказались сначала двое – Мысловский и Балыбердин. Они, когда это стало необходимо, выполняли работу за четверых. Но надо было, чтобы в каждой группе появился лидер, способный доводить дело до конца. Иначе недоработка на выходе одной группы, срывало все дело. И так, когда дорог был каждый участник способный работать на высоте, не говоря уже о лидерах, я должен был либо слепо, повторяю – слепо и трусливо руководствоваться директивой и снять с восхождения одного из выявившихся лидеров и, тем самым, целиком одну группу (в ней оставалось, в то время, только двое полностью трудоспособных). Либо, исходить из здравого смысла, условий на месте и интересов основной задачи. Я, естественно, выбрал второй путь, и менять решение не могу. Не вижу для этого оснований. Очень прошу, до конца экспедиции, не возвращаться к этому вопросу. Сейчас наступила ответственная фаза работы и надо сосредоточиться не на полемике по уже решенному делу, а на решении очень трудных текущих задач. Все дается нам с большим трудом. И сейчас, вновь я выпускаю связку Мысловскй – Балыбердин. Предвидеть заранее, что на этом этапе работы, они составят основную двойку мы конечно не могли. Это уже просто естественный отбор который, как всегда, происходит в тяжелейших условиях (конец радиограммы).
Ильдар Азизович все понял и сделал так, что больше к этому вопросу никто не возвращался. Никто кроме, наверное, нас с Эдиком. И то подсознательно. А вот теперь, ожидая вестей сверху, я думаю, что этот пресловутый запрет висит над ним, как дамоклов меч и мешает спокойно работать.
Они вышли из Базового лагеря 27 апреля с заданием обработать участок от 8250 до 8500 метров и установить лагерь 5, а если, после этого, хватит сил – выйти на штурм Вершины. Оба проделали огромную работу и с чистой совестью могли сегодня утром начать спуск, но пошли наверх. И как бы не было им трудно все эти дни, мы с Анатолием Георгиевичем верили, что так и поступят два этих, очень разных, ярких человека. Их объединяло лишь высочайшее чувство ответственности и умение "выкладываться" – отдавать всего себя без остатка, когда это нужно. А это бывает очень трудно делать день за днем, да еще когда тебя никто не видит! Когда почти все время под тобой многокилометровая пропасть. Когда ветер и стужа выдувают из тебя все живое и стремятся сбросить вниз. Когда любой неверный шаг ….., но об этом не думают. Когда короткий сон – не сон, а не приносящее отдыха забытье. Когда каждое движение (высота!) требует неимоверного напряжения. И когда, к тому же, ни кто не пожурит и ничего не скажет, если ты не выдюжишь и уйдешь вниз.
Итак, в 15.15 они начали спуск с вершины. А вскоре Володя понял, что сил у них может не хватить. У Эдика кончился кислород. Сам же Володя днем всегда работал без кислорода.
Около 17 часов вновь заработала рация. Балыбердин вызывал Базу. Его слушала. одновременно, и группа Валентина Иванова, уже поднявшаяся к этому времени в лагерь 5. на высоте 8500. Володя информировал, что движение происходит чрезвычайно медленно.
Если дело пойдет так и дальше, то не исключена холодная ночевка. Это уже был сигнал тревоги! Холодная ночевка вконец вымотанных людей, на высоте 8500 метров, без кислорода – практически невозможное дело.
Вот отрывок записи этого сеанса связи:
Балыбердин: – "Я думаю, что до 8500 мы не спустимся, где-нибудь 8400, хотя бы вышли навстречу с кислородом что ли, потому что исключительно медленно все. С кислородом, и если есть у вас возможность, то что-нибудь горячее, чай какой-нибудь. Как поняли?"
Иванов: – "Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим".
Тамм: – "А где вы сейчас? Как ты, Володя, оцениваешь? Сколько вы от вершины спустились?"
Балыбердин: – "Я оцениваю высоту 8800".
За два часа они спустились только на 50 метров! На равнине это эквивалентно примерно одному шагу в минуту.
Тамм: – "Понял, понял. Как идет Эдик? Прием"
Балыбердин: –"А у него кончается кислород".
Трудно не оценить деликатность ответа!
Тамм: – "Ясно, ясно! Имей в виду, что мы все время на связи, но главное с Валей, Валей Ивановым, связь поддерживай"
Балыбердин: – "Валя, так, как мы договорились?"
Тамм: – "Валя, я считаю двойке надо выходить. Двойке вверх выходить, как понял? Прием".
Балыбердин: – "Как у вас с кислородом?"
Бершов или Иванов (голос неразборчив): – "Ну, с кислородом у нас нормально. Что было с баллонами у Мысловского, когда он выходил?"
Балыбердин: – "Когда он выходил наверх, в одном было 70, в другом 200. Прием" – (имеется в виду давление в атмосферах, что эквивалентно 210 и 600 литрам соответственно).
Молчание
Тамм: – "Бершов, ты слышал, что он сказал?"
Бершов или Иванов: – "Да".
Молчание, потом Иванов отвечает на вызов
Иванов: – "Да, да, Володя, я слушаю"
Балыбердин: – "В одном 200, в другом 70, причем весь день, практически весь день, он шел при двух литрах. (расход кислорода два литра в минуту)"
Иванов: – "Все ясно, все ясно"
Молчание
Тамм: – "Иванов, Иванов, ты на приеме?"
Иванов: – "Да, мы на приеме"
Тамм: –"Валя, значит, двойке, двойке надо выходить. Выходить вперед. Второй, может быть пока не двигаться, не двигаться. Запас кислорода взять на двоих: из расчета спуска двоих, и Володи тоже с кислородом. Как понял?"
Иванов: – "База, понял"
Кислород в баллонах был основным грузом, который каждая группа, ценой больших усилий, выносила в верхний лагерь для того, чтобы идти затем на вершину. Кислород был здесь основной ценностью и дефицитом. Группе, выходящей навстречу первой двойке и спускающейся с ней, не должно было хватить кислорода (даже если останутся силы!) для того, чтобы вновь пойти потом на вершину. И это понимал, конечно, Балыбердин.
Балыбердин: – "Мне, видимо, кислорода не надо. Мне бы попить или поесть что-либо горячее, слегка так, восстановить силы. Прием".
Тамм: – "Володя, это пока, а позже, позже нужен будет кислород. Принесут, будешь экономить – очень хорошо, очень хорошо будет. А немножко подпитаться нужно. Сложно будет спускаться, а если ночь холодная – совсем сложно будет".
Молчание
Балыбердин: – "Валя, в общем решайте сами, а мы пока продолжим спуск"
Иванов: – "У тебя маска (кислородная) есть с собой, Володя? – Прием".
Балыбердин: – "Нет, у меня все в палатке".
Иванов: – "Ну все ясно, давайте — спускайтесь"
Тамм: – "Валя, информируйте нас, информируйте каждый час, а пока я жду ваше решение, жду. Прием".
Иванов: – "Понятно"
Через несколько минут Иванов вызвал Базу
Иванов: – "Нам нужно у Света узнать, что у нас здесь в аптечке возбуждающее, для поддержки. Просим узнать. Выходят Бершов и Туркевич и берут рацию"
Тамм: – "Понял, понял я. Сейчас даю Света Петровича"
Иванов: – "Свет, Свет, вот мы берем наверх, для них, возбуждающее – центедрин, чтобы ночью шли. Правильно мы делаем?"
После подробной консультации, связка Бершов – Туркевич вышла вверх. В 18.00, во время штатной связи групп, они информировали нас о своем движении уже с маршрута. Темнело. Вскоре базу вызвал Балыбердин и узнал, что двойка движется к ним с кислородом, питанием и медикаментами. Володя беспокоился, что они могут разминуться в темноте, идя по разные стороны гребня. Из-за ветра они не услышат друг друга. Удалось связать их с Бершовым, и с тех пор все затихло.
С тех пор, почти 2 часа, ни звука. Я мотаюсь по лагерю и не могу отвести глаз от далекого предвершинного гребня. Как и луна, он время от времени пропадает в жутком вихре несущихся там облаков.
Кое-кто уже потянулся из кают-компании к своим палаткам. Очередной раз, дойдя до кхумболатории, собрался развернуться, когда наконец-то шипение прекратилось. Раздался голос Балыбердина. Он заметно торопился. Сразу же попросил отвечать без задержки, так как "питание сейчас сядет и связи не будет". Сообщил, что они встретились, получили горячее и кислород. Теперь они могут идти вниз сами. Потом неожиданно передал, что Бершов просит разрешить их двойке подняться на вершину – "Она здесь, рядом"
Промелькнуло что-то вроде мысли: – Тоже мне, придумали! До лагеря пять, уставшей двойке еще идти да идти. Нельзя считать, что критическое положение миновало, впереди ночь. А они вверх! – Пока все это прокручивалось сознанием, ответил: – Нет! И тут услыхал голос Сережи Бершова, прервавшего Балыбердина: – "Евгений Игоревич, почему нет, сейчас луна светит и ветер стих. Мы быстро, и догоним ребят".
Действительно, почему нет? Надо подумать, но все время мешает, просто давит мысль, что связь сейчас может прекратиться. Чувствую, что кто-то, услыхав наконец, разговор, подошел и стоит рядом. Так почему же все-таки нет!? Допустим, они спускаются в 5-ый вчетвером, а там еще двое. Шесть человек в маленькой палатке. Двое из них предельно уставшие и беспомощные. Это не отдых перед тем, как одним продолжить долгий спуск, а другим идти на штурм. А кислород? Хватит ли его? Если первая двойка, как они говорят, спустится сама, то можно успеть отдохнуть, пока вернуться с вершины Бершов и Туркевич. А там уже будет время выходить вверх Иванову и Ефимову. В палатке вновь останутся четверо. Так же, как и мгновением раньше, это только "варилось" в голове и окончательно не созрело, когда задавал Бершову вопрос: – "А сколько у вас кислорода?"
Он ответил сразу: – "По 300 атмосфер на каждого"
Все встало на свои места – имеет смысл идти к вершине. Они получили "добро" раньше, чем прервалась связь.
Итак, первое действие премьеры, которая готовилась с таким трудом всей экспедицией, еще не закончилось, а второе – началось. Не было ни каких мыслей, что это будет первое ночное восхождение (в чем я до сих пор не уверен), ни тем более, об ответственности за столь спорное, в этот напряженный момент, решение.
Анатолий Георгиевич, когда я рассказал ему о переговорах, как всегда, в таких случаях, поддержал меня. Подобное единство взглядов было практически постоянным и очень существенным для работы экспедиции.
Наши переговоры состоялись в половине десятого (вечером). Примерно в 22 часа 30 минут дежурные у рации, и я в своей палатке, слышали вызов: – База, База! – Потом еще раз. Продолжения не было, все кончилось до утра, до штатной связи в 8.00. Казалось мы начали привыкать ко сну и прослушиванию эфира одновременно. То, что, при этом, можно было назвать сном обретало привычное содержание, в те короткие периоды, когда побеждала мысль: "все хорошо, просто у них питание рации подсело".
Вот как выглядело все это наверху.
Двойки встретились на предвершинном гребне после того, как спускавшиеся прошли фирновые участки. В скупом и обманчивом свете луны таинственным казался гребень, сложенный из плит черепичного строения. Он не очень сильно изрезан, однако оба склона, особенно обращенный в сторону Непала, круты и опасны. Черными бездонными колодцами, из которых, то выдувается со свистом снежная крупа, то слышится зловещий, с большими перерывами, стук уходящих вниз камней, они неотступно сопровождают идущих. И холодно, страшно холодно!
Предельно замученными и замерзшими казались Эдик и Володя. Их продвижение замедлялось ни только отсутствием сил. Выходя утром на штурм они взяли лишь самое необходимое, а поскольку погода была хорошей, оставили кошки. Вечером пошла снежная крупа и, сухие днем скальные плиты, превратились для них в ловушку – приходилось идти только с попеременной страховкой. От этого оба еще больше промерзали. И все же, встреча с друзьями, кончившееся одиночество, горячее питье, которое принесли Миша и Сергей и, конечно же, кислород, как посчитали все четверо, достаточно восстановили силы первой двойки. Безусловно, Сережа с Мишей казались по сравнению с ними свежими и энергичными. Разгоряченные подъемом, воодушевленные своей миссией они стремились вверх, при условии, что их помощь сейчас больше не нужна. Со своей стороны, Балыбердин и Мысловский тоже очень хотели, чтобы ребята попытались выйти на вершину. Это снимало с них (не существующий на самом деле) груз моральной ответственности: они прекрасно понимали, что для этих двоих повторный подъем сюда, для выхода на вершину, исключен. У Бершова и Туркевича было предусмотрено все необходимое. Покидая лагерь пять они знали, что в этом их единственный шанс достигнуть высшей точки планеты. Хотя не исключали ситуации при которой и мысли об этом не возникнет – нужна будет постоянная помощь и опека первой двойке. Поэтому и не просили, раньше времени, разрешения у Тамма.
Теперь, получив разрешение и уточнив у Володи детали дальнейшего подъема, они устремились вверх.
Вызов по рации Базы, который мы услыхали около половины одиннадцатого, был безуспешной попыткой сообщить радостную весть о победе. Поняв, что рация на таком морозе работать не будет, они прекратили вызывать Базу и попытались сфотографировать друг друга при лунном свете. Но сколько можно простоять неподвижно в таких условиях?! (Попытки хоть что-нибудь увидеть на этих снимках, несмотря на все старания специалистов, не увенчались успехом). Пробыв на вершине 25 минут, Бершов и Туркевич, по примеру первой двойки, привязали к треноге пустой кислородный баллон, вымпелы – сувениры и начали спускаться. Неожиданно для себя, они очень скоро догнали Эдика и Володю. Те практически не сдвинулись с места. Надо было организовывать их спуск. В таком состоянии, да еще без кошек, они не могли сделать этого самостоятельно. Помощь, оказанная им двумя часами ранее, не дала желаемого результата.
Началось медленное, изнурительное движение. По маршруту спуска, между Мишей и Сережей, растягивалась перильная веревка – 45 метров. Пристегнувшись к веревке и придерживаясь за нее, вниз уходили Эдик и Володя. Потом опять работала вторая двойка, опять на очередном участке спуска натягивались перила и все повторялось вновь. Итак, много часов кряду. Временами, когда луна исчезала в облаках, приходилось двигаться, вдоль зияющих колодцев, в полной темноте. Ближе к утру луна зашла совсем – работать стало еще труднее и опаснее. Но останавливаться нельзя – это был бы конец. Истекали сутки с тех пор, как первая двойка покинула лагерь 5. Оба были уже почти в невменяемом состоянии. Спасало только однообразие движения. Сережа Бершов отдал свой кислород и спускался теперь без маски. Около 6 часов утра 5 мая они, наконец, добрались до палатки. Валя Иванов и Сергей Ефимов были уже готовы выходить им на помощь. Позже, Балыбердин записал в своем дневнике, что так близко к концу он еще никогда не был. Друзья помогали ему влезть в палатку, когда силы, казалось, покинули его совсем.
И вновь возникает вопрос: где же предел человеческим возможностям? Всего через несколько часов все четверо продолжили спуск и еще два дня двигались они до лагеря 1, на отметке 6500 метров. Очень скоро Володя восстановился настолько, что никакая помощь ему уже не требовалась. Для Эдика же эти два длинных дня продолжали быть испытаниями воли и духа. Руки были поморожены. Кончики пальцев почернели, местами лопнула кожа. Они болели сами по себе, не говоря о мучениях, вызываемых рукавицами. А надо было спускаться по сложным и крутым скалам, пользуясь непрерывной цепочкой веревочных перил. Четыре километра веревок, на каждые 50 метров минимум по три крюка, то есть минимум три раза надо этими руками отстегнуть и вновь пристегнуть страховочный карабин. Все четыре километра надо крепко держаться этими руками за веревку и жумар. Все четыре километра – два дня – надо терпеть и терпеть. Никто не мог ему в этом помочь, никто не мог за него (этого он не хотел допустить) перестегиваться и держаться. Только его пальцы, только его воля.
Во всем же остальном, ему непрерывно помогали Сережа Бершов и Михаил Туркевич. И, конечно, Володя Балыбердин. Когда Эдик спускался в очередной лагерь он не мог уже ничего делать сам. Ни разуться, ни переодеться, ни поесть, ни залезть в спальный мешок. Он становился капризным как ребенок. Но это никого не выводило из равновесия – дневной работой он заслуживал большего снисхождения.
И Бершов и Туркевич сделали все, что было необходимо. Оба достойны высшей похвалы. Их выдающиеся способности скалолазов были хорошо известны и раньше. Здесь же, действуя все эти дни просто замечательно, они продемонстрировали, что являются и исключительно сильными альпинистами. В Сереже – спокойном, мягком и, в то же время, решительном человеке, никогда не теряющим чувства собственного достоинства, можно было заранее увидеть все те качества Большого человека и альпиниста, которые так ярко проявились на Эвересте. А вот Миша – приятно удивил. Я не относил его к числу сильных альпинистов. Компанейский, веселый парень – это да. Но бывает не сдержан, не всегда контролирует себя. Таким он мне представлялся. И это подтверждалось вначале, кода ему тяжелее многих давалось "врабатывание". Уставая он готов был раздувать, и казалось с удовольствием, досадные для нас неурядицы, встречавшиеся на начальном этапе обработки маршрута. Вместо спокойного анализа и поиска путей исправления ошибок, готов был винить любого. А тут, в решительный период, когда надо было зажать себя и действовать, причем действовать несмотря ни на что, он сработал отлично во всех отношениях. Молодец!
Вернемся теперь в Базовый лагерь. Ночь с 4 на 5 мая не была спокойной. Тревожные мысли вновь и вновь возвращали к событиям дня. Начался он с неприятного происшествия. Но все по порядку!
Рано утром мы провожали наверх Лешу Москальцова и Юру Голодова. Это первая связка последней группы восходителей. Завтра должны выйти их напарники В. Хомутов и В. Пучков. Остальные двойки уже в пути. Завтра, практически, весь спортивный состав образует непрерывную цепочку групп, движущихся к вершине и подстраховывающих друг друга.
Поеживаясь ни то от холода, ни то от раннего подъема (так уютно было в теплом спальном мешке) мы – провожающие, столпились около Леши и Юры. Без особого аппетита они поедают завтрак. Для уходящих на гору готовятся заказные блюда и мы пытаемся угадать и выполнить мельчайшие их желания. Наша группа уже сработалась – провожаем на вершину шестую двойку – но торжественность момента от этого не пропадает. Стараемся не очень шуметь – многие еще спят. Кто-то из шерпов, как всегда, в торжественный момент выхода наверх, зажигает ритуальный огонь. Хвойные ветки горят в молитвенном очаге, сложенным рядом с кают-компанией. Сквозь легкий, благовонный дымок виден ледопад – первое препятствие на пути уходящих. Кругом все сковано ночным морозом, только наш флаг на радиомачте бьется на ветру. Его сильные хлопки предвещают напряженный день.
Последние рукопожатия. Не нужные, но неизбежные слова напутствия. Раздражающий, в таких случаях, микрофон киношников – все сразу становится казенным. И ребята ушли. Наша стайка долго не расходится. Трудно оторвать взгляд от удаляющейся двойки. Но вот она скрылась за дальними сераками. Успеха Вам!
Незадолго до утренней связи, во время которой проводился опрос групп, меня вызвал Голодов. Прошло менее двух часов после расставания. Такие труппы обычно не включались в утренний опрос. Мы решили, что он хочет дать информацию о состоянии "дороги" через ледопад. Наверное, нужны ремонтные работы.
Вот что последовало за этим:
Голодов: – "Евгений Игоревич, значит здесь, при выходе на плато, на 5500, где был завал, Леша упал с лестницы в трещину. Подвернул ногу. Я сейчас его вытащил, он наверху. Вообще все нормально. Он не так сильно подвернул ногу. Вероятнее всего, мне сейчас надо с ним спускаться. Как поняли меня?"
А ты волнуешься, Юра. Сильно волнуешься – выход на плато это 5700, а не 5500! И ты это знаешь!
Тамм: – "Понял тебя. Навстречу выслать людей, людей выслать?"
Голодов просил прислать Трощиненко и врача Орловского. Сказал, что Леша Москальцов из трещины вылез, практически, сам – "я его только подтягивал". Упал Леша потому, что вырвались перила – сломался ледовый крюк. Условились о дальнейшей связи. Наверх вышли Трощиненко и Пучков. Готовились Орловский и Хомутов.
После того как окончился опрос и мы узнали, что Мысловский с Балыбердиным идут к вершине, состоялся второй разговор с Голодовым:
Голодов: – Ну, ситуация, значит, несколько хуже, чем я ожидал..."
Тамм: – "Хорошо, сейчас к вам уже выходят. Как ты думаешь, нужно что-нибудь, чтобы нести его, или нет?"
Договорились, что наверх поднимутся четыре человека и, там где необходимо, будут транспортировать Лешу на спинах. Чтобы наш врач Орловский точнее представлял ситуацию, я попросил Юру описать состояние пострадавшего:
Голодов: – "Свет Петрович, общая картина, значит, такова: вообще – то я не прощупывал, мне это и не надо делать, но у него, наверное, подвернута лодыжка. Это раз. И второе – он очень здорово ударился переносицей. Вероятнее всего она разбита. Идет сильное кровотечение. Я сделал два тампона, но это не помогло. Сейчас сделал холод. Думаю минут 10 подержать. Как меня понял?"
Свет Петрович дал необходимые указания, велел уложить Лешу поудобнее, укрыть, не двигаться до его прихода. И ушел в ледопад.
Позже, уже он сам, сообщил, что у Леши, по-видимому, сотрясение мозга и его надо нести на носилках. На ледопад ушли все, кроме кухонных рабочих, офицеров связи и радиста. Я тоже был прикован к радиостанции: все на маршруте и на транспортировке пострадавшего и в любой момент могла возникнуть необходимость скорректировать действия групп.
В районе полудня Лешу принесли и уложили в палатке. Вид у него был страшный. Переносица, весь левый глаз и часть лба – сплошная фиолетово-черная гематома. В открытом, правом глазу неимоверная тоска. Встречаться с ним взглядом – мучительно. Страдал он не от боли. Так нелепо, по собственной оплошности, рухнула великая мечта. Рухнула, когда кончились изнурительные выходы на обработку маршрута и когда было столько сил и уверенности в себе. С каким воодушевлением и задором выходил он утрам из лагеря! И вот все. И ничего уже невозможно изменить.
Время от времени слезы текли у него из правого глаза. Какими же они должны быть горькими!
Утешение, что главное – это жизнь, которую он сегодня, по счастливой случайности, сохранил, пролетев 15 метров – было для него непонятным. Кто думает об этом, когда жизнь уже сохранена? А Вершины, Вершины-то не будет!
Начальный диагноз подтвердился: сотрясение мозга, все остальное пустяки. Транспортировки в Катманду не требовалось. В таком состоянии главное – длительный покой. Хомутов получил команду готовиться, как и предусматривалось, утром выходить на восхождение, но уже в тройке: он, Пучков и Голодов. Цепь атакующих должна сомкнуть ряды.
С того момента, как Свет разрешил общаться с Лешей и до последнего дня существования лагеря его палатка стала наиболее посещаемой. Лешу не оставляли одного. К нему сразу же приходили все, спускавшиеся сверху. К нему несли все новости. Это было самостийно и естественно: Леша, наш Леша оказался в такой беде. Всем хотелось отдать ему часть своей вершины, своей радости, которая была бы невозможна без его труда и лишений.
Вот таким необычным и тревожным было начало первого из шести дней.
А конца у него не было, он слился для нас с началом следующего. Утром Бершов вышел на связь, но слышимость была отвратительная. Пришлось Эрику Ильинскому, из 2-ого лагеря, вести ретрансляцию.
Выяснилось, что Бершов просит проконсультироваться у врача, чем можно помочь Мысловскому и Балыбердину.
Около часа длилась консультация и все это время переговоры велись через Эрика. Стоило ему, во время длительного диалога, упустить какую-нибудь деталь, тут же вклинивался кто-то из участников других групп и вносил уточнения. Все, кто были сейчас на маршруте, на высотах от 5300 до 8500 метров, напряженно слушали и готовы были в любой момент прийти на помощь.
Свет Петрович преобразился. Куда делась его внешняя беспечность. Скрупулезно и спокойно требовал он повторять указания. Хотел убедиться, что они правильно поняты там, наверху. Указания были четкими и конкретными. Растолковывались детали, но ничего лишнего. Мы привыкли к Свету – балагуру и острослову. Он неистощим на шутки. Одного из наших шерпов – работников кухни, мучил больной зуб. Свет его удалил (для пациента это было первое в жизни знакомство с врачом) и сказал, чтобы отныне тот за столом подавал блюда ему, Свету Петровичу, а уже потом – начальнику. Иначе больной зуб будет вставлен обратно. Это привело беднягу в страшное смятение: богатый опыт предыдущих экспедиций приучил его к строгой субординации.
Многие участники просили помочь избавиться от кашля. Сильный и сухой до крови, он мучил почти всех. Свет понимал, что ничего кардинального сделать невозможно – наверху морозный воздух и глубокое, учащенное дыхание ртом. Когда просьбы становились излишне настойчивыми, он предлагал принять слабительное: "будете бояться кашлять".
Но как только дело принимало серьезный оборот, Свет Петрович преображался. Чувствовалось, что дело берет в руки человек, обладающий большим профессиональным опытом и мастерством: не только замечательный хирург – практик, но и эрудированный, думающий врач.
Фрагменты радиоконсультации:
Орловский: – "Сережа (Бершов), реши вопрос, реши вопрос – можешь ли ты сделать укол, если да, ответь. Тогда решим с тобой, что будешь им делать".
Бершов ответил, что может. Свет Петрович попросил проверить, есть ли в аптечке 5-го лагеря то, что ему нужно.
Ильинский: (ретрансляция): – "Да, компламин и трентал есть".
Орловский (Ильинскому): – "Спроси еще раз, в ампулах это, или имеются ввиду таблетки, и есть ли там шприц. Там должен быть шприц одноразового пользования и иглы. Эрик, если не понял, еще раз у них переспроси".
Хрищатый: (лагерь 3 включается в переговоры): – "У меня в аптечке это есть, аптечка на руках. Прием".
Ильинский (Хрищатому): – "Ну понял тебя, понял. Но пятый лагерь, он же далеко от третьего".
Хрищатый: – "Все ясно, но я буду на приеме".
Ильинский (Бершову): – "Сережа, Сережа, скажи, пожалуйста, компламин, и этот самый, третонал, он у вас в ампулах или в таблетках?"
Ильинский: – "Свет Петрович, значит компламин в ампулах замерзший".
Орловский дает указания: как отогреть на теле компламин.
Ильинский: – "Свет Петрович, у них всего одна ампула компламина"
Оровкий: – "Одна. Да. Ну, во-первых, там 5 кубиков, можно сделать по половине ампулы каждому. Тем более, что они получат тот же препарат в таблетках. А вот гидрокартезон, цвета молока, спроси, есть там или нет?"
Выясняется, что гидрокартезон есть и он не замерз
Орловский: – "Жидкий гидрокартезон! Сначала долго, долго протрясти, чтобы на дне не было осадка. Абсолютно не было. Ввести нужно каждому по 2,5 кубика. Ввести в ягодицу. Прямо сейчас это надо сделать. Как понял?"
Ильинский: - "Понял! Сережа (Бершову), значит надо, вот этот гидрокартезон, прямо сейчас, ввести им в задницу по половине флакона. Как понял?"
Валиев (лагерь три, перебивает): – "Эрик, Эрик! Это Казбек. Ты не сказал, что надо разболтать гидру до конца, без осадка чтобы все осталось. Слышишь?"
Ильинский: – "Сережа, Сережа, ты слышал? Надо этот флакон трясти, пока там осадка не останется".
Через некоторое время Орловский поясняет:
Орловский: – "Теперь такой вопрос: если там шприц только один, если игла одна, то сделать это одной и той же иглой обоим. Там в маленьком пузырьке из-под пенициллина – спирт. Вот. Если не окажется спирта: там пролился, или еще что, то делать просто, без спирта. Как понял? Да, если все ясно, то я закончил, передаю Евгению Игоревичу"
Тамм: – "Эрик, Эрик, передай, сначала, эти указания Света наверх, потом продолжим".
Ильинский долго вызывал 5-й лагерь. Потом передал на базу, что, по-видимому, наверху село питание рации.
Тамм: – "3-й, 3-ий, Казбек! Ты на приеме?"
Валиев: – "Да, прием"
Тамм: – "Попробуй ретранслировать последние указания Орловского"
Валиев пытался вызвать 5-й лагерь. Даже Иванов, с западного гребня, делал попытку помочь ретрансляции. Но 5-й молчал
Тамм: – "3-й, 3-й, ответь Базе"
Валиев отвечает
Тамм: – "Казбек, у Вас аптечка при себе?"
Валиев: –"Да, и здесь еще аптечка 4-о лагеря"
Тамм: – "Да, правильно, у Вас должна быть там и аптечка лагеря четыре. Значит так, берите все, что нужно, чтобы выполнить указания, которые давал Свет Петрович. Возьмите кислород – полную загрузку – и поднимайтесь двойкой в четвертый лагерь. В 4–ый лагерь, навстречу. Обязательно все аптечки с собой и постоянно связывайтесь с нами. Возьмите запасное питание для их рации – оно в вашем лагере. Как понял?"
Валиев: – "Понял"
В 5-м лагере Бершов выполнил все указания Орловского. Мысловский и Балыбердин получили необходимые инъекции, таблетки и начали спускаться. Одновременно, в 4-й лагерь, не дожидаясь своих напарников, вышли с дополнительными медикаментами Казбек Валиев и Хрищатый.
Валера Хрищатый считался у нас опытным лекарем (он выполнял эту миссию в своей постоянной команде алмаатинцев) – хотелось, что бы он оценил состояние ребят. При этом, правда, сохранялся дневной разрыв между двойками группы Ильинского. Теперь, чтобы соединиться с товарищами, Хрищатый и Валиев должны будут ждать их в верхнем лагере и тратить, драгоценный там, кислород.
Закончив переговоры с Валиевым, вызвал Иванова. Валя сообщил, что они вышли из лагеря 5 между 5 и 6 часами утра. Двигаются уже по западному гребню.
Продолжая связь, вновь прошу ответить 2-й лагерь.
Тамм: - "Эрик как у тебя эти самые – твой подопечные, шерпы? Идут наверх?"
Ильинский: – "Ну, мы сейчас позавтракали. Собираемся идти. Но я теперь не знаю, как быть нам то? В свете освобождения 3-о лагеря".
Тамм: – "Вам подниматься в 3-й, как и предполагали. С полной загрузкой. Обязательно возьмите запасное питание к рации. Вопрос как быть с третьим лагерем решим, когда будет ясно, как Вы поднимаетесь и как будут развиваться события".
Ильинский: – "Понял Вас. А как это предположительно? То есть, что мы поднимемся и назад вернемся?"
Тамм: – "Может быть и так, но вероятнее Вы двое останетесь. В третьем может и шесть человек разместиться. А шерпы уйдут, если вообще дойдут туда".
Ильинский: – "А Казбек как?"
Эрик хотел понять соединится ли их группа сегодня, или нет
Тамм: – "Казбек останется в четвертом".
Теперь важно было сохранить между двойками наверху минимальный интервал, чтобы подстраховка была действенной. Надо, кстати, заметить, что и на этот раз шерпы, которые шли с Ильинским, не смогли подняться в третий лагерь и ушли вниз. Слишком сложным для них был маршрут.
Теперь оставалось ждать известий от двойки Иванова Она не вызывала опасений. Валя и Сергей Ефимов надежные, опытные альпинисты, побывавшие в горах во многих переделках. Правда здесь, во время первых выходов, я ожидал от них большего. Сережа задержался с караваном, пришел в Базовый лагерь вместе с Ильинским позже других, переболел и поэтому его трудности были понятны. А почему медленнее, чем хотелось, входил во вкус Валя – не ясно. Ему бы чуть побольше физической силы, чуть побольше азарта! Но теперь оба, после хорошего отдыха, работают нормально, как и подобает корифеям.
Валя человек обстоятельный и колючий. Ко всему подходит серьезно, его действия обдуманы и выверены. Вероятность сбоя в его работе – мала. Сережа не менее обстоятелен. Привык готовить восхождения своими руками, каких бы мелочей это не касалось. В его внешности – высокий, худой и рыжеволосый, несмотря на ее несомненную привлекательность, нет ничего говорящего о мужестве, силе и воле этого человека. Но без этих качеств невозможно быть руководителем на таких маршрутах, которые пройдены его командой в наших горах.
В 13 часов 20 минут они были на Вершине и вызвали Базу.
Тамм: – "Поздравляем Вас, поздравляем! Валя, сколько кислорода у Вас осталось"?
Иванов: – "По целому баллону. Сейчас отснимем панораму и пойдем вниз. Мы вышли на Вершину минут пять, десять назад. Из лагеря вышли поздно. Шли медленно, медленно шли. У нас, у обоих, все время развязывались кошки, поэтому шли медленно. Как поняли?"
Тамм: – "Понял тебя, понял. Больше не задерживаю. Жду Вас коротко на связи в два и обязательно в 18.00"
Потом Кононов попросил Валентина сказать несколько слов для печати. И тут, неожиданно для всех нас и, наверное, для себя, Валя передал: "С этой, самой высокой трибуны мира мы хотели бы поздравить весь коллектив экспедиции с большим успехом, с огромной проделанной работой – титанический труд! Такие маршруты ходятся не часто и посильны только действительно хорошим спортсменам. Я хотел бы поздравить всех наших альпинистов, всего Союза, которые долгие годы упорно ждали этого успеха в Гималаях. И еще, я хочу подчеркнуть, что это восхождение мы посвящаем 60-летию образования нашего великого государства".
Вот так, сразу сказать такие слова, стоя изнуренным на высоте 8848 метров, можно только если они идут от сердца, если сами там рождаются. В них выражено все, что чувствовали, даже не всегда осознавая это все, кто были в это время на стене Эвереста и в Базовом лагере.
Они вернулись в пятый лагерь, на 8500 к 18 часам. Шли долго. На этот раз, потому что сломались кошки у Сережи. Шли и удивлялись: как могли здесь спускаться ночью, без кошек, Эдик и Володя. Крутые плиты занесены снегом. Скользко, а слева и справа, далеко под ногами, ледники Непала и Тибета.
День кончился. Все группы заняли свои места. Иванов и Ефимов в 5-м лагере. Валиев – Хрищатый в 4-м. Мысловский – Балыбердин, Бершов – Туркевич и Ильинский – Чепчев в 3-м. Тройка Хомутова в 1-м. Завтра рано утром все вновь должно прийти в движение. А пока, кажется, предстоит спокойная ночь и можно коротать вечер в кают-компании за "Эрудитом".
6-ое мая выдалось спокойным (это не относится к погоде). Первая четверка восходителей и Валя Иванов спустились ночевать на ледник, в первый лагерь. Сережа Енфимов остался во втором, на высоте 7350 с поднявшейся сюда группой Хомутова. Сережа не хотел быстро терять высоту – привыкал к высоким давлениям (это на семи-то тысячах!)
Казбек Валиев и Валера Хрищатый вышли на старт – в пятый лагерь. Ждать свою вторую двойку им теперь не имело смысла. Ни в 4-м ни в 5-м лагерях тратить для этого кислород недопустимо. Назавтра они готовились к штурму.
Немного настораживала только двойка Ильинский – Сережа Чепчев. Сегодня они поздно вышли наверх из третьего лагеря. Очень поздно.
Некоторую задержку можно объяснить большой толчеей в двух, не очень удобно поставленных, палатках третьего лагеря – там ночевало сразу шесть человек! Высота 7850 метров, а надо и приготовить завтрак, и надеть все доспехи, и сложиться. Быстро это не сделать, когда негде повернуться, да, кроме того, ты все время привязан коротким реп шнуром к общей страховочной веревке – чтобы ненароком не улетел.
Из этой двойки первым вверх, по перилам, вышел Эрик Ильинский. Во время дневной связи, в 14 часов он сообщил, что остановился и ждет Чепчева: "Я где-то на шестой веревке, но меня беспокоит, что-то не вижу Сережи сзади себя. Мы договорились, что он выйдет попозже – на полчаса, час. Я иду уже 2,5 часа, и разрыв уже большой".
Потом Эрик сказал, что разминулся с Ивановым и Ефимовым, которые спускались в третий лагерь. Я сразу же начал их вызывать.
Иванов ответил: - "Мы находимся уже в третьем лагере. Чепчев очень долго выходил. Такое впечатление даже было, что у него горняшка. Он вышел примерно полчаса назад, может быть меньше".
Ильинский (он слышал Иванова), прокомментировал это так: "Меня это вообще – то волнует. Я сам доберусь до лагеря уже не засветло, а он и не знаю когда".
Через некоторое время он добавил: – "Я дождусь его. Если он плохо себя чувствует, то пойдет вниз. А мне как быть в этой ситуации?"
Мы условились о дополнительной связи в 16 часов.
Странно, Сережа, до сих пор, очень хорошо переносил высоту и отлично работал. Эрик долго ждал, пока внизу, на перилах, не появился Сергей. Тот постепенно разошелся, и в четвертый лагерь они поднялись уже вместе. Но добрались до него поздно, после 21 часа, заставив сильно поволноваться всех, ожидавших с ними связи.
Вечером и ночью всюду наверху шел снег, мело. Рано утром 7-о числа Валиев и Хрищатый покинули палатку пятого лагеря. Кругом все серо, сильный ветер. Он моментально выдул накопленное за ночь тепло. Особенно неуютно Валере – надо бы надеть пуховые брюки, да побоялся, что будут излишне стеснять движения. Валера без кислорода. Он не пользовался им все эти дни и хотел попробовать свои возможности и дальше.
Когда добрались до западного гребня и стена Эвереста перестала защищать их, ветер чуть не сдул обоих со скал. Чуть не увлек в полет на трехкилометровой высоте над угадывающейся внизу долиной Молчания (верхняя часть ледника Кхумбу). В грохоте и свисте ничего нельзя было разобрать. Потоки ветра не давали возможности дышать: либо забивали рот струей огромного давления, либо, создавая разряжение, высасывали из легких все, что там было. Стужа вколачивалась ветром в тело, проникая даже сквозь полную пуховую амуницию Казбека.
У них хватило мудрости и мужества повернуть обратно. В восемь часов сообщили на Базу, что вернулись в палатку. Мы договорились, что двойка повторит попытку штурма в любое время суток, как только уляжется ветер. Надеялись, что к вечеру он стихнет и будет луна – полнолуние продолжалось. Сидеть же долго в пятом лагере нельзя – не хватит ни запаса кислорода, ни сил. Началось ожидание. В пуховых мешках ребята скоро отогрелись. Временами наваливалось забытье. Но даже при этом не забывали вслушиваться в гул ветра – не затихает ли?
А Базовый лагерь ждал первых победителей. Бинокль не висел сегодня на месте. Кто-то, да пытался различить движущиеся точки в нагромождениях ледопада. Когда, наконец, заметили – не выпускали из поля зрения до тех пор, пока фигурки идущих помещались в окуляре.
И вот четверка одолевает последние метры подъема к лагерю. Подъема, на длинном пути спуска, к обычной жизни. У кого-то из них еще будут победы и в горах и в жизни. Но те победы никогда не затмят этой. Она навсегда останется их главной победой.
Для встречи мы не смогли придумать ничего, кроме обычного ритуала. Но зато наши объятия, рукопожатия и взгляды должны были говорить (и говорили!) о многом. В них, с обеих сторон, было сказано больше, чем на любом мыслимом торжестве.
Потом они измученные сидели за столом. Потрепанные рюкзаки загромождали вход в кают-компанию. Внутри толкались все, кто был в лагере – и наши и непальцы. Все!
Они рассказывали скупо. И пили, пили, пили. Их высушенные тела требовали влаги. Их осипшие голоса стали одинаковыми, а лица сияли. Чуть опухшее, даже одутловатое лицо Сережи Бершова. На нем выделяются и притягивают к себе, смеющиеся, радостные глаза. Мишино лицо черно, как его шевелюра и борода – он (Туркевич) еще больше стал походить на цыгана. Только теперь не на молодого, а на повзрослевшего и сильно уставшего. Эдик осунулся больше других. А в сухом заостренном лице Володи Балыбердина, что-то от чертика, которого мы привыкли видеть на старых пепельницах. Но сколько в нем счастья! Оно просто струится, стекает, как заряд, с бороды, носа, бровей над запавшими от усталости глазами. И заряжает нас!
Дело еще не завершено, многие наверху, но стоя сейчас рядом с ними, мы ощущаем лишь счастье победы. Это было как пророчество. Потом, в другие дни, мы встречали остальных. И каждый раз переживали все заново. Как будто мы возвращались домой с ними вместе, и это была единственная встреча победителей.
Мы радовались, ждали новых успехов и ни придали большого значения разговору по радио, состоявшемуся 7-о мая с Катманду. А
Калимулин сообщал: – "Очень хорошо отозвались о Вашем восхождении Президент федерации альпинизма Франции, господин Боссю, знаменитый англичанин Д. Хант и другие. Одним словом, идут широкие отклики на Ваше восхождение. Учитывая, что ожидается дальнейшее ухудшение погоды, будьте очень внимательны, надо все очень хорошо закончить. Повторяю, хорошо закончить. Поэтому, той телеграммой, которую я передал вчера надо руководствоваться. То есть. принят более решительные меры, чтобы исключить всякую опасность".
На это последовал наш ответ: –"Что касается выхода новых групп – это ясно. Мы его отменили, поскольку речь шла об одной двойке (Коля Черный – Володя Шопин), которой уже невозможно было обеспечить надежную подстраховку. Что же касается групп, которые уже на маршруте, то они продолжат восхождения и закончат начатое дело. Повторяю – закончат".
Калимулин: –"Понял, но запишите сводку погоды на завтра".
Она была тревожной по всем параметрам
Потом Калимулн продолжил: – "… по-видимому ребятам будет тяжело. Поэтому подумайте еще раз, как быть с ними"
Тамм: – "Ясно, ясно. Будет тяжело, ни чего не поделаешь – это альпинизм"
Я еще не знал, что это указание только "первая ласточка".
В 18 часов, во время вечерней связи, Казбек сообщил, что они скоро час, как вторично покинули палатку пятого лагеря. Погода немного успокоилась и они уже на западном гребне.
Сначала там развиднелось. Солнце осветило Гималаи. Горы были залиты охрой, и только долины и сравнительно низкие вершины пропали в сплошной облачности. Постепенно краски вокруг темнели, и только гребень Эвереста пламенел впереди, зазывая восходителей на вершину.
Здесь, внизу мы не сразу заметили, что Эверест скинул белые флаги. Да и гул наверху затих. Хотя недовольное ворчание еще продолжалось. Зная время, затраченное другими двойками на участке от 5-о лагеря до вершины, мы ожидали, что не раньше 22 часов, но никак не позже полуночи, ребята будут на вершине. Рации вновь были на приеме.
В этот вечер группа Хомутва поднялась в третий лагерь, а двойка Ильинского – в пятый. На мой вопрос, как чувствует себя и как шел Сережа Чепчев, Эрик ответил, что у них все нормально. Возможно, вчерашний эпизод лишь случайность. Правда рассказы Вали Иванова и особенно Ефимова, который видел Сережу последним – настораживали. Но, так или иначе, Эрик с Сережей поднялись в пятый лагерь. Учитывая тревожный прогноз, они даже запросили разрешение продолжить подъем к вершине.
Разговор, состоявшийся после 18 часов, ретранслировался через группу Валерия Хомутова:
Тамм: – "….. завтра ожидается усиление ветра, чрезвычайно сильное. Это подчеркивалось несколько раз. Учитывая состояние двойки Ильинского, вызывающее у меня опасение, не рекомендую им выходить даже завтра утром. Не рекомендую. Вам (группе Хомутова) предлагаю завтра подняться в четвертый лагерь, в четвертый"
Продолжая переговоры, мы условились с Ильинским, что до тех пор, пока утром мы не обсудим с ним ситуацию, они остаются в пятом лагере.
К 10 часам вечера опять (в который уже раз!) в голове не остается места ничему, кроме мыслей о ребятах, пробивающихся сейчас к вершине. Рация молчит, а вот Эверест не хочет ей подражать. Временами, кажется, что наверху ветер стихает, но потом опять гул усиливается. Гребень все чаще и чаще закрывается облачностью. Странно: все это видишь и слышишь, фиксируешь сознанием, но большой тревоги не возникает. Быть может потому, что двойка Валиев – Хрищатый всегда вызывала у меня чувство большого уважения и доверия.
Широкий в кости и лицом Казбек не производит впечатления могучего, хотя в своей команде, получил прозвище "толстый", в отличие от постоянного напарника по связке Валерия Хрищатого – "худого". Казбек, как правило, спокойный и немногословный. Его неброская манера поведения такова, что сразу заставляет верить ему. Поэтому он может быть лидером, тем более в альпинизме, где знает и умеет практически все. Качество лидера сочетается у него с умением воспринимать указания тех, кто в данный момент им руководит. Эта черта особенно ценна в сборных командах типа нашей экспедиции. Судьба удачно распорядилась, соединив вместе Казбека и Валеру Хрищатого. Внешне совершенно разные, они удивительно подходят друг другу и, по-видимому, испытывают большое удовлетворение, работая в одной связке. Вместе в горах они давно и стали родными.
Валера действительно худой, даже тощий и, на первый взгляд, застенчивый "слабак". Однако скоро становится ясно, какой это волевой, сильный и интересный человек. Он очень наблюдательный, умеет обобщать наблюдения и делать нетривиальные выводы. С ним полезно спорить и обсуждать возникающие проблемы. Я не раз пользовался этим, пытаясь опровергнуть или подтвердить свою точку зрения. И всегда получал большое удовлетворение от такого общения. Такая пара, казалось мне, справится с серьезной и тяжелой задачей, которую сейчас они решали. Время шло, а известий сверху не поступало. Уже минуло одиннадцать. Потом полночь. И какие бы надежды на них не возлагались – тревога появилась. Появилась у всех. Уже не только моя рация включена на прием. Во всех палатках, где есть "воки-токи" слушали их и время от времени проверяли исправность. Это легко понять, если твоя рация включена. Постепенно в этих палатках начали собираться соседи. Разговоры шли, конечно, о посторонних вещах.
В час ночи я не выдержал: назначил ночное дежурство, просил разбудить меня, когда будут новости и ушел спать. И действительно уснул. Правда, вскоре услыхал, что кто-то идет в мою сторону. Было начало шестого. Оказалось, это Дима Коваленко (он дежурил с Шопинным). Только что Ильинский, из пятого лагеря, сообщил, что ребята не вернулись и спрашивал, что делать. Пока мы с дежурным ждали повторной связи я узнал, что около двух часов ночи кто-то вызывал Базу, но слышимости не было. Когда начался разговор с Ильинским спросил – не он ли это был. Оказалось, что не он. Значит, Валиев и Хрищатый. Но что они хотели передать?!
С Ильинским условились, что их двойка немедленно собирается и выходит наверх. Назначили следующую связь через час, в надежде, что она будет уже с маршрута.
Меня удивило, что Эрик с Сережей еще не собирались – ведь другой команды от нас нельзя было ожидать. Примерно в половине седьмого связались опять. Они еще в палатке. Этому могло быть только одно объяснение – высота. Наверное, они не замечали своей медлительности.
В половине восьмого все тоже, правда на этот раз Эрик сказал, что они уже готовы выходить. Наконец в восемь с небольшим мы услыхали:
Ильинский: – "Ну вот, ребята где–то здесь. Мы сейчас на голосовую связь вышли".
И потом: – "Да вот они, уже около палатки. Сейчас с ними чай попьем, да мы, наверное, наверх пойдем. Прием"
Тамм: – "Нет. Это вы подождите. Через полчаса, когда разберетесь в каком они состоянии, выходите на связь. Возможно им нужна будет Ваша помощь".
Ильинский: – "Ну, конечно, если им надо помогать, то вопрос будет решен однозначно".
Позже Эрик сообщил, что ребята шли так медленно из-за тяжелейших условий наверху
Вскоре после того, как они вышли на гребень, ветер вновь усилился и уже не прекращался. Правда он не был таким свирепым, как утром. Потом облака начало забрасывать и сюда, на гребень. Наконец, солнце зашло даже здесь. В сумерках удавалось различать на скалах только снежные участки. Темп движения упал и сразу стал ощутим мороз (днем, по прогнозу, было минус 37 градусов).
В вое ветра можно было объясняться только жестами, но для этого надо было хотя бы видеть друг друга. Только когда они поднялись еще выше, изредка начала появляться луна.
В 1 час 50 минут, 8 мая Валиев и Хрищатый достигли наконец Вершины. Освещенная луной она одиноко возвышалась над облаками. В снегу темнели баллоны, привязанные предыдущими группами к верхушке треноги. Алмаатинцы присоединили свой трофей к этой своеобразной гирлянде и попытались связаться с нами. Но это было безнадежно – сигнальная лампочка даже не мигнула при включении рации. Больше ни что их здесь не задерживало.
Ближе к утру стало еще холоднее. Облака спускались быстрее чем они, но луна уже зашла – по-прежнему было темно. Валера просил не останавливаться – он сильно мерз. А Казбеку хотелось хоть чуть-чуть отдышаться. Когда начался спуск, он почувствовал боль в подреберье. Она все время усиливалась, мешала двигаться и дышать.
Начало светать. Облачность совсем испарилась. На высоте 8700 метров им посчастливилось стать свидетелями невиданной картины восхода солнца. Подобное могут пересказать лишь очевидцы, которые не только видели, но и осязали все это. Ради таких минут, таких картин, красок, когда даже воздух меняет цвет, можно пережить ночь, которую уготовил им Эверест. Восхищаясь их стойкостью он теперь одаривал их чудом.
Кончился кислород. Вся их одежда звенела, покрытая ледяным панцирем. Маски на лице скрывались в сугробе инея, из которого торчал сосульки. Казбек двигался с большим трудом. Когда они спустились к палатке, боль согнула его не давая вздохнуть (по– видимому это была сильная межреберная невралгия).
И вот теперь, Эрик передавал нам: – "Кислород кончился у них часа два, три тому назад".
Тамм: – "А обморожения есть?"
Ильинский: – "Есть, незначительные".
Тамм: – "Вот, Свет Петрович спрашивает: обморожения чего? Пальцы на руках или на ногах?".
Ильинский: – "Ну, пальцы на руках. Незначительные. Ну, волдыри есть. Изменения цвета нет"
Тамм: – "Понял, понял. Значит так, Эрик! Задерживаться там не нужно – в пятом лагере. Спускайтесь все вместе. Вам двоим сопровождать ребят вниз, вниз сопровождать. Как понял"
Ильинский: – "Я то думаю, что вообще большой необходимости нет сопровождать ребят"
Тамм: – "Ну, а я думаю есть, Эрик! Давай так, сейчас, после 16 часов такой работы надо сразу сваливать их вниз. Они сгоряча работать смогут даже если у них там волдыри и так далее, а потом? По веревкам там перецепляться надо бесконечно. Это начнется длинная история. Так, что давайте сваливайте вниз весте. Вы их сопровождаете"
Ильиский: – "Ну, понял Вас, понял. Одним словом, мы больше уже не лезем на гору. Так? Прием".
Тамм: – "Да, да! Да, Вы сопровождаете ребят вниз – это распоряжение"
Ильинский: –"Ну понял"
Во время следующей связи Эрик еще раз поднял вопрос об их возвращении
Тамм: – "Эрик! Это я все понимаю. Понимаю, что Вы стремитесь наверх. Но ребят одних сейчас отпускать нельзя. Вы должны сопровождать их вниз. Обидно, жалко, но ничего не поделаешь. Решение принято, давайте исполнять. Как понял?"
Я очень хорошо понимал Эрика и Сережу. Но никаких колебаний в принятии решения не было. Их желание еще и еще раз обсудить этот вопрос не вызывало раздражения. Им, здоровым и сильным, надо было уходить, когда вершина казалась рядом, а основные трудности позади. Им надо вот так, за 10 минут, навсегда распрощаться с мечтой, к которой стремились всю сознательную жизнь. Расстаться, когда нет внутренней убежденности, что это необходимо. Эрик не отказывался выполнить указание, но уходить было тяжело.
Он спросил: – "Шеф, это только Ваше решение или Тренерского совета?"
Он был членом Тренерского совета, и мог задавать такой вопрос. Я ответил, что только мое и предложил через 20 минут дополнительную связь, чтобы передать ему мнение Совета.
Через 20 минут они начали спускаться все вместе, вчетвером. Так вчетвером они и вернулись в Базовый лагерь.
Эрик с Сережей тяжело переживали вынужденное отступление. Ни у них, и ни у меня нет и не было абсолютной уверенности, что оно было неизбежным. Но проверить это невозможно. Целый комплекс обстоятельств влиял на мое решение. Повторись все заново, я поступил бы так же. Главным было то, что после стольких часов пребывания выше 8500 метров, в условиях, которые выпали на долю двойки Хрищатого, риск оставить их одних был бы неоправдан. Даже учитывая размеры ставки.
В глубине души это понимали, конечно, и Эрик с Сережей. Но им было тяжелее – уходить должны были они, а не я. Сами они оставили бы ребят и пошли наверх только в случае жесткого указания на этот счет. В этом не может быть сомнений.
Казбек избежал осложнений, а Валера после возвращения в Москву долго пролежал в больнице и все же лишился нескольких фаланг на пальцах ног.
Итак, 8 мая четверка Ерванда Ильинского спускалась в третий лагерь, а тройка Валерия Хомутова поднималась в четвертый. Тройка двигалась по маршруту в хорошем темпе, без сбоев, несмотря на большую загрузку – кислорода в верхних лагерях не оставалось и они выносили туда все необходимые им баллоны. По плану, Хомутовцы должны были достичь вершины 10 мая, но выходя из Базового лагеря поделились мечтой – "победить" Эверест в день Победы. Зная это, во время утренней связи, попросил их не форсировать события и работать спокойно. Я не мог себе даже представить, что вечером эта просьба будет мною же перечеркнута.
Днем, как обычно, мы разговаривали по радио с Министерством туризма Непала. Присутствовавший там И.А. Калимулин сообщил, что Спорткомитет СССР присвоил звания заслуженных мастеров спорта всем, кто участвовал в обработке маршрута на Эверест и в самом восхождении. Это было так неожиданно и приятно, что прервав передачу, я позвал всех к рации и попросил Ильдара Азизовича повторить сообщение. Обитатели лагеря толпились около радиопалатки и шумно обсуждали эту новость, когда Калимулин передал персонально для меня:
Калимулин: – "Телеграмма из Центра. В связи с ухудшением погоды в районе Эвереста и полным выполнением заданий, считаем необходимым исключить всякий риск, и остальным спортсменам прекратить штурм вершины. За проявленное мужество и мастерство всем…"
Попытка обсуждать целесообразность такого шага решительно пресекалась Калимулиным ссылками на то, что решение принято Центром и его надо исполнять. На прямой вопрос, что же это за инстанция, он не ответил.
Дальше спорить не имело смысла.
Я был в полном недоумении: приятно, что так высоко оценили усилия ребят, но страшно обидно кончать, не доведя дело до конца. Почему? В чем истинные причины? В Москве, еще задолго до нашего отъезда знали, что штурм будет осуществляться последовательно несколькими группами. Так в чем же дело? Хотелось спокойно разобраться в ситуации, обдумать свои действия. Как обычно в таких случаях, пошел побродить по леднику.
В сотне метрах от лагеря попадаешь в сплошной лабиринт многометровых, сверкающих голубым льдом, сераков. Трещин здесь нет, только ручьи текут по льду своеобразных долин. Вечерело, свежий ледок потрескивал под ногами. Камней кругом мало, склоны, освещаемые днем солнцем, изрезаны гротами. Некоторые сераки со столообразными вершинами. С них хорошо видна вся средняя часть ледника. Звуки из лагеря сюда не долетают, заметны лишь снующие там фигурки.
За 50 дней, проведенных в Базовом лагере, все кругом стало знакомым до мельчайших деталей. Кажется, эта картина запомниться теперь на всю жизнь. Над палатками, оживляя пейзаж, кружатся вороны. Они появились здесь недавно и совместное проживание устраивает, по-видимому, обе стороны.
Ветер не сильный, большой красный флаг не бьется, а спокойно парит в воздухе. С висячего ледника на склонах Пумори – опять обвал. С другой стороны, там где скрывается от глаз Эверест, спокойно. Ребята могут сегодня хорошо поработать и рано подняться в четвертый лагерь. Они еще ничего не знают о телеграмме.
Пытаюсь разобраться, с чем может быть связано такое решение. Пожалуй, только с излишними опасениями, связанными с плохим прогнозом погоды, боязнью потерять достигнутое. Но как можно из Москвы оценивать складывающуюся у нас обстановку? За эти месяцы мы уже привыкли к здешним условиям и ничего, работаем. Погода все время преподносит сюрпризы и если ее бояться, то не надо было и начинать штурм. Но лучшего ждать не приходилось – скоро должны начаться муссонные ветры. Такой уж год нам достался!
Так надо–ли возвращать тройку Хомутова? Несколько часов назад, когда я считал, что Эрику и Сереже необходимо сопровождать двойку вниз, не нужны были ничьи указания. Сейчас же я не вижу никаких оснований для крайних мер. Тройка работает спокойно, уверенно и надежно.
Еще раз восстанавливаю в памяти график движения группы. Никаких опасений за них не возникает. Пожалуй, все ясно. На обратном пути испытываю даже удовлетворение: в этой ситуации победил спортсмен, а не администратор.
Подходя к палаткам, встретил Ю.А. Сенкевича. Несколько дней назад он добрался, наконец, до Базового лагеря и догнал съемочную группу телевидения. Послезавтра собирается возвращаться вниз. Что же, здесь, конечно, тяжело – такие условия только для альпинистов. На его вопрос ответил, что группу возвращать с маршрута не буду.
В лагере зашел к А.Г. Овчинникову (старший тренер) и Б.Т. Романову (тренер) – они живут вместе. Анатолий Георгиевич согласился с моим решением и сказал, что тройке имеет смысл сегодня подняться в пятый лагерь. Как обычно наши точки зрения совпали. Борис Тимофеевич был против. Он твердо считал, что надо выполнять указания, даже если с ними не согласен.
С самого начала работы экспедиции мы понимали, что окончательные решения здесь может принимать только один из нас. И никаких сложностей не возникало. Лишь однажды, когда я не отстранил Э. Мысловского от работы на высоте, Борис Тимофеевич был не согласен и высказал особое мнение. Ему свойственна исключительная предусмотрительность.
В экспедиции Б.Т. нелегко, но он прекрасно ведет свою роль. Большую часть времени гуляет или читает. Если же принято, по его мнению, рискованное решение, которое может (случись что) бросить на него тень – надо зафиксировать особое мнение.
И вот теперь вторично принято "опасное" решение.
Приближалось время вечерней связи и я пошел в радиопалатку. Как всегда, Валера Хомутов был точен. Слышимость – отличная. Вся тройка уже собралась в четвертом лагере.
Свою информацию я невольно построил также, как Ильдар Азизович. Сначала поздравил ребят с присвоением званий заслуженных мастеров спорта. Они не поверили – "Мы же еще не были на вершине". – Когда передал вторую – негативную часть сообщения, они не сразу поняли, о чем идет речь и поэтому не уловили смысла заключительной фразы: "… но я не возражаю против того, чтобы ваша группа продолжала восхождение".
Наконец происходящее дошло до их сознания. Хомутов передал, что ему все ясно – они сегодня же могут попытаться выйти в 5-й лагерь. Договорились, что группа спокойно обсудит ситуацию, взвесит, и мы вторично свяжемся через полтора часа, в 20.00. Закончив переговоры увидал, что А.Г. Овчинников и Б.Т. Романов не усидели дома и тоже здесь. Борис, в связи с моим решением не возвращать тройку Хомутова, попросил собрать партийную группу. Чтобы закончить заседание в 20.00 начали немедля сходиться в палатку к Э. Мысловскому.
Я – беспартийный, принимал участие в происходящем, как руководитель и ответчик. Смеркалось, в палатке было мрачновато. Во внутренней ее части нас было немного: в центре председательствовавший – Ю.В. Кононов, за ним лежал Эдик. Он большую часть времени проводил теперь в палатке – руки не давали покоя. По другую сторону устроился, полулежа, Володя Шопин, а рядом сгорбившись сидел А.Г. Овчинников. Я и Слава Онищенко забились в передние углы, по обе стороны от входа в спальное помещение. В передней части палатки – "предбаннике", на бочке сидел Б.Т. Романов, остальные стояли. Среди них: М. Туркевич, В. Воскобоников, В. Венделовский и наши гости – Ю Радионов, Ю. Сенкевич, кто-то еще. Многие из присутствовавших вообще не имели прямого отношения к экспедиции и представляли здесь печать, радио и телевиденье. Мне было не ясно, как они могут всерьез обсуждать нашу проблему. Но не я заказывал здесь музыку...
Председательствующий объявил, что мы собрались по просьбе Б.Т. Романова и попросил меня дать информацию. Излишне сухим и напряженным голосом я сказал: – "Как Вы все слышал утром, я получил указание прекратить восхождение и вернуть группы с маршрута. Это может относиться только к группе В. Хомутова. Группу с маршрута я не вернул. Они продолжат восхождение".
Все напряжены и еще не определили своего отношения к необычному, не свойственному нашей жизни здесь, событию. Романов излагает свою точку зрения: – "Мы, члены партии, понимаем, что Центр это ЦК. КПСС и не можем не исполнить указание".
Воцарилась тишина. Я, кажется, перестал злиться. Все это начинает меня увлекать. Как поведут себя остальные?
Начался небольшой гвалт. Что же мы должны решать? Зачем? Руководитель решение принял, мы не можем обязать его изменит решение!
Наконец, договорились – дело руководителя принять решение, но свое мнение собрание сформулирует. Учитывая, сложившуюся ситуацию, председательствующий просит высказаться каждого. Бедняги!
Все гости (им то что!) – за возвращение. Так спокойнее, тем более, что здесь "заграница". Вдруг потом скажут, что не были принципиальными. Нет, лучше уж так. Мишу Туркевича я опять не понял – он то чего боится! Володя Шопин говорил долго Смысл такой: надо возвращать, хотя жалко, но если бы он был там, наверху, то не вернулся бы. Эдик! Я был готов к тому, что он скажет, а бедняга Анатолий Георгиевич даже почернел. Ну как, можно тебе, Эдя, отдавшему так много Эвересту, не понимать ребят, не стремиться к полному успеху. Испугаться.! Последним говорил Анатолий Георгиевич. Он боец, принципиальный боец. Вот такими должны быть настоящие коммунисты! Нам поручено ответственное дело, мы должны его делать наилучшим образом и отстаивать его интересы. Нельзя браться за дело, боясь за него отвечать.
Потом голосовали. Восемь за возвращение (в том числе все гости), четверо – за продолжение подъема. Все молчат, смотрят на меня. Ждут. А мне кажется, что главное для большинства из них уже сделано – все зафиксировано в протоколе. Становится обидно за них. Хорошие люди, зачем же они так? Я ведь знаю, что любой из них, альпинистов ни раз рисковал жизнью ради товарищей. И здесь, случись что на горе, они поступят так же. Что бы завершить паузу, обещаю довести до сведения группы их точку зрения и подтверждаю свое прежнее решение.
В 20.00 узнаем, что ребята уже в пути к пятому лагерю. Завтра 9-е мая!
Вечером связаться с Катманду не удалось, а утром 9-ого о телеграмме из Центра разговора не было, просто я сказал, что в районе 12 часов мы ждем вызова с Вершины. Настроение приподнятое, все рады происходящему и чувствуют, что последний аккорд прозвучит мажорно. Второй раз за всю экспедицию, перед завтраком, общее построение. У многих в руках красные, маркировачные, флажки. Кругом удивленные шерпы. Стрекочут кинокамеры. Зачитываю Приказ № 51 по экспедиции.
В 11 часов 30 минут Хомутов вызвал Базу!
Хомутов: -"База, База! Как слышите меня?"
Тамм: – "Отлично слышим, Валера! Вы на вершине?"
Хомутов: –"На вершине мы, Евгений Игоревич, на вершине!"
Тамм: – "Поздравляем Вас, ребята дорогие. Поздравляем! Я передал уже Калимулину, а он в Москву, что вы будете, таки, на вершине!".
Все. Порядок. Они добились своего. Победа!
Ни как не можем закончить разговор. Все хотят поздравить ребят, что-то сказать, о чем–то попросить. Но им надо еще все отснять, оставить сувениры, главный из которых портрет знаменитого знатока гималайских красот, нашего соотечественника – Рериха… И, наконец, убрать все лишнее с верхушки Земли. В 12.00 они покинули Вершину. Предстоял еще сложный и длинный путь домой, в Базовый лагерь.
Днем, когда я передал в Катманду сообщение об успехе последней группы, Ильдар Азизович, измученный нервотрепкой этих дней, воскликнул:
– "Ну Тамм, погоди! Мы еще встретимся! Поздравляю. Поздравляю, Евгений Игоревич, от всей души! Я думаю на этом конец, повара не пойдут у Вас на вершину?"
Вечером был большой праздник. Не понимаю, как Владимир Александрович Воскобойников, (разработчик и изготовитель наших рационов питания, консультант по питанию) смог так прекрасно сервировать стол. По-моему, для этого под руками должна быть кухня лучших столичных ресторанов.
Закончу рассказ тостом, который был произнесен (точнее – зачитан) за праздничным столом. Я боялся, что волнение помешает сказать все, что хотелось и поэтому записал его: – Сегодня замечательный день! Мало есть таких праздников, как праздник Победы – Виктории. А у нас с Вами сегодняшний день это и праздник победы нашей экспедиции, который так приятно посвятить Великой Победе, и так приятно сознавать, что он совпал с этим замечательным днем.
Я не умею выступать за столом, но сегодня мне хочется говорить и очень прошу извинить меня за многословие. Мне особенно приятно, что у нашей экспедиции, в целом, хватило мужества и стойкости довести дело до конца, до полной победы. Не остановиться на полпути, на кусочке достигнутого. Настоящим альпинистам должно быть ясно, как важно обладать твердостью для того, что бы "дотянуть" сложный маршрут до конца, чтобы не повернуть перед очередным "жандармом", не смалодушничать (а препятствий на нашем пути так много расставляют и природа и люди).
Накануне и сегодня, в день Победы, мы убедились в том, что в экспедиции хватает настоящих альпинистов, которые могут победить, каждый свой Эверест и даже по трудному пути.
Победа в Великой Отечественной Войне многому нас научила, это была целая эпоха, несмотря на всего четырех летнюю протяженность. Мне хочется, что бы наша экспедиция была для Вас эпохой в жизни – оставила бы глубокий след.
Война научила нас дорожить миром и бороться за него не щадя сил. Мне хочется, чтобы экспедиция научила Вас бороться за чистоту отношений в альпинизме и к альпинизму. Наибольшие трудности в этой экспедиции, набольшие испытания легли на Ваши плечи. Ни у меня, ни у Анатолия Георгиевича никогда не было сомнений в том, что Вы выдержите эти испытания (сколько бы нас не пытались убедить в обратном). Только эта уверенность позволила пробить эту махину – экспедицию.
Еще три года назад, при обсуждении в Центральном Комитете, у т. Зимянина, меня спросили:
– А Вы гарантируете успех экспедиции?
Тогда я отверг все сомнения. И вот теперь Вы доказали, что я умею отвечать за свои слова. Большое Вам за это спасибо!
Когда готовилась экспедиция, было много упреков, нападок, противодействия со стороны некоторых руководителей альпинизма. Только любовь к нашему спорту и постоянная поддержка высшего руководства Спорткомитета позволили терпеть этот "обстрел из-за угла".
И сейчас, в день Победы, мне хочется вспомнить ветерана Великой Отечественной и стойкого бойца за экспедицию, перенесшего массу тяжелых минут ради Вашей сегодняшней победы – Михаила Ивановича Ануфрикова. Не случайно, вчера, в канун дня Победы и нашей победы, именно он рассказывал миллионам советских телезрителей о Вашем восхождении.
За Вас, за Ваши будущие успехи, но ради бога не зазнавайтесь!
Вот и все. Потом были еще ожидания Хомутовцев, сборы в обратный путь, долгая дорога домой и телеграммы. Мы не успевали получать их. Из всех стран, со всех концов Земли, но больше всего из дома, от всех Вас. Но об этом в другой раз. А сейчас, обещанные заглавием шесть дней истекли.
2.3. Ответ ветерану Великой Отечественной войны
Прошло более полугода с момента окончания экспедиции, а она продолжает вызывать огромный интерес у нашей общественности. Не уменьшается ни число приглашений на публичные встречи, ни число писем, получаемых участниками. Изредка в письмах встречаются вопросы: А зачем это надо? Или: А кому это надо? Ответ на них сложен и затрагивает многие стороны нашей жизни. На некоторые из таких вопросов мне пришлось обратить внимание их автора – ветерана ВОВ.
1. Альпинизм – прежде всего спорт и как всякий спорт он может развиваться только на основе соревнований (соперничества). Естественно поэтому стремление сравнить уровень нашего альпинизма с мировыми стандартами или, другим словами, поучаствовать в соревнованиях мирового масштаба. Тем более, что у нас в стране альпинизм культивируется давно, имеет свои традиции и у нас есть чем гордиться. Высочайшим достижением в альпинистском мире являются восхождения на "восьмитысячники", тем более на Эверест. И особенно, если речь идет о технически сложном маршруте.
Конечно, когда организуется мероприятие такого масштаба взвешиваются и учитываются все "за и против", все стороны дела и не только чисто спортивные.
2. Имеется в виду следующее. Участники восхождения, добившиеся блестящих спортивных успехов, одновременно сделали многое для того, чтобы продемонстрировать широчайшей мировой общественности на что мы способны, что для нас известный лозунг – "спорт – посол мира" не просто формальный лозунг, а образ действий. Если бы Вы только представляли какой водоворот страстей кипел вокруг экспедиции вне нашей страны. Еще за несколько месяцев до ее начала, в Непале, на пресс-конференции, где были представлены газеты разных стран и толков, нам пришлось убеждать аудиторию, что на Эверест советские альпинисты идут не для того, чтобы устанавливать там станции слежения или другую технику (о чем писали некоторые газеты), а только ради решения спортивных задач.
А что делалось, когда экспедиция прилетела в Непал? Многие стремились затруднить ее проведение. Правительство Непала было вынуждено приставить к нам не одного, как обычно, а двух офицеров связи, которые неустанно должны были следить за каждым нашим шагом, каждым грузом. Надо сказать, что вскоре они поняли истинные цели экспедиции и стали нашими хорошими друзьями и помощниками. По дороге и в Базовый лагерь к нам приходили сотни людей и трудно было сказать, какие страны мира не были представлены в этом потоке. Большинство из них уходили проникнувшись чувством доброжелательности к советским людям (это ли не большая цель!). Три месяца экспедиция была в центре внимания тысяч друзей и врагов. Как ждали враги, что бы мы опозорились! А в результате? В результате, как Вы, наверное, слыхали, местная пресса и пресса всех стран признали небывалый успех советской спортивной экспедиции!
Вы думаете, прием у премьер-министра Непала это обычная дань вежливости с его стороны? Такого не было с тех пор, когда на Эверест впервые взошли альпинисты – участники английской экспедиции.
Вы думаете, прием у Индиры Ганди, в период, когда политическая обстановка в стране была очень тяжелая, это обычное дело? А оценка, данная у нас в стране! Все это подчеркивает, сколь велико спортивно – политическое значение экспедиции.
Ну, а был ли риск? Ведь большой спорт сейчас – это соревнование на пределе возможностей. Да, был, как и всегда в спорте. Тем более в альпинизме, где силы соперника практически непредсказуемы (изменения рельефа и покрова в зависимости от года. Погодные условия. Непредвиденные трудности – путь то новый!). Напомню, что речь идет о первопрохождении. Но это особый разговор, не относящийся к поднятой Вами теме.
Вместо этого еще раз коснусь вопроса пропаганды идеи мира. С ней связаны различные конкретные действия. Одно из этих действий – использование спорта для сближения народов разных стран. Надо находить и проводить такие спортивные мероприятия, которые могут привлечь внимание (именно таков масштаб Эверестских экспедиций) общественности, могут продемонстрировать положительные качества нашего образа жизни (отрицательные общеизвестны), могут познакомить с нашими достижениями.
Экспедиция на Эверест ставила и выполнила такие задачи. И только ради этого стоило ее проводить (и надо, время от времени, проводить аналогичные экспедиции) Вызванный ею в мире положительный резонанс, достаточно велик. Вот зачем, в частности, надо было, как Вы выражаетесь, "ехать за семь верст киселя хлебать".
Кстати, в конце письма Вы сетуете на то, что мы истратили деньги, которых не хватило футболистам для тренировок и, поэтому же, на первенстве мира они проиграли. Вот куда – пишете Вы – надо было тратить эти деньги. Неудачно это и наивно. Тем более, что перечеркивает смысл тех серьезных вопросов, которые Вы перед этим ставили. Не надо пытаться противопоставлять один вид спорта другому. Это неблагодарная задача. Одним нравится хоккей, другим теннис, третьим – бокс. Надо развивать все виды спорта. А вот, если Вы говорите о сравнительно дорогостоящих спортивных мероприятиях, то важно, какой конкретный результат могут они принести в плане как тех проблем, о которых мы только что говорили, так и других, еще нами не затронутых.
А что касается истраченных нами денег, то вряд – ли их хватило бы на полноценный акклиматизационный сбор нашей главной футбольной команды.
3. Теперь я хотел бы затронуть поднятый Вами вопрос о значении экспедиции для нашего альпинизма (для воспитания молодежи) и о значении альпинизма вообще. Об этом надо говорить подробно. Но в письме Вы оговариваетесь, что альпинизм, вообще-то, нужен и полезен и это, будто бы, Вам понятно.
Воспользуюсь этой оговоркой и не буду подробно говорить о значении альпинизма. Замечу, только, что помимо воспитательного (коллективизм, мужество, упорство, аскетизм) важно и его прикладное значение, касающееся многих специальностей (военной, геологической, топографической, строительной – гидросооружения, селезащита и т.д.. Специальностей, связанных с гляциологией, регулированием водных ресурсов рек и др.). Так вот, у этого альпинизма у нас в стране есть масса сложных проблем. Сложных и серьезных, так как за ними стоят человеческие жизни. Главная из них – повышение безопасности. А это тесно связанно с проблемой специального снаряжения для альпинистов, для всех работающих в горах. Оно у нас, к сожалению, несравненно беднее и хуже зарубежного.
Решить эту проблему до конца не удается десятилетиями. Здесь и межведомственные барьеры, и пресловутая нерентабельность мелко – серийных производств, и незаинтересованность промышленности в производстве новых образцов, да и просто невнимание к таким "мелочам".
Аналогичная ситуация и с созданием межведомственной (государственной) спасательной службы, в том числе и для работ не только в горах.
Решение этих и других проблем массового спортивного и производственного альпинизма требует нового к ним подхода, нового отношения со стороны заинтересованных и порой далеких от спорта организаций и ведомств. Так уж устроен человек, что такое новое отношение удается формировать на базе нового, большого и всем понятного дела. Таким делом для альпинизма и стала эверестская экспедиция. При ее подготовке было сделано очень многое и теперь задача состоит в том, чтобы распространить это многое на обеспечение, как общехозяйственных, так и спортивных мероприятий, связанных с работой в горах.
Другая сторона вопроса – воспитательное значение экспедиции. Во время ее проведения и после возвращения сколько писем, встреч, публикаций! Сколько жаждущих узнать об альпинизме, горах, этом восхождении! Здесь и школьники и студенты. Коллективы заводов и НИИ. Воспитанники детских домов. Воинские подразделения и организации. Да разве всех перечислишь! Сотни встреч, сотни тысяч слушателей! И все это используется для того, чтобы воспитывать патриотизм, чувство гордости за страну. Для расширения кругозора слушателей (что знали у нас многие о Гималаях, о стране и народе Непала?). Разве это не достойные задачи?
Экспедиция ставила их и решила. И только ради этого стоило ее проводить.
4. Хотелось бы теперь коснуться вопроса о том насколько правомерно говорить, что участники восхождения на Эверест – их не менее 17 человек (это те, кто проводил обработку маршрута и те из них, кто потом поднялся на вершину) – совершили героический поступок или подвиг. Я согласен с Вами, что понятия "подвиг" и "геройство" – очень высокие и чистые понятия. Действия, которые подходят под эти понятия, совершаются ради великой цели: прославления Отечества (Ваши слова). Самопожертвование ради спасения других и т.д. Великая Отечественная война научила нас ценить эти понятия и бережно к ним относиться.
Когда мне приходиться выступать перед широкой аудиторией, я пытаюсь подчеркнуть, что, с моей точки зрения, определение действий наших восходителей, как совершение подвига (или геройства) неудачно и излишне, что для меня эти понятия связаны с чем-то более значительным. Но распространены сейчас и другие понятия: "трудовой подвиг", "научный подвиг" и т.д. За ним тоже стоят: самоотречение ради большой цели, ради прославления Отечества. Действия на пределе возможного. Пренебрежение опасностью и др. Не сомневаюсь, то что сделали участники экспедиции в Гималаях, с точки зрения этих понятий (трудовой, спортивный подвиг) – удовлетворяет высшим критериям. Думаю, что именно это имели в виду многие, когда оценивали действия участников экспедиции.
Не мне судить о том следует ли и как вознаграждать наших участников (для этого есть соответствующие органы, есть общественное мнение). Но вот, что мне хочется у Вас спросить: почему Вы так несправедливы по отношению к нашей молодежи? Почему, с Вашей точки зрения, она не способна действовать так же, как скажем действовала в годы ВОВ. Разве тогда шли в бой думая о наградах и постаментах? Думаю, что Вы так не считаете – иначе не стал бы отвечать на Ваше письмо. Разве на заре космонавтики ребята покидали Землю ради наград. Разве сейчас много замечательных дел делается с мыслями о "постаментах"? Конечно же нет. Все это делается потому, что эти люди любят свое дело, видят в нем смысл жизни, потому что это люди долга, самоотверженные люди.
К ним с полным основанием относятся и 17 альпинистов, о которых Вы говорите. Они шли на Эверест ради того, чтобы выполнить те большие задачи, о которых мы говорили выше. Они шли на Эверест потому, что это спортсмены — альпинисты и патриоты. Они любят свой спорт, это их специальность (не основная, но специальность). И как первоклассные специалисты (любой специальности) они получают огромное удовлетворение оттого, что могут хорошо справиться с самым сложным делом.
Они справились с таким делом на Эвересте. И уверяю Вас – не думали о наградах. На это не оставалось ни сил, ни времени, ни желания.
Вы сравниваете штурм вершины с боем. Трудно найти для серьезного альпинизма другую близкую аналогию. Но вот, что надо заметить: бой ведут с врагами, мы же любим и боготворим горы, а не воюем с ними! Хотя и используем, к сожалению, выражение – "штурм вершины".
Пожалуй теперь будет уместно остановиться на Вашей ссылке на Меснера – одного из сильнейших современных альпинистов. Выливая очередную "ложку дегтя" Вы приводите его слова о "массовом психозе, осознанном самоубийстве". Но Вы должны знать, что эти слова автор относит к альпинистам, которые пытаются подниматься на восьмитысячники в гордом одиночестве. Наша школа отвергает такой альпинизм, у нас это коллективный вид спорта. Поэтому, Ваша ссылка на слова Меснера к экспедиции отношения иметь не может. Замечу, что Меснер пришел к нам в Катманду, как только мы туда вернулись после восхождения, только для того, чтобы выразить свое восхищение командой.
Приведу в заключении оценку, данную экспедиции, после ее возвращения в Катманду, первовосходителем на Эверест, австралийцем Эдмундом Хиллари:
– "… Судя по результатам, у Вас выдающиеся альпинисты. Экспедиция доктора Тамма, по-видимому, была прекрасно организована…. Вы прошли, как мне кажется по самому сложному маршруту, без потерь. В действиях экспедиции был риск, но не было авантюризма. Ваши альпинисты – откровение для Гималаев".
Буду очень рад, если в какой – то мере мне удалось убедить Вас в том, что экспедиция была нужной и полезной с разных точек зрения. Что в ней участвовали прекрасные специалисты, люди, достойные уважения. Что средства, затраченные на ее проведение (если вообще результаты таких мероприятий можно так оценивать) с лихвой окупились результатами.
Из книжки «Е.И.Тамм. Записки альпиниста. 2001 г.»
ЭКСПЕДИЦИЯ НА ЭВЕРЕСТ 1982 Г. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ:
21 марта – открытие базового лагеря (5340 м)
21 марта – установка промежуточного лагеря (6100 м)
22 марта – установка лагеря 1 (6500 м)
31 марта – установка лагеря 2 (7350 м)
12 апреля – установка лагеря 3 (7850 м)
18 апреля – установка лагеря 4 (8250 м)
3 мая – установка лагеря 5 – штурмового (8500 м)
4–9 мая – штурм вершины.– 8848 м.
4 мая 1982 г. – Владимир Балыбердин и Эдуард Мысловский первыми из советских альпинистов поднялись на Эверест. Путь из 5-го лагеря до вершины – 348 метров – они прошли за 8 часов, по 45 метров в час. Эдуард Мысловский во время восхождения отморозил пальцы рук. Путь из 5-го лагеря наверх и обратно занял больше суток.
4 мая – Сергей Бершов и Михаил Туркевич, выйдя из 5-го лагеря в 18.00, через три часа в темноте встретились с Мысловским и Балыбердиным. Оказали товарищам по команде первую помощь, получили добро на штурм вершины от начальника экспедиции Евгения Тамма и поднялись на Эверест ночью – случай уникальный в истории восхождений. После штурма Бершов и Туркевич проводили Мысловского и Балыбердина в 5-й лагерь.
5 мая – днем на вершину взошли Валентин Иванов и Сергей Ефимов.
7 мая – Казбек Валиев и Валерий Хрищатый со второй попытки взяли желанную высоту. Первый раз они вышли из пятого лагеря на штурм в пятницу, 7 мая утром, но из-за непогоды вынуждены были вернуться. Вечером предпринята вторая попытка, когда ураганный ветер чуть стих. Из лагеря они отправились в 17.00 и поднялись на вершину в темноте в 1.50. Во время спуска Хрищатый отморозил пальцы на ногах.
9 мая – в 11.30 по местному времени на вершине были – Валерий Хомутов, Владимир Пучков, Юрий Голодов.
Тамм Евгений Игоревич (1926-2008) – Москва. Инженер-физик. Сын выдающегося учёного-физика, лауреата Нобелевской премии Игоря Евгеньевича Тамма (1895-1971). МС СССР (1962). Заслуженный тренер СССР. Общество «Наука», затем «Буревестник». Первое восхождение совершил в 14 лет на Алибекскую вершину Сунахет. Чемпион СССР (1961) – пик Коммунизма, призёр чемпионатов СССР. Участник восхождений: траверс массива Джугутурлючат в Домбае (1955), пик 26-ти Бакинских комиссаров (1957), зимний траверс Добай-Ульгена (1960), пп с севера на Хан-Тенгри (1964). Член спортклуба «СКАН»: руководитель сборов и экспедиций на Кавказе, Памире, Тянь-Шане и Алтае – 1957-1972, руководитель и тренер сборов по подготовке Гималайских экспедиций - 1978-81. Начальник первой Советской Гималайской экспедиции на Эверест (1982). Вёл общественную работу в качестве председателя Всесоюзной секции альпинизма ДСО «Буревестник». Заместитель председателя Президиума ФА СССР – 1976-1977 и председатель Президиума ФА Союза – 1978-1981. Доктор физико-математических наук. Заведующий сектором Физического института имени П.Н.Лебедева АН СССР. Лауреат Государственной премии СССР. Награждён орденом Трудового Красного Знамени и двумя медалями.
Насчёт средств на экспедицию и их траты на футбольную команду. Конечно, футболисты зарабатывали для СССР рубли. Но вот я не слышал, чтобы они активно зарабатывали для СССР валюту. А для альпинистской экспедиции требовались немалые валютные расходы. Советские альпинисты их честно заработали организацией и эксплуатацией международных альпинистских лагерей. Эти лагеря давали значительную часть зарабатываемой советским спортом валютной выручки. И часть от неё пошла на эту экспедицию. Так что честно заработал "советский альпинизм" на эту экспедицию, - и в валюте, и в рублях. А при чём здесь "советские футболисты"? Они валюту на зарубежные сборы себе заработали? Так с какой стати на них валюту было тратить? А за рубли у них достаточно своих, отечественных баз было достаточно. Тем более, в 70-е годы советский футбол мировых высот не достигал, - с чего ему было давать "жировать" валютной выручкой на зарубежных сборах? А альпинисты достигли самого высокого уровня таким восхождением, как Эверест-82. Это к вопросу о том, на какие средства проводилась эта экспедиция по отзывам её же участников (я слышал выступления и Шопина, и Мысловского, да и книжные данные о ней хорошо известны).
При вводе Логина и Пароля,
