О чём эти события... / Люди и горы. Андрей Петров / Mountain.RU


Подсказка
При вводе Логина и Пароля, обратите внимание на используемый Вами регистр клавиатуры!

Чтобы быть в курсе последних событий в мире альпинизма и горного туризма, читайте Новостную ленту на Mountain.RU

Всего отзывов: 0 (оставить отзыв)

Автор: Андрей Петров, г. Москва

О чём эти события...

В 1980 г. на Чемпионат СССР по альпинизму в высотном классе от команды ЦС ФиС было заявлено первопропрохождение на Памире на п. Москва (6785 м) по центру северо-восточной стены. Команда состояла из 5-ти человек, руководитель Игорь Хацкевич. Спуск с вершины в базовый лагерь должна была разведать вторая группа, в состав которой входил и автор описываемых событий. Во время похода из базового лагеря с обеими командами поддерживалась связь. Задачей была встреча основной команды на спуске и возвращение вместе в базовый лагерь. Однако события все изменили. Второй группе пришлось взойти на вершину и стать головным спасотрядом, поскольку произошла трагедия. Не доходя примерно 250 м до вершины, в результате истощения и переохлаждения, погибли трое. Игорь Хацкевич и Алексей Давыдов замёрзли на перильной верёвке, а Геннадий Поляков умер на следующий день в снежной пещере, на 40 м ниже. Вторая группа спустилась к оставшимся Вячеславу Коростелёву и Геннадию Прусову, и принесла продукты. Однако вытащить их на вершину сил не было. Для спасения оставшихся в живых были организованы спасательные работы с ледника Сугран, с привлечением большого числа альпинистов, находившихся в районе Памира.

Про спасательные работы хорошо написали их руководители: Олег Капитанов и Сергей Согрин («Наши горы. 2014. Альпинизм в Санкт-Петербурге»). А о событиях снятия тел погибших в следующем, 1981 г., написал Вадим Неворотин в альманахе «Лёд и пламень», № 10. Общая ситуация описана в статье «Спасти остальных», журнал «Турист», №4, 1981 год.

Маршрут команды ЦС ФиС под руководством
И. Хацкевича на пик Москва 6785 м
Фото из книги: Г. Калинин «Фортамбек и его вершины».

Фото Л.Опуховского

1. В.Черевко, 1977 г. по левой части С-В стены, 5Б к.тр.
: 2. ЧССР, 1980 г. по правой части С-В стены
: 3. И.Хацкевич, 1980 г. по центру С-В стены

Карта-схема района

ПИК МОСКВА
Памирский дневник 1980 года, или полтора мастерских балла

Около десяти вечера Юра закричал, зовя всех на улицу. Со стороны пика Умарова поднимался в полнеба светлый круг, расползаясь по темному небосводу. Через него просвечивали звезды. Точно такой же круг мы наблюдали три года назад с машины, возвращаясь ночью из Фанских гор – в теплом Ягнобском ущелье. Круг растворился во тьме, и все вернулись в базовую палатку.

Посыпались разные шуточки и не вполне пристойные предположения о происхождении феномена. Самое невинное – это свет дюз от стартующей НЛО. Сережа Ягупов бубнит у себя в палатке при свече Рубаи Омара Хайяма, которого он взял у меня. Мы обсуждаем восточную поэзию в столовой, пренебрегая насмешками наших картежников. Яковлев сочиняет стихи.

Утро готовило нам сюрпризы, собираясь с мыслями…

Пространен путь и широки врата, ведущие в погибель.
Стеснен путь и узки врата, ведущие в жизнь.
Библия

Солнце осветило палатку. Налипшие за ночь на скаты тента сосульки приготовились таять. Снежный иней покрыл спальные мешки, морозными гроздями свисал на выходе.

– Что морщишься? Болит? – спросил Игорь.
: – Да, прихватывает, кажется – ответил Гена.
: – Ничего, немного осталось до вершины.
: – Ага, еще пахать и пахать. Продуктов почти нет. Надо было уходить от стены на перемычку, по украинскому маршруту.
: – Что ты говоришь – будто лавин не видел. На перемычку путь отрезан. Мы должны пройти эту стену. Потерпите мужики.
: – Надо группу на спуске – серьезно сказал Слава. – Чтоб продуктов поднесли, и путь вниз разведали.
: – Да, кивнул Прус – без питания, по незнакомому спуску – хреново нам будет.
: Петрович молча собирал рюкзак в тесноте палатки.
: – Хорошо, я вызову группу для восхождения на Москву, – сказал Игорь. – Они пройдут западный гребень, или хоть подойдут к нему и подстрахуют нас на спуске.
: – Надо им передать, чтобы продуктов взяли побольше, а главное – бензина, – оживился Петрович.
: – Нет, – отрезал Игорь. – Никакого взаимодействия нельзя планировать, иначе нас снимут с чемпионата. Сами догадаются.
: Гена проглотил таблетку промедола. Игорь заметил это, повернул обросшее, сожженное солнцем лицо к выходу из палатки. Посмотрел на часы, высунул антенну наружу.
: – Юпитер, я Юпитер один, как слышишь меня, прием.

Через щель он посмотрел вниз, в морозный воздух. Ледник Фортамбек огромной ледяной змеей извивался в двух с половиной километрах ниже. Светлое пятнышко на его левом берегу – это поляна Сулоева. Там солнца еще долго не будет. Палаток базового лагеря почти не видно.

Вершины вокруг уже зажглись солнцем. Белая лента Памирского плато подпоясывает ряд снежных вершин хребта Петра Первого, стремясь к пирамиде пика Коммунизма. Влево плато обрывается к Фортамбеку двухкилометровыми стенами. Днем с них будут грохотать ледовые обвалы. Вдали притаилась пирамида пика Корженевской. Мощные снежные гиганты застыли вокруг в тишине утра…

Фото. Пик Москва, 6785 м, с пика Сулоева, август 1980 г.

Фото. Игорь Мальцев переносит рюкзаки в лагерь с вертолетной площадки на поляне Сулоева

Пшакин посмотрел на часы, воткнул антенну в гнездо, и включил рацию. Вслушиваясь в знакомое мерное шипение, он выглянул из большой кухонной палатки. Лагерь спал. Палатки вытянулись ровной строчкой. Около одной, зевая, одевались дежурные. Желтая трава подернулась инеем. Вершина пика Москва уже осветилась.

Поляна Сулоева – пологая лужайка среди каменных нагромождений – находилась как на дне гигантской чаши, которую обступили грозные снежно-ледовые стены памирских вершин. Даже среди этой великолепной коллекции почти трехкилометровая ледовая лопата пика Москва, прорезанная под вершиной километровой вертикалью скал, выглядела устрашающе. Где-то в верхней части этой вертикали на полке прилепилась палатка, еле различимая даже в 60-кратную трубу.

Пшакин уже собрался нажать кнопку вызова, когда в динамике сквозь треск эфира возник спокойный хрипловатый голос Игоря.

Человек должен испытывать себя.

15 августа

Фото. Пик Москва с поляны Сулоева. Справа – пик Тридцатилетия Советского государства

Я дремал в палатке с чувством лени и досады. Сезон завершается и времени на восхождения уже не остается. Правое колено ноет после вчерашнего футбола. Кажется, пора с горами заканчивать. Выпавший в последние дни снег перечеркнул надежды взойти по стене на пик Бородино. С Корженевской тоже не получается. Да народ и не настроен рисковать со мной на семитысячник после приступа горняжки на 6000 на Памирском плато. Остается ждать спуска команды, а потом – вертолет, и вниз, к жаре и дыням…

Разбудили меня голоса.

– Хац по связи опять просит перенести авиабилеты – они не успевают. Теперь хочет на 25 августа. Да если так, как они идут – и к этому сроку не успеют.

Как же они медленно идут! Кто-то тихо проворчал:

– Бензина у них на неделю, да и продукты, поди, на исходе.

Я вспомнил слова Гены Полякова: «Моей печенки, мужики, хватит на восемь дней. Надо успеть пройти стену». Хац самоуверенно, как всегда, ответил: «За пять дней пройдем». Кажется, он ошибся. Сегодня восьмой день, а до верха им далеко. В трубу видно, как медленно передвигаются они по черным стенам и снежным гребешкам. Однако по рации неизменно доносится: «Все нормально».

Ну, допустим, взойдут, а куда будут спускаться? Стена Москвы вся перед нами – от ледника Фортамбек до вершины. Она часто бывает в облаках. Спуск в наше ущелье очень труден – кругом стены. Влево пик Бородино, а далее ледовые стены Евгения Абалакова, переходящие в склоны пика Ленинград над Памирским плато. В конце снежно-скальная пирамида пика Коммунизма. Туда далеко. Вправо – пик Тридцатилетия Советского государства, далее стены Ошанина – до перевала Шини Бини, его высота всего 5300. Справа от перевала пирамида Надежды Крупской, 6008 м высотой. Путь спуска с вершины на другую сторону через ледник Сугран известен только по фотографии. Ее показывали парень и девушка, туристы из Львова. Сейчас они где-то в походе.

Можно пойти с вершины, а это около 6800, налево по гребню – до треугольника пика Бородино, 6100 и спускаться по его стене. Далеко, да и эти скальные башни перед Бородино – их называют Багратионовы флеши. Тоже препятствие. Хорошо бы сходить туда на разведку, а заодно и на гору взойти. Очень красивая скально-ледовая стена. Маршрут логичен, видны какие-то полки, камины. Его прошли в прошлом году получили «бронзу» на Чемпионате СССР. Наконец, стена мне просто нравится. Уже месяц рассматриваем. Это самый красивый маршрут с ледника Фортамбек, хотя вокруг сплошной стеной стоят почти семикилометровые гиганты.

Вариант подхода под п.Москва с юго-западной стороны через ледник Сугран. Фото из Отчёта команды турклуба МАИ (руководитель: С.Романенков). Поход по Северо-Западному Памиру, 2014 г.

Вставать не хочется. Я выглянул из палатки. Все побелело от выпавшего за ночь снега. Осень вкрадчиво напоминает о себе. Теперь снег тает, и легкий туман поднимается облачками. Наверху облака цепляются за Трамплинный ледник и стены Большого Памирского плато. Больших лавин с утра еще не было. День предстоял скучный и я уснул.

Игорь разбудил новостью. Хацкевич распорядился о выходе группы под руководством Яковлева на Москву с ледника Сугран для прохождения Западного гребня. Пошевелился – боль сразу кольнула в колене. Не надо было играть в футбол с лавсаном в ноге. Кто-то кому-то объяснял:

– А еще Хац попросил группу – пусть подойдут на спуск, чтобы показали путь через хребет в базовый лагерь.

Утро великолепное. Облака исчезли. После вчерашнего футбола на высоте 4000 м колено отекло и болит. Особенно неприятно, когда ворочаешься в спальнике. Допрыгался. Предупреждали дурака. Какое там Бородино. Добраться бы до вертолетной площадки. Когда в утренней тиши возникнет далеко в долине тонкий звук, который нельзя ни с чем спутать. И сладкое предчувствие, что вскоре это превратится в грохот винтов над головой. Все лежат на мешках и рюкзаках, чтобы их не снесло ураганом. МИ-8 плавно опускается на дерн поляны среди камней и ледников. И вереница людей несет грузы в его чрево. И ты среди них, помня, что винт сзади опасен. А потом взлет…

– Понятно, – сказал я Игорю, хотя мне ничего не понятно. – Это нужна помощь на спуске, разведка обхода. Или это острожный вызов спасотряда...

Я вылез из палатки и сделал попытку побегать. Колену явно не бегалось. Сделал зарядку и пошел искать ручей. Ручья сегодня нет, наверное, ночью был мороз. Я с трудом нашел чуть заметную струйку около лагеря таджикской экспедиции. Значит, бани сегодня не будет, а хорошо бы колено попарить. Иллюзий питать нечего. Вряд ли Яковлев включит меня в состав группы. Однако подождем. Завтрака и событий.

Я сел на камень и опять стал смотреть на горы. Вокруг огромные стены. Черные, коричневые скалы покрыты белыми снегами. Серый пузырчатый лед проступает сквозь белизну снегов. Местами белизна покрыта как пороховой копотью шрамами рухнувших каменных и ледовых обвалов. Кое-где протянулись языки лавин. Ночью жизнь гор замирает под бесконечностью черного неба, усеянного холодной россыпью ярких звезд. Или шар Луны висит в пустоте над мерцающими снежными склонами. И вдруг ощущаешь жуткую глубину космоса. Даже горы ничтожны перед этой бездной без границ.

Яковлев пришел из лагеря варзобцев. Среди них никто не мог дать толковой консультации по леднику Сугран. Руководитель экспедиции Капитанов вышел под маршрут. Потом мы все по очереди смотрели в трубу на Москву. Единственное облачко, как всегда, торчало там, где сидят наши. Палатку разглядеть трудно.

– Медленно идут – сказал я.
: – Да – сказал Яковлев.
: – Не вовремя у меня этот мениск.

Он промолчал и отвернулся. За завтраком попросил внимания.

– Руководством по экспедиции для восхождения на пик Москва формируется группа…

Среди пяти названных моей фамилии не было. Все правильно. Сезон окончен. В самом деле, грех жаловаться. Несмотря на неудачу в начале, два последних восхождения на пик Сулоева прошли отлично. 5А в двойке с Филоновым по стене прошли. Потом первопрохождение правее по ребру сделали. Правда, нашли по пути записки Божукова и Космачева. Эти два гиганта альпинизма за неделю до нас пробежали. Ну да ладно, мы же у них дорогу не спрашивали, маршрут сами нашли. Второе прохождение, в конце концов – это тоже неплохо. Ведь первый раз на Памире, первый раз на высоте.

В общем, выполнил я норму кандидата в мастера спорта. Теперь каждое восхождение даст мастерские баллы. Можно отдыхать, и готовиться к отъезду. А ведь если пойти на Москву… Тот гребень не пройден. Первое прохождение всегда захватывает, а тут пик Москва. Я бы получил полтора балла на мастера спорта. Опять же, новый район, говорят – красивый, путь новый. Однако что жалеть, все равно не берут. Да и колено – это реальность…

Фото. В базовом лагере на поляне Сулоева. Очередной ледовый обвал с БПП

Я молча наблюдал за оформлением документов – маршрутный лист, описание маршрута, состав группы, визы врача, начспаса. Народ подбирал продукты, снаряжение. Сам я тем временем заканчивал отчет по последнему восхождению и помогал дежурным. Ребята один за другим подходили на медосмотр к Игорю Мальцеву. Он серьезно измерял, записывал, думал. Вид у Гены Яковлева был озадаченный.

– Игорек, что случилось?
: – Ты знаешь, идти некому! У Вовсона пульс 120 без нагрузки, у другого Володи – горло красное, у третьего – печенка не в порядке, аж из-под ребер вылезает.
: – Понятно.

«Отцы» посовещались. Включили Фила. Юра Филонов оживился. Семеныч посмотрел на меня с сомнением и надеждой.

– Вообще, я бы пошел. Колено забинтую.
: – Хорошо.

Что ж. Теперь нас четверо. Володя Кузнецов мог сейчас быть на стене, но его обожженная при взрыве автоклава нога только начала заживать. Он сказал, что идет.

– Может Сергей. В смысле Ягупов.
: – Да ему к 23 на работу, а мы идем на неделю. Кстати, имей в виду это. Больше восхождений не будет.
: – Ну, напишут ему, что был на спасработах.
: – Сергей, ты как?
: – Да, можно, конечно. Только шеф меня точно сожрет. Он это, в общем, я и так еле отпросился.
: – Может, еще успеем вернуться.
: – Это как?
: – Ну, встретим их на спуске и пойдем назад, без восхождения.
: – Это точно. Хац тогда точно никаких восхождений не дозволит. Вниз и все.

Группа готова. Каждый занялся своим делом. Семеныч тщательно подбирал продукты, Кузя – снаряжение. Я составлял описание маршрута, которого никогда не видел. Игорь, как врач, не возражал против такого состава, но протягивая мне наколенник, сказал:

– Может, и мне пойти?
: – А как ты сам?
: – Да, ничего.

Да, вдвоем нам было бы лучше. С остальными первый раз в экспедиции, а с Игорьком… Спелеология, горы, в общем, с первого курса знакомы. Вместе ходили на семинары Побиска Кузнецова. Правда, он потом медицинский окончил. Правда, его спускали три недели назад с приступом горняжки с пика Коммунизма, но мы уже сходили на пик Сулоева. Вскоре Игорь вернулся.

– Не берет – места в палатке не хватает.
: – Повод для отказа приличный. Ну, не горюй.
: – Да, ладно.

Он погиб через семь лет в этом же районе, в лавине на пике Сулоева. Я быстро уложил рюкзак, и после раздумья, засунул в клапан увесистый блокнот.

– Взять плащ?
: – Конечно. Вот тебе аптечка. Это таблетки для Полякова. И вот эти две ампулы. Вложи в противошоковый набор – на всякий случай.
: – Хорошо, спасибо.

Палатка Памирка – перкалевая «серебрянка». На пятерых тесная. Спать будем «валетом» – трое головами в одну сторону, двое в другую. Для экономии места и веса спать вместе, укрывшись пуховками. Ноги в рюкзак – для тепла. Веревку расстилать по полу змейкой, сверху другие рюкзаки, чтобы от снега изолировать. Один спальник нужен – хранить питание к рациям. Мы разыграли спальный мешок – выпало мне. Буду спать сбоку палатки, и таскать две станции – «Виталка» для коротких расстояний и «Недра» – для длинных. Если правильно растянуть антенну, то будет связь из-за хребта Петра Первого, который нам предстоит обойти. Я посмотрел вверх – снежно-ледовый забор имени Великого Петра двухкилометровой стеной приглашал к обходу.

Я завязал рюкзак, сел на него и стал смотреть, как собираются другие. Остающиеся слонялись без определенных целей. Одни пытались помогать, другие безуспешно наблюдали за Москвой – там висело облако. Дежурные кипели на кухне. Подошел Семеныч.

– Общественного у тебя – все крючья, аптечка, веревка, два кило колбасы. Да, раз тебе выпал спальник, ты сам можешь в нем спать вместе с рациями, чтобы питание не замерзло.
: – Хорошо, я еще возьму фотоаппарат – нужны снимки маршрута.
: – Все права.
: – Да, но тогда я пуховые штаны оставляю?
: – Да.

Черт побери, они на самом дне. Появилось занятие – я полностью перекладываю рюкзак. Убеждаюсь, что это не занимает много времени. Семеныч заполняет маршрутный лист, подписи выпускающих, начспаса, контрольный срок, запись в журнале выходов, прочие формальности.

Вова снисходительно смотрел на наши сборы.

– Я разряд закрыл, и баллы на мастера не буду набирать в этом году. Да и горло болит.

Еще раз разглядываем схему. Если спуск с Москвы на ту сторону простой, то план следующий. Первый день – подход под перевал Шини-Бини, его высота 5100 или 5300. Ночевка под перевалом или на перевале. Затем спуск на ледник Шини-Бини и по нему подход к перевалу Наблюдения, это 5300, который пройти в этот же день и спуститься на ледник Согран. Перепад высоты между перевалами вроде невелик, должны успеть. На следующий день подняться по Сограну вверх к пику Москва и начать подъем. На следующий день взойти на Москву. Действовать по обстоятельствам. Если встретим наших, то возвращаемся с ними, если взойдем раньше их, то можно как-то помочь продуктами и бензином. Три дня на возвращение – вот как раз и получается неделя прогулки по Памиру.

Наконец, дежурные зовут обедать. Расположились в большой палатке за столом из досок. Обед вкусный – много мяса, подарок таджиков. Наелись до отвала. Ждем связи со стеной. Ну, там, как всегда, все в порядке. Интересно, если все в порядке, то какого лешего они так долго торчат на этом скальном острове?

Итак, идем в верховья ледника, лезем на перевал Шини-Бини (переводится вроде как «сиди и смотри»). Спускаемся на ледник, ищем слева в хребте перевал Наблюдения, и переваливаем на ледник, то ли Согран, то ли Сугран. По нему идем влево, к склонам пика Москва. Там у Москвы пологие склоны, наверное. Не то, что эта огромная стена перед нами. Идем по леднику в сторону Москвы, пока не встретим команду на спуске. По разведанному пути ведем в базовый лагерь. Все.

Мы вышли с поляны Сулоева после обеда. Поход на неделю – запас продуктов плюс немного в резерв – надо ведь и команду подкормить.

Краткое прощание, обычная перекличка по снаряжению. Все, вроде, на месте. Надели рюкзаки, помахали руками и двинулись по тропе. Путешествие даже в сто тысяч ли начинается с одного шага. Почти сразу тропа уходит петлять среди скал, под которыми расположен наш лагерь. Уютная лужайка осталась позади.

Сергей удачно провел нас траверсом по туристской тропе прямо в долинку – не пришлось залезать на морену, а потом спускаться среди глыб. По этой долине, сначала среди камней, затем по ровной, как аэродром, поляне, окаймленной нагромождением скал, мы уходим вправо за угол каменистого склона. Левее осталась Подводная лодка – пятитысячник, торчащий посреди ледника. Впереди открылась верхняя часть ледника Фортамбек. Справа башня пика Крупской, слева три вершины Ошанина (правая – пик Родионова), а между ними – провал, это перевал Шини-Бини.

Фото. Пик Ошанина, правая вершина – это пик Родионова, еще правее перевал Шини бини и склон пика Крупской. Фото с пика Сулоева, август 1980 года

Дорога знакомая – здесь мы трижды ходили на пик Сулоева. Навстречу пробирается ручеек – дело к осени, снежники подтаяли. Раньше здесь уже днем текла вода. Торчат красными головками тут и там стебли золотого корня. Мы скинули рюкзаки. Спины уже потемнели от пота. Сергей решил набрать золотого корня, чтобы заваривать чай. Вскоре он принес здоровенный корень, почистил, разломал на части, упаковал.

Вдоль моренного гребня поднялись до перемычки, отмеченной туром из огромных глыб, и по крутой осыпи спустились к леднику. По едва заметной тропке подошли к гигантскому боковому ледопаду и вылезли на ледник. Скалистая Подводная лодка осталась чуть сзади и предстала необычно. Оказывается, она покрыта снежно-ледовыми склонами, которых мы раньше не видели. В направлении перевала Шини-Бини ледник сверкает в закатных лучах обманчивой ровной поверхностью. По мере продвижения нас встречает оскал глубоких трещин. Органные ряды сосулек уходят в мрачную черноту. Приходится прыгать, искать обходы или снежные мосты.

Фото. Ледовые грибы на леднике Фортамбек. Вдали стены Памирского плато. Влево – ущелье на пик Сулоева

День катился к закату, а до перевала еще далеко. Мы свернули с ледника вправо, и вышли на морену, напротив красивой двурогой вершины Эльвиры Шатаевой. Ее белая вершинная башня оторочена темными скалами. На леднике сфотографировал грибы – ледовые столбы, покрытые каменными глыбами-шляпками от таяния, а также другие ледовые нагромождения.

Приближается перевал, а вершина справа, пик Крупской, начинает вырастать над нами своей шестикилометровой высотой.

Фото. Впереди перевал Шини-Бини. Слева склоны пика Родионова, справа – склоны пика Крупской

После недолгих поисков Володя нашел великолепные и уже обжитые ночевки – ровная площадка под защитой морены над прозрачным быстрым потоком.

Вечер хороший. Облака цепляют только за макушку пика Коммунизма. По связи узнаем, что наши прошли скалы и двигаются по очень крутому снежному гребню. Возможно, они взойдут завтра – послезавтра? Спокойный вечер среди гигантских гор. Темнеет. Ужин уже готов и пока автоклав остывает, уставший Семеныч уже спит у меня в ногах, греет. Я разложился у выхода на мешках, рюкзаках, камнях и касках. Немного жалею, что не взял трубку. Ужинаем в темноте.

16 августа

Наутро под согревающими солнечными лучами подходим по осыпям к перевалу, и забираемся несколько выше. Здесь видны следы. Перевал встал над нами двухсотметровой крутой скальной стеной, с которой регулярно летят камни. Идти туда не хочется. Пьем чай, греемся на солнышке, ждем связи. Легкий ветерок приятен, но мы все в пуховках – пять тысяч, это пять тысяч. Связь работает плохо, ждем консультации туристов.

Ломаю плитки породы, которая расслаивается просто пальцами на слои тоньше миллиметра – черные внутри, светлые по краям. Уже час дня. По небу ползут облака, заволакивая огромную стену пика Ошанина, вздымающуюся за ледником напротив нас.

Эта стена перевала – там за перегибом вроде угадывается кулуар. Может, полезем туда, а? Да, но туда же камни сверху летят, опасно. Мы сидим над ледником, метров на двести выше. Спускаться – терять высоту. А вот следы – не иностранцы ли ходили на Крупскую по этому пути? Помнится, ребята из международного лагеря говорили, что одна группа у них ходила.

Наконец, радио рассеивает сомнения: надо вылезать на плечо, почти на вершину Крупской, а уже оттуда идти на перевал вниз по гребню. Значит, по стене на перевал не ходят. Ну, что ж, на плечо, так на плечо. Хотя на перевал надо бы залезть не через вершину. Но, раз туристы так говорят… Впрочем, споры побоку – видно, долгий ждет нас путь. Единство важнее. Да такой группой мы и через пик Ошанина пройти сможем. А, кстати, с перевала – смотри, какой красивый гребень. Наверное, нехожен. Нет, сейчас, конечно, не время. Но вот на обратном пути, если наши быстро спустятся… Да-да, пошли, уже идем.

А ведь вершинный гребень Ошанина через три вершины ведет к пику 30 лет Советского государства, а за ним перемычка пика Москва. Нам как раз туда и надо. Но это тяжелый путь, а для спуска усталой группы тем более.

Ладно, сомнения отброшены, и мы лезем вверх. Перевал Шини-Бини встал перед нами стеной, по которой летят камни. Мы выбрали склон пика Крупской справа, и пошли вверх. Надеемся выше найти путь, чтобы уйти влево, в русло самого кулуара – и на перевал.

Солнце изъело снежный склон большими ячеистыми ступенями. Как застывшая морская рябь, наклоненная под углом 40 градусов. Перебираемся по этим «волнам», со ступеньки на ступеньку, стараясь не делать больших шагов, чтобы не сбивать дыхание, не перегружать ноги. Если ногу ставить плотно и аккуратно, то мениск в наколеннике вроде ведет себя неплохо. Как-то будет на спуске. Прислушиваюсь к коленному суставу, а в голове лениво шевелятся мысли.

Фото. Вот что такое Шини-Бини в профиль. Видны черные следы камнепадов на снегу

Я вспомнил, как в длинной палатке-столовой вечером за столом собиралась вся компания. Гена брал гитару, перебирал струны. Пели много – и перекаты, и как я Баксаном любуюсь, как сказкой, и другое. Но всегда спираль песен сжималась к одному припеву. Я вспомнил, с каким чувством Хацкевич подпевал Яковлеву:
– Ну вот, наконец-то, дождливый сентябрь.

Ну вот, наконец-то, прохладная осень.

И тучи повисли косыми сетями.

И кончился месяц под номером восемь.

Хацкевич кивал головою лохматой, подпевал проникновенно, с душой и глаза его влажно блестели. Его волновал этот месяц под номером восемь. Этот месяц для него не закончится. Уже никогда.

Метров через триста вылезаем влево на скалы, где под тонким слоем снега – лед. Август месяц под номером восемь вокруг нас. Яковлев впереди обходит очередное ребро. Хацкевич на километр выше и позади нас пробирается по грозной снежно-ледовой стене пика Москва. Почти ползком перебираемся сначала с одного снежного островка на другой. Потом, по вмерзшим в лед камням, плавно, чтобы не сорвать ненадежные опоры. Снежный склон остается справа, а мы лезем по разрушенным заснеженным скалам, обходим стенки, перелезаем через бесчисленные кулуары. Есть ли там проход влево, вон там, по полке – и на тот гребень, к перевалу? Да нет, там стены. Погода все портится, мы все выше, вершина – ближе, а окрестные горы уже закрыты облаками. Начинает лететь снежок, день клонится к закату. Луч солнца в последний раз попытался вырваться из пелены облаков – исчез в снежной хмари.

Вертикальные сбросы не дают нам уйти влево, а разрушенные ребра скал и снежники тянут вверх. Наконец, мы вылезаем на заснеженный склон, упирающийся в скалы вершинного гребня. Перевал остался далеко внизу слева. Ветер со снегом усиливается и превращается в пургу. Обходим разрушенные скальные стенки, вправо, влево, теперь вверх. Скалы заметает снегом. Двигаться нужно очень осторожно – под снегом камни, лед.

Смеркается. Высота под шесть тысяч и усталость берут свое. Мы подобрались почти к скалам вершинной башни. Яковлев осматривается и зовет нас на крохотный выступ, балконом торчащий на склоне между обрывающихся вниз ледовых кулуаров. Мы спускаемся к нему из-под очередной стенки, оставив рюкзаки в безопасном месте, на полочке. Если рюкзак упустить – полетит до вчерашней ночевки. Если долетит.

Растаптываем камни на полке, выкладываем обломками ровное место. Получилась удобная площадка на склоне – как раз под палатку, под прикрытием скал. Протоптали тропинку в снегу, и удалось наколоть льда в крутом желобе. Ветер свистит за палаткой, рвет скаты, но у нас уютно. Гена начал вводить нормы на продукты – весь день мы беспечно грызли сухари, а между тем теряем время на непредусмотренное лазание. Сегодня мы должны быть на леднике, за перевалом, а сидим под вершиной 6008 – пик Крупской. Продуктов может не хватить. Ветер стих, и мы вылезли из палатки. Облака разметало. Площадка вокруг обрывается во все стороны. Как там наши перенесут эту непогодь? Они выше нас на полкилометра. Вдали башня пика Коммунизма, которую окутали облака. И вправо лента памирского плато, которая подпоясывает гряду вершин Ленинград, Евгений Абалаков, а правее уходит скала пика Бородино. Боком к нам и в профиль стоят снежные и ледовые стены: Москва, 30 лет Советского государства, Ошанина. Зрелище грандиозное и суровое.

А нет худа без добра – лишняя ночевка на шести тысячах укрепит акклиматизацию – размышляю я, не в силах уснуть – мерзнут ноги. Ребята немного ворочаются в тесноте. Как и предупреждал Игорь, у Юры четкое дыхание Чейн-Стока – прерывистое, как будто он забывает дышать. Странно, но это, хотя и в меньшей степени, есть и у Сергея, хотя он уже был на двух семитысячниках. Ночью погода опять стала портиться, посыпал снег.

17 августа

Утро встретило нас ранним солнцем, сверканием свежевыпавшего снега. Палатка обледенела. Пик Коммунизма как в ожерелье закутался в бахрому облаков вчерашней непогоды. Вершина Крупской – длинный изрезанный скальный гребень – манила нас. Мы ночевали метров на 150 ниже, т.е. около 5900. Может быть, эта ночевка на высоте и укрепила акклиматизацию, но я уже трижды сходил на пик Сулоева, а это 5816. Не только по гребню, но и по стенам.

Позавтракали, послушали связь с Москвой. У наших без изменений. Они выше нас на полкилометра, как-то перенесли пургу? Я затянул колено эластичным бинтом. Володя перебинтовал ошпаренное бедро, оно почти зажило.

Палатка стоит на крохотной площадке. Путь только вверх, по заснеженным и обледенелым скалам. Мы с Юрой потащились вверх, чтобы дать место остальным уложить рюкзаки. Вышли под скалы вершины траверсом через несколько кулуаров, в которых пришлось рубить ступени. Для обхода пришлось связаться. Подошла вторая связка. Метров сто шли под вершиной, сначала по скалам, потом по заснеженному коварному льду. Здесь организовали спортивный спуск, затем натянули веревки для перил. К двенадцати спустились на осыпную площадку под башней вершины. Кажется, теперь спуск на ледник Шини-Бини открыт. Остановились, чтобы перекусить и дождаться связи. Удобных мест для отдыха не предвидится до самого ледника.

Фото. Под пиком Крупской на крохотной площадке. Утро 17.08.1980, вдали пик Коммунизма кутается в облаках над БПП – Большим памирским плато

Тем временем горы и перевал стало заволакивать набежавшими откуда-то облаками… Обогнув вершину, мы, наконец, оказались на нужном гребне, который ведет вниз, к перевалу, а потом и на ледник, в ущелье. А не сходить ли нам на вершину – вот, совсем рядом. Все-таки шесть тысяч. Ну, это шутка такая. Документы на восхождение не оформлены – все равно не засчитают гору, да еще и накажут за самоволку. Цели у нас другие, другие. А потом – вокруг уже клубятся облака. Вчерашняя непогода возвращается.

Мы спустились по осыпи до начала скал. В ожидании связи стали обсуждать путь спуска на ледник. Вниз уходит скальное ребро, разделяющее два кулуара. Идти по гребню на перевал нет смысла. В другую сторону тоже просматривается перевал, но далеко. Нам надо сбрасывать высоту. По связи сказали, что наши на Москве сидят на месте в непогоде.

Начали спуск по скальным островам и ненадежной, посыпанной снегом, осыпи – в направлении левого кулуара. Разрушенные скалы и снег породили рельеф, передвижение по которому ненадежно, и держит в постоянном напряжении. То, идя связками параллельно, то организуя перила, мы прошли одну за другой шесть веревок. Наш скальный гребешок уходит вниз все круче. Камни, срываясь из-под ног, быстро набирают скорость, не оставляя времени на размышления. Находящиеся внизу должны все время прятаться. Лично я больше всего боюсь за колено. Вдруг какой-нибудь камень провернется под ногой, как ролик, нога поедет в сторону, колено дернет, да еще рюкзак… И можно начинать транспортировать меня в базовый лагерь.

Вокруг уже метет, снег летит, ветер дует. Огромный снежный кулуар слева круто уходит вниз, и вроде на ледник. Надо было бы в него спуститься, чтобы не выскочить на вертикальные сбросы. Очередная веревка уже пошла по скалам. Все ушли вниз по веревке. Я спустился последний, лазанием. Гребень дальше обрывается вертикально. Приехали, можно сказать, приплыли. Мужики стоят – кто где на неудобных площадках. Ягупов слез еще ниже, организует дюльфер без молотка и крючьев. Я спустился к нему на покатую полочку на стене и посмотрел вниз. До пологой части гребня должно веревки хватить, а там можно и в кулуар по скалам выйти.

Забив два крюка, мы организовали спуск. Один из крючьев немного гнется под нагрузкой. Все спустились. Я сблокировал два крюка куском репшнура, лежавшим в кармане пуховки на всякий случай. Спустился осторожно, переступая ногами по стене, с тормозом на молотке, чтобы не крутить веревку. Продернули веревку дружно и довольно легко. Петля на двух крючьях немало удивит тех, кто нечаянно забредет сюда когда-нибудь. Или попытается взойти по этому пути на вершину. А может быть, это поможет кому-то. Хотя трудно представить себе второго идиота, который выберет этот путь. Первый – это, конечно, мы…

Зато мы на более пологом месте. Теперь в кулуар. Юра страхует, и я спускаюсь по некрутым скалам на снег. Сначала вдоль скал, потом съезжаю по веревке к середине кулуара. Снег немного проскальзывает. Начинается пурга. Видимость ухудшается. Кто-то делает неосторожное движение на скалах и огромная глыба, неуклюже переваливаясь по снегу, летит ко мне. Скорость растет. Только бы не рванула веревку. Сжавшись внутри, жду, чтобы отпрыгнуть в последний момент, когда этот подарок уже не изменит направления. Глыба пролетает в метре. Я, естественно, сообщаю наверх все, что о них думаю. Это немного, но веско.

Юра выходит на снег. Мы начинаем осторожно скользить вниз по глубокому снегу. Крик. Сверху прилетает еще один чемодан. Опять мимо. Неужели так трудно спуститься к снегу. Ведь я же ничего не сбросил. О, черт! Мы оба начинаем безнадежно скользить. Под снегом лед. Кулуар крут. До ледника метров пятьсот склона, а там ждут скалы, темнеющие в пурге…

Изо всех сил крутясь в снегу, мы бревном подкатываемся к вертикальной стене и цепляемся за нее. Встали, уф-ф. По очереди, с ненадежной страховкой пошли вниз. Проскальзываем по льду, но камни теперь не страшны – мы сворачиваем за угол, под прикрытие скал. Вниз только склон. Можно ли идти по этому слою снега? Юра втыкает ледоруб между скалой и льдом, а я начинаю осторожно идти вниз, трамбуя ступеньки. Вскоре проскальзываю и еду. Стоп, нет, все к чертям. Держи так.

Сижу в снегу. Сверху снег, вокруг ветер. Достаю из рюкзака ледовый крюк, ледорубом счищаю снег и с трудом заворачиваю крюк в лед. На этой страховке сижу на рюкзаке и надеваю кошки. Из-за угла выкатывается первый из второй связки. Я пропускаю его веревку через свой карабин и отправляю вниз. Все надевают кошки. Кроме Юры.

Начинается размеренная ледовая работа. До морены внизу по льду метров триста. Наш склон прикрыт сверху стеной. Как раз ею обрывается тот гребень, по которому мы спускались. Эта стена защищает нас от возможных камней по кулуару. Очистить площадку льда в снегу. Забить или завернуть крючья, повесить веревку. Первые, спустившись по веревке, организуют следующий спуск. Последний выворачивает крючья и спускается на кошках. С нижней страховкой. Снег забивает кошки быстро, его надо сбивать ледорубом. Снег отваливается кусками и скользит вниз, в туман.

И следить за правильной постановкой ноги – на всю ступню. Иначе можно проскользнуть, и скользить по снегу до крюка, а потом ниже, если не задержишься. А испытывать крюк не хочется. Хотя страховка достаточно надежная, и снег помогает затормозить на льду при срыве… Но ощущение неуверенности заставляет сосредоточиться на кошках и ледорубе. Когда идешь вниз последним. Противный рельеф, одно название – «сопли». А пуховка уже мокрая. В плечах даже насквозь мокрая. Где теперь ее сушить? Она так плохо сохнет...

В разрывах пурги мы увидели, что до кулуара с заснеженными камнями уже недалеко. Да, после восьмого спортивного спуска ноги под снегом нащупали камушки – осыпь. Осторожно спускаемся, уже не делая перил. Камни на льду и все покрыто снегом. На таком рельефе кошки держат неплохо. Мы быстро сбегаем к леднику.

Пуховка в плечах совсем промокла, и телу холодно – противно. Лень было доставать анорак – вот и получил. На моренной осыпи снимаем кошки. Облака раздуло и открылось мрачное ущелье. Снежно-ледовые горы окружают ленту ледника, уходящую в клубящиеся внизу облака.

– Вон смотрите.

Все смотрят в направлении вверх.

– А что?
: – А следы. Вон, прямо на перевал выводят!
: – Да, только альпинисты могли так, как мы пройти. Нормальные туристы через перевал ходят. Но камни там летят! Риск нам сейчас не нужен.

Четкая цепочка следов, вьющихся по леднику на перевал, пологий с этой стороны. Следы говорят, что мы зря потеряли сутки, и силы, и продукты. А может, наоборот, избежали какой-то опасности. Погода теплая, на крутом склоне не только камни, но и лавина пойти может.

Сквозь тучи выглядывает солнце. Мы с Юрой уходим вперед, пока остальные курят. В связке обходим еле проступающие под снегом трещины на леднике. Да, ровное шоссе тут никто не обещал. Ниже снег исчезает. Идем по невысоким ледяным узорам – кальгаспорам – ломающимся под ногами с хрустальным звоном. Подо льдом ревут реки. Порой приходится обходить отполированные ледовые желоба, где по мощным виражам несется вода.

Развязываемся – веревка больше не нужна. Идем вниз по ледовым полям, перепрыгивая и обходя трещины – вниз, к осыпям и моренам. Спуск под снегопадом с Крупской на ледник Шини-Бини занял почти весь день. Позади 17 наклонных спусков и дюльфера по вертикали. Вечереет. Вокруг на горах ледники. Справа необычное зрелище – на склоне висит ледяная стена. Пласт льда, увенчанный гигантскими сосульками высотой метров по десять, лежит прямо на осыпи. На чем держатся? Сторонясь на всякий случай, мы быстро идем вниз.

Здесь приятно ходить – ледник кажется ровной площадью после двух дней скитания по склонам. К шести вечера выходим к повороту. Ледяная река уходит вниз влево, потом вправо. Где-то напротив, судя по схеме, – наш перевал. Слева над нами стеной стоит снежный хребет с несколькими провалами. Верх в облаках. Ну и где здесь перевал Наблюдения? Никаких указателей нет, только крутые снежные склоны. А может это вон тот, ниже по ущелью. Невысокий, с ровным снежным склоном, только у седловины крутой взлет. Там, видимо, лед.

Время связи. Бросив рюкзаки на глыбы, растягиваем антенну. Подключаем питание к массивной телефонной трубке радиостанции «Недра» – теперь это наша единственная связь с лагерем. Настороженно, сквозь писк и шум, ловим далекий слабый голос. Все в порядке – рация работает из другого ущелья. Мы сообщаем информацию и пьем воду, набранную кружкой в ручейке на льду.

Подходят остальные. Нет, здесь, на льду среди глыб ночевать плохо, холодно. Идем дальше вниз по карману боковой морены, пока светло. Пробираемся по камням морены, все осыпается, глыбы соскальзывают, трещины разевают пасти. Не путь, а наказание. Осторожно перебираемся на ледник и идем дальше, молча соревнуясь, кто удачнее найдет дорогу. Справа мощная река отрезает нас от осыпи, внезапно появившись из-подо льда. Найдя переправу по глыбам, уходим вправо на осыпь.

Намеченный перевал теперь близко – в хребте на другой стороне ледника. Здесь нашли у ручья площадки. Немного препираемся – каждый считает, что его место лучше. Сбрасываем рюкзаки. Усталость сказывается. Разровняли площадку на мелкой гальке, поставили палатку. Ручеек близко. Вскоре мы влезаем в палатку и готовим не очень роскошный, но плотный ужин. Я откладываю в карман кусочек шоколада и пару кусочков сахара. Особо разговаривать не хочется. Раскидываем на осыпях антенну и противовес, чтобы не возиться утром.

Перед тем, как залезть в палатку, Володя заметил людей на склоне перевала напротив нас. Этот перевал левее нашего, выше и круче. Несколько двоек бродили по снежной полке много выше нас. Двигались не то вверх, не то вниз. Мы слышали их голоса, хорошо видели их в бинокль. Что они там делают и видят ли нас? Мы кричали им, но без успеха. Откликов нет, никто не машет руками. Потом они вроде поставили палатки на снежной полке. Позже мы узнали, что они там делали.

Скоро стемнело, и мы легли спать. Завтра наш путь ждет нас.

Я прячу в спальник фотоаппарат и батарейки – питание для «Недры». Связь для нас главное. Банки в ногах, мешки с крупой и снаряжением – сбоку. Под головой – мокрые и слегка уже задеревеневшие ботинки. Спим валетом – Володя и Юра головой внутрь, остальные – головой к выходу из палатки. Легли плотно, прижались, и вскоре согрелись. Рисовая каша опять вызвала у меня аллергию – сиплю и кашляю. Вскоре это проходит.

В тесноте палатки неудачно влез в спальник – молния съехала на спину, шерстяные рубашки задрались. А тут не повернешься. Батарейки и фотоаппарат катались в ногах и мешали. Но все равно спал хорошо.

18 августа

Пробуждение наступило стремительно. Выглянувшее из-за хребта солнце растопило лед на стенках палатки. Хлынувший на спальники поток воды заставил мгновенно вышвырнуть все вещи и самого себя наружу, на камни. На мороз, под солнце, где хмурый Володя давно звал нас завтракать, ругаясь, что каша в «Автоматической Клаве» остынет. После того взрыва автоклава под стеной Москвы он немного побаивается чудо-кастрюли. А так он был бы сейчас на стене в команде, а Слава Коростелев – на базе, или с нами здесь. А ведь автоклав нам бензин на этой высоте здорово экономит. На какой мы высоте? Если тот перевал 5200, то здесь 4500-4600. А Москва почти 6800. А еще с перевала спускаться. Мы даже еще не вышли на исходный рубеж. А как там наши?

Погода с утра отличная. Ручей в осыпи за ночь замерз, но мы запасли воды с вечера. Ботинки и веревки под солнцем размякли, но не высохли. Нос пощипывает. Кожаная перемычка наносника моих больших летных очков оставляет кончик носа без защиты. Я густо мажу его белой пастой Лассара. Сегодня холодно не будет. Опять сушка палатки, укладывание влажных рюкзаков. Наконец, все почти готовы идти. Курят.

Я сижу на рюкзаке, пишу дневник. Этот черный блокнот с отличной вощеной бумагой я взял на всякий случай. Я представлял себе, что мы выйдем на какой-то перевал, или ледник, с которого отлично видно путь спуска группы с Москвы, и будем их ждать, чтобы вести в лагерь. Вот тут и будет время, чтобы привести в порядок записи в дневнике. Что-то не похоже это представление на истину.

Туристы на снегу зашевелились. В бинокль видны фигурки возле палаток. Однако у нас своя задача. Рюкзаки на спину – и по ячеистому хрустящему льду, огибая ледник, чтобы, не теряя высоту, выйти к намеченному перевалу. Он кажется самым низким и простым. Путь туда достаточно пологий. В нашу задачу не входит создание лишних трудностей. Хватит и подъема на перевал почти через вершину 6008.

Быстро пересекли ледник и по пологому склону вышли в снежную жаркую мульду. Володя впереди старался идти по чьим-то следам. Дальше идет крутой склон, упирающийся под седловиной в ледовую стену. Мы долго идем в связках по склону к седловине. Намеченный с вечера план выхода на перевал по снежной косой полке на ледовой стенке теперь не нужен. Влево по склону можно пройти прямо под седловину и там, кажется не очень много льда.

Солнце палит беспощадно. Жара давит. Отдохнули, подмазали обгоревшие места. Очки снять невозможно, слепит. Зато одежда подсохла. Надели кошки, и я пошел вперед. Сначала прямо вверх, но вскоре стало круто, пришлось идти серпантином. Жесткий фирновый склон стал положе, ледник ушел вниз. Я пошел точно в направлении самой узкой полоски льда под перевалом. По мере подъема склон стал положе, открыв одну за другой четыре огромные трещины, пересекающие путь. Ледовые провалы открылись на левом склоне цирка, в который мы вошли. Но здесь, внизу трещины услужливо предоставили нам снежные мосты. Эти мосты надежны, и нас не задерживают.

Сначала я шел быстро и оторвался от остальных, но теперь снег стал глубже. Я проваливаюсь в своих авизентовых бахилах почти по колено. Сергей догнал и уходит вперед. Яркий снег скрадывает рельеф, мне кажется, что Сергей лезет не туда. Пытаюсь идти своим путем, но это намного круче! Наконец, мы вылезаем в огромный бергшрунд, забитый снегом. Вверх крутая ледовая стенка. После коротких препирательств, кому лезть, я побеждаю – ледовый молоток у меня в рюкзаке. Здесь мы в тени, хоть не жарко.

Размотана веревка и я иду вправо и вверх на передних зубьях кошек. Острый клюв молотка вгрызается в лед, можно его нагрузить. Ноги в кошках – на шаг выше, выпрямился, теперь осторожно освободить молоток и опять воткнуть его выше. Снова шаг вверх. Лед крошится, другой рукой можно помочь ледорубом, еще. Шаг за шагом, тяжелое дыхание, и вот уже край льда сверкнул солнечным лучом. Лед стал положе, уже можно идти только в кошках, придерживаясь молотком. Наконец, вот он – перевал. Несколько метров по льду – стоп. К счастью стенка оказалась длиной как раз на веревку. Снизу кричат – «Веревка вся!»

Расчистить лед от снега, вкрутить ледовый крюк, закрепить веревку, крикнуть вниз:

– Перила готовы!

Уф-ф. Теперь отцепиться от веревки и можно спокойно подойти по пологому льду к осыпи, сбросить рюкзак на камушки. Достанем фотоаппарат. Ба-а, да это не груда камней, а контрольный тур! Вот и банка с запиской. Так, интересно, кто же ходил до нас через перевал Наблюдения? Черт возьми, да ведь это перевал имени 50-летия КПУ! Наверное, это был юбилей Компартии Узбекистана. А где же перевал Наблюдения? Впрочем, какая разница? Мы забрались сюда за два с половиной часа. Ущелье с другой стороны – огромное, глубокое, целая долина. Вдали она прорезана еще более мощной долиной, спускающейся вправо. Там ледник Согран, а влево мы по нему поднимемся к пику Москва. Какая разница, какой здесь перевал?

Я достаю фотоаппарат, чтобы снять откуда-нибудь сбоку, как наши будут подниматься по перилам. Какой кадр пропал – луч солнца, сверкнувший над кромкой льда! Если бы еще фигуру человека – отличный сюжет. Нечего было первому лезть – сделал бы хороший снимок.

Сергей уже выходит наверх. Я захожу с другой стороны, фотографирую следующего. Так, похоже, что туристы, которых мы видели на снегу – это, возможно, львовяне, те, что показывали фото Хацкевичу. Вид на Москву со стороны Сограна для выбора вариантов спуска. Потому, что они как раз собирались идти через перевал Наблюдения, а он 5300. Как раз выше нашего, который, судя по записке, всего 5000 метров. Тогда, может быть, мы их еще увидим на Согране. Что же они вчера там искали?

Пока другие вылезали, я посмотрел путь дальше. По седловине можно пройти метров сто, а дальше удобный спуск – мелкая осыпь до следующего ледника. Вскоре все забрались и вытянули рюкзаки. Значит так, здесь мы будем возвращаться с командой. Можно оставить часть продуктов, чтобы не таскать их с собой. Мы нашли заметный выступ на гребне и под ним заложили камнями немного гречки, сахара, и такую большую банку тушенки. Это на обратный путь. Возможно, они еще там лежат. Тогда нам еще казалось, что продуктов у нас много, и мы серьезно полагали, что возвращаться будем здесь.

Стремительный спуск по черной осыпи – перебираешь ногами, и несешься вниз вместе с камушками. Затем пересекли вправо ледник и отправились в утомительный путь – спуск по осыпям. Оглянувшись назад, мы были озадачены – перевал встал за нами черной стеной. Да, по такой осыпи хорошо спускаться. Но не подниматься – при подъеме можно перебирать всеми конечностями, и съезжать вниз. Впрочем, справа вроде есть подъем по снегу. Ну и ладно, заберемся наверх, когда будем возвращаться.

Итак, вперед и вниз. И потянулись бесконечные осыпи, прыганье по шатким валунам, ручьи и ручейки, проскальзывание, перепрыгивание с камня на камень. Снова ледник и целые реки урчат под солнцем по ледовым желобам. Перевал остался далеко позади. И вдруг под нами – ледовая стена. Справа и далеко внизу – два маленьких ледниковых озера синевой глаз смотрят в небо. Однако по центру ледопада идет осыпной гребешок. Сжимаю зубы и проскальзываю по камням следом за ребятами. Это уже испытание для колена. До сих пор три дня я старался ставить ногу надежно. Но вдруг случится неожиданный рывок, и я пойду дальше не на своих ногах. Но все обходится. Перепрыгнув ручеек, мы по ровному леднику, лавируя среди глыб, выходим на морену.

Вот теперь хорошо. Обледенелая веревка греется на солнышке. Сушатся ботинки. Кузя соблазнил нас вымыть ноги в ледниковом ручейке, который уютно журчит в камнях рядом. Травы мы уже четвертый день не видим. Сначала ноги в холодный ручей, а потом – в теплые влажные ботинки. Это прекрасно.

Но вот из-за угла ущелья поползли облака, солнце пропало, полетел легкий снежок. Подул ветерок, и появились пуховки. Это Москва приветствует нас ледяным дыханием. Похолодало, и ручка сразу стала писать хуже. Грею ее во рту. Чай выпит и скудный перекус съеден. Самым приятным были кружки колбасы с томатным соусом из тюбика. Пока ребята курят, сидим, болтаем о разном. Я позволяю себе только сигарету на ночь – для расслабления. Красный анорак стал грязноватым, появились дырочки. Перевал мы, конечно, взяли не тот, но интересный. Особенно это лазание на передних зубьях кошек.

Однако как ни приятно сидеть, но надо идти. За угол, туда, где тучи клубятся и откуда снег летит. И мы идем туда. В полукилометре ущелье заканчивается, обрываясь балконом в огромную поперечную долину. Да, есть тут, отчего застыть на месте.

Фото. Под нами открылся рваный ледник Сугран

Нас предупреждали, что ледник Согран разорван, и движение по нему затруднено. Но не до такой же степени. Согран не то чтобы необычайно разорван – это просто сплошное нагромождение льда и трещин, между которыми голубеют озера. Идти по нему невозможно. И мы пошли над ледником по огромным осыпям. Весь склон состоит из камней, наваленных, как попало, и старательно организованных до состояния беспорядка. Поворачиваем влево, идем вверх. Слева каменистые склоны до небес, справа – крошево льда, ползущее куда-то вниз. Видно, в последний год ледник накопил массу и сделал бросок – прыгнул вниз. В это время лучше не стоять у него на пути.

Траверсируем осыпь, идем вверх над ледником. Камни под ногами ползут, съезжают, переворачиваются и летят вниз, врезаясь в лед или вспенивая гладь озер. Часа через полтора выходим к заброшенному лагерю. Палки, доски, остатки мусора, остовы палаток. Кажется, это база грузинской экспедиции. Канавки дренажной системы пересекают тесноватую вертолетную площадку, покрытую жесткой бурой травой.

Величавость запустения и брошенного, пусть временного, но уюта, ощущается во всем. Пронизывающий ветер швыряет колючие снежинки в тихий и прозрачный родник, струящийся в замшелых берегах по вертолетной площадке. Вкусная родниковая вода куда приятней снеговой, и я наполняю фляжку. Мрачный покой среди осенней непогоды. Побродив, я усаживаюсь с кружкой на рюкзак, спиной к ветру, и смакую воду. Оглянувшись, вижу, что Гена, как наседка, укрыл своим плащом Сергея с Володей. Подсаживаюсь к Юре, укрываемся моим плащом, грея друг друга.

Долго так не отдохнешь. Поднимаемся и идем дальше по увалам. Кое-где среди камней бурая трава и даже чахлые эдельвейсы. Вскоре мы выходим к развилке. Влево в туман уходит боковое ущелье, выше оно само раздваивается. Москва где-то в облаках справа, еле угадывается. Временами идет снег. Дорогу преграждает ледник, такой же рваный, как и Согран. Он заполняет все боковое ущелье. Выше ледник вздымается ледопадами. Не долго думая, надеваем кошки, прямо на морене, и среди трещин спускаемся к леднику. Другой берег бурной ледовой реки чернеет километрах в двух. Надо успеть пройти до темноты.

Но ледник быстро ставит нас в полный тупик. Мы перебираемся с одного ледового гребня на другой между глубокими провалами гигантских трещин. Наконец, путь кончается: куда ни глянь, сплошные ледовые разрывы. Любой гребешок кончается ледовыми вертикалями, а спускаться по веревке нет желания. Где-то слышны голоса – кто-то кричит на противоположной стороне Сограна. Но в бинокль видна только гряда снежных гор высотой пять – пять с половиной тысяч. Может быть, показалось? Ясно, что до темноты ледник не преодолеть, а ночевать в ледовом хаосе, притом подвижном – опасно. И мы, немного ободрав руки, возвращаемся, причем кое-где делаем перила и рубим ступени.

На краю морены у ледника находим ровную площадку из мелкой черной гальки. Площадка немного нависла над ручьем, журчащим среди грязных глыб. По краю, прилегающему к осыпи, проходит трещина. В целом очень уютно. Мы быстро выкладываем площадку, ставим палатку, натягиваем антенну. Кузя воткнул в трещину ледоруб, полагая, что он этим нас страхует. Задняя стенка палатки закреплена за огромную глыбу. Мы рассуждаем, что если площадка сползет, то глыба приземлится Кузе прямо на голову. Но усталость берет свое. Ягупыч начинает учить Яковлева.

– Семеныч, ну куда ты, тово, тащишь растяжку. Да не понимаешь ты, что ли, нельзя так.
: – Это я не понимаю? Да пошел ты! Человек, понимаешь, двадцать два года в альпинизме, а его сопляк учит!

Оба насупились и замолчали. Сережа грубоват, но он молод и устал – это его четвертое высотное восхождение в этом сезоне. До этого были Ленинград, Коммунизма и Корженевская. Потом все успокоились, и все кончилось нормально.

Пока ребята располагались, я поднялся по морене и осмотрел в бинокль ледник. Кажется, мне удалось высмотреть проход среди ледовых стен по дну трещин. Подавляет и восхищает первозданная суровость этих мест. Природа, однако.

Во время связи по «Виталке» – рации УКВ – слышны только итальянские голоса. Какая-то дальняя мощная станция. Однако по «Недре» через 3-5 минут настройки неожиданно установилась неплохая связь. Вести не радуют. Наши еще идут последние скалы. Планируют быть на вершине послезавтра. Два дня отсиживались в непогоде, когда мы гуляли по склонам пика Крупской. Идут медленно. Нет продуктов и бензина.

– Они просят, чтобы встретили их как можно выше. Если погода будет, то вас, возможно, снимут вертолетом. На Согране есть площадка. Как понял, прием?
: – Насчет вертолета было бы пре-кра-сно. Площадку видели. Она ниже нас. Продуктов у нас в обрез на себя и на группу. Если больше ничего нет, то до завтра. Ск, ск.
: – Хорошо, ск до завтра.

Сижу у входа в палатку. Ноги наружу, чтобы ходить за водой к подножию ледника. Туда спускается мелкая осыпь. Перед нами мрачный ледник, который не пропустил нас. Между мной и Сережей примус. Неподалеку ухнул обвал. Наша площадка в стороне. Автоклава зашипела, обдав нас паром. Ожег Кузи всех пугает, и я готов одним махом швырнуть и Клаву, и «Шмель» вниз, к леднику. Все успокоились, ужин почти готов, мы в тепле и уюте. Пошли разные истории. Вокруг туман, ветер хлещет палатку дождем, а вовсе не снегом. Не муссон ли добирается к нам с Гималаев. Была бы погода завтра.

Однако темнеет, писать трудно, да и ужин готов. В кармане нашел огрызок свечи. Надо его пока беречь. Кажется, нам придется забираться на Москву. Прогулка по Памиру затягивается. Если нас снимут вертолетом, то зря на перевале продукты оставили. Ручка плохо пишет от холода. Я подогреваю шарик на примусе.

19 августа

Мы переночевали на удобной площадке ледника Согран. Однако это нагромождение ледовых стен не похоже на спокойное русло ледника, как мы его ожидали увидеть. Вечером я ходил за водой под дождем в плаще и оставил его на улице, набросив на палатку. Утром плащ еле очистил от намерзшего льда. За ночь все замерзли и немного подмокли. Руки и ноги коченеют, особенно обмороженный палец. Завтрак готов, примус уже выключен, ручку приходится греть во рту.

Пока завтракали, тучи разошлись, солнце осветило нас, рваный хаос ледника и снежные горы вокруг. Пахнет зимой. Даже в пуховке не жарко. Немыслимо, что где-то близко Душанбе, и там плюс сорок в тени. Нет, в тени, пожалуй, плюс тридцать. Ну, хорошо, я согласен и на тень.

В нагромождении грязных глыб морены шумит речка вдоль ледника. Где-то там я вечером увидел, кажется, проход через ледник по долинам. На обычном леднике идешь поверху, выбирая путь между трещин. Но этот ледник разорван настолько, что трещины сливаются. Путь придется выбирать по их дну, среди ледовых стен. Внезапно Москва вынырнула из облаков и скрылась опять. Успели увидеть гребень, по которому нам подниматься. Он крутой, лед и скалы. Да к тому же еще увенчан мощной снежно-скальной башней.

Все собрались, подсохли, пора идти. Теперь мы ищем проход выше. Спустившись с морены, забираемся на ледник. Следующие два часа проходят в поисках пути, блуждании среди разломов и трещин. Ледовые сбросы преграждают дорогу, и приходится делать стометровый обход, чтобы продвинуться на двадцать метров. Ловушки на каждом шагу. То глубокая яма с водой, прикрытая свежим снегом, то ледовый обрыв, с которого спускаемся по веревке.

Фото. Ледник Сугран, заросли сосулек

Пробираемся среди нависших ледовых стен и вдруг свет под ногами – это я вышел к сбросу. А трещины – им нет числа! По полкам, каким-то балкончикам, перемычкам, мостам и стенкам мы пробираемся вперед. То расходимся в разные стороны в поисках прохода, то соединяемся вместе. Кому-то повезет – проходит дальше. Остальные возвращаются и идут следом за ним.

Проходим под огромным карнизом. С этого взлетевшего над нами лепестка свешиваются органные ряды двадцатиметровых сосулек. Орган на леднике Согран. Солнце уже печет, жарко. Такого ледового хаоса мы еще не видели. Великолепен хаос первозданной силы, хотя восхищаться и предаваться созерцанию некогда. На ум приходит «Пикник на обочине», фильм «Сталкер». А ведь это и есть та самая Зона, где прямой путь не самый короткий, на каждом шагу неведомые опасности. И не надо инопланетных причин ее возникновения. Вся Природа всегда была для Человека Зоной, и он стремится туда просто потому, что сам является ее частью. Но не поиски своего счастья ведут нас теперь, а возможное несчастье других. Они продвигаются очень медленно, а мы теряем время, силы, бензин, продукты на преодоление внеплановых препятствий. Паек мы свой уже до предела урезали. Часть продуктов отложена «для них». Для Полякова сухое молоко, сало для Хацкевича, тушенка для Прусова, и так далее.

Ледник кончился, мы прошли его. Слева остался боковой рукав ледника. По осыпающейся морене поднялись на площадки среди глыб. Пожухлая трава, валяются несколько ярких чешских вымпелов в полиэтилене. Ну да, чехи вдвоем поднимались на гребень Москвы по стене. Вымотались, не взошли, и спустились куда-то сюда. То есть, здесь они были. Значит, путь спуска тут есть.

Фото. Ледник пересекли. Ледовый хаос остался позади

Короткий отдых и снова путь по шатким осыпям над Сограном под склонами какого-то гребня слева. Потом мы поднимаемся через ледопад в лоб. Я стою на заклиненной глыбе среди великолепия хаоса трещин и разломов и, опираясь на ледоруб, трогаю ногой ледяной мост. Плавно нагружаю. Мост обрушивается. Слезаю с глыбы – и она, эта глыба тоже обрушивается в разлом, заклинивается. О, получился мост, можно идти дальше.

По мере движения из-за ледопада показывается гребень Москвы, а левее – пик 30-летия Советского государства – врезанная в фиолетовое небо пирамида. Ее сверкающие снега в контрасте с иссиня-черными скалами. Ледник становится пологим и принимает «нормальный» вид. Но впереди – новый огромный ледопад. Дорогу по берегу преграждают ноздреватые рыжие скалы. Их высота больше ста метров. Да и пора нам уже перебираться правее, на другую сторону ледника, к подножию западного гребня. Наш путь там.

Спускаемся на ледник и, переваливая ледовые увалы, выбираем дорогу между гигантских трещин. Их ледовые стены гладкими вертикалями уходят вниз. На глубине метров пятидесяти среди ледовых глыб чернеют дыры более глубоких провалов.

В стене трещины торчит камень размером с трехэтажный дом. Как он оказался внутри ледника? И откуда принесла его река ледовая?

За трещинами видно гладкое ледовое поле, полого поднимающееся под ледопад и наш гребень. Юра складывает тур из камней на заметной трехметровой глыбе, чтобы иметь ориентир на обратную дорогу. Мы поднимаемся по ледовым полям, по склону ледниковой долины. По ее дну течет ручей. Справа остается красивый купол шестикилометровой вершины, срезанный, как ножом, километровой вертикалью. Заманчивый объект восхождения, если бы не обвалы с ледовой шапки, которые раз за разом прочерчивают белым шлейфом коричневую стену. Это пик Летавета, и как видно из схемы, его высота 6047 м. У ручья останавливаемся отдохнуть. Мы стараемся идти, не теряя времени, но быстрая ходьба с рюкзаками на такой высоте невозможна. Кроме того, идти становится тяжело – мы все же очень мало едим при такой работе.

Фото. Путь к ледопаду

Семеныч устроил нам королевский перекус – по три сухарика со спичечную коробку, по кусочку сыра и ветчины. Один сухарик я спрятал в карман пуховки, про запас. Кусочки сахара и шоколада, которые мы откладывали в первые дни, давно съедены. Чай не готовим – воды на леднике достаточно. И вскоре мы идем дальше.

Вот уже новый ледопад вырастает над нами. Справа он упирается в скальную стену. Это начало нашего западного гребня Москвы. Здесь он врезается в ледник Согран. Идти под трехсотметровой стеной не хочется – возможны камнепады. Слева – не меньшей высоты стена ледопада.

На разведку нет времени, и мы начинаем искать путь между скальной стеной и ледовой. Закрытые снегом трещины заставляют достать веревки. Размотали, связались, я пошел вперед, а Юра сзади, с кольцами веревки. И вовремя: очередной снежный мост бесшумно проваливается, и я лечу куда-то с криком «Держи!». У Юры хорошая реакция – веревка тут же натягивается. Трещина оказалась небольшая – я провалился по грудь, рюкзак заклинило, и вылезти большого труда не составило.

После многочисленных обходов, трещин и мостов путь вверх преградила ледовая стена. Влево по узенькому ледовому ребру, где верхом, где держась за край, и упираясь кошками в стенку, мы постепенно спускаемся в ледовый желоб – долину. Лед покрыт толстым слоем свежевыпавшего снега. Трудно нащупать опору, кошки быстро забиваются снегом и проскальзывают. По долине мы выходим к огромной поперечной трещине. Слева есть мост из заклиненных глыб. Мы останавливаемся – время связи.

Фото. Путь опять преградила ледовая стена

Антенна и противовес разбросаны в разные стороны. Общим направлением примерно на поляну Сулоева. Подключено питание и Семеныч настраивает рацию.

– Да, у нас все в порядке, как дела на Москве, прием? Понял, что прошли двадцать метров, еду для них несем. Быстрее идти не можем, не можем – много ледопадов, тяжелый лед, как понял, прием. Понял тебя, постараемся еще сегодня пройти выше. Если к нам ничего нет, то до связи, ск, ск.

Семеныч отключил питание и отрешенно посмотрел мимо нас.

– Прошли за день двадцать метров. Тяжело мужикам приходится.

Дневная жара с высотой сменилась прохладой. Как по расписанию поползли облака и вчерашняя хмарь, но уже ниже нас. Погода разнообразная, но идти тепло, и я в одной олимпийке. Ущелье уходит вниз. Та гора, к которой мы пробирались по леднику утром, – мы видим теперь плоский ледник на ее вершине. Она на одном уровне с нами, даже ниже.

Стоять холодно, и мы, надев рюкзаки, переползаем по очереди мост через трещину. Ложбина приводит нас в каньон. Стена слева над нами угрожающе утыкана камнями. За день они, наверное, подтаяли. Проходим тихо и осторожно. Каньон сужается, вырубаем несколько ступенек во льду и вылезаем вправо наверх.

Перед нами широкое снежное ущелье, уходящее вверх, к перемычке между белым пиком Ошанина слева и пиком Тридцатилетия Советского государства. Там голубеет ломоть ледника, преграждая дорогу к этому перевалу, обрывающемуся километровой стеной снега и льда вперемешку со скалами. Месяц назад там спустились туристы из Ленинграда. Возможно, это и наш путь спуска. Уж очень тяжел путь в этот цирк на высоте около шести километров. С перемычки дует пронзительный ветер.

Над нами справа ледово-скальная стена западного гребня Москвы. Дальше вроде есть проход по леднику, не доходя до пика Тридцатилетия, на склонах которого скалы и лед в закатных лучах удивительно хороши. Отсюда проход не виден, мы еще низко. Чистые желтые, затем розовые на голубом фоне неба краски сменяют оттененную синевой неба и чернотой скал белизну снегов. Совсем как на Кавказе. Со склонов свешиваются ледники.

Фото. Теперь видно западный гребень. Путь туда через ледопад

Слева, вдоль всего нашего пути тянется «забор» от самого пика Ошанина. Белые скалы прочеркнуты горизонтальными прожилками темного цвета. Где- то там под скалами слышно журчание воды. Однако там же слышны гулкие удары камней, которые предупреждают, что на снегу ночевать лучше. Но придется тратить бензин – топить снег.

Пройдя с полкилометра от ледопада, устанавливаем палатку на снежной равнине. Палатка стоит на полиэтилене. Дно растянуто на кошках, воткнутых в снег. Оттяжки на ледобурах и ледорубах. Ледорубы вбиваются в снег только наполовину.

Вскоре мы уже все внутри. Уютно шипит примус, автоклав греет нам гречку с мясом. Пол палатки холодный. Я сижу на спальном мешке, а мерзнущую на полу правую пятку стараюсь разместить на обвязке Юры. Свечка установлена на банке сгущенки, которая служит канделябром. Теперь я грею на свече шариковую ручку, и она отлично пишет. Мы еще не разложились спать. В палатке тесно и я пишу из-под колена, сидя в неудобной позе.

Ветер дует постоянно и врывается в палатку, когда Сергей открывает вход, чтобы выставить автоклав охлаждаться на снег. Там, снаружи, то сыпет снег и окутывает нас туман, то луна мертво освещает склоны гор и нависающие вокруг ледники.

День был тяжелый, но мы оживленно обсуждаем стену пика Летавета – такую стену хорошо бы заявить в высотно-техническом классе. Если стена нависает, то может быть, ледовые обвалы летят за спиной, мимо тех, кто лезет по стене? Ага, а как потом карниз наверху пробивать? Нет уж, пусть другие этим занимаются, а мы нормальные люди. Ну, ты сказал. Нормальные здесь не ходят. А вообще – одна из красивейших гор, этого не отнимешь. Да, но льда сегодня было – пожалуй, за всю жизнь столько всего проходить не приходилось. А ведь здесь еще предстоит спуск с нашей группой.

Но вот уже ужин. Едим двумя группами – мы с Юрой из кастрюли, а ребятам отливаем в миску, а потом добавляем. Вскоре съедена жидкая кашка с полбанкой тушенки. Выпит чай с шоколадом. Наступает время отдыха. Сигареты в зубах, я прикрываю свечу от порывов ветра. За палаткой ветер гудит, а у нас тепло и уютно. И, в общем, мы сегодня отлично поработали.

Гена негромко читает стихи, а остальные вспоминают различные истории почему-то связанные с медведями. Володя, да и я тоже, с медведем встречались на Бзыбском хребте, а Юра – в Фанских горах. Все полулежат, полусидят и в шутку со смехом обсуждают различные способы ловли медведей. Однако сигареты докурены, и все лезут наружу, под ветер. А я уже вылезал почти босиком, когда доставал снег для чая. Затем все укладываются. Как всегда, тесно, кто-то с кем-то спорит, что раньше было просторней. Но завтра предстоит очень тяжелый день – надо взойти на Москву и, возможно, спускаться метров сто – сто пятьдесят к нашим по стене.

То, что они идут так медленно, очень тревожно. Да и какая еще будет погода? А стенки палатки местами уже заледенели…

20 августа

Ночь была холодная. Дул ветер и мерзли все. Даже я в спальнике мерз. Особенно мерзнет нога, которая касается холодного дна палатки. Наконец, я положил ногу не то на фотоаппарат, не то на блок питания, согрелся и уснул. Кузя немного вздорил с Юрой – сильно он притеснял его. В целом спали хорошо.

Фото. Утро 20 августа 1980 года

Утро морозное, но погода великолепная. Связь прошла нормально. Мужикам осталось до вершины метров двести. Сколько нам – километр, больше? Обещали бросить с вертолета заброску продуктов на ледник Согран.

Позавтракали: картошка с мясом, чай, по три куска сахару. В картошку бросили остатки сухарей. Пока нормально. Жизнь стала веселей.

Фотопленка кончилась еще на леднике. Семеныч дал новую пленку – из своих запасов. Я сделал круг вокруг палатки метров на пятьдесят, снимая разные пейзажи. Гена смеется – у Андрея появилась новая игрушка. А на горизонте в ожерелье облаков стоит мощный пик Революции, чуть дальше – 26 Бакинских комиссаров.

Фото. Нас ждет ледопад под солнцем

А Юра Филонов греет ноги

Обычная процедура – поспешная упаковка рюкзаков, когда солнце отгоняет морозную тень и по стенкам начинает течь вода, а на полу появляются лужи. Солнце припекает и мы, сняв пуховки, уже сидим в одних анораках, ждем, когда подсохнет палатка. У нас тихо. А наверху ветер – снежные флаги протягиваются с гигантского ледника, который свисает с нашего гребня. Со скальной стены, напротив нас, с восходом начинают лететь камни. Хорошо, что мы там не поставили палатки.

Фото. Геннадий Яковлев

Фото. Андрей Петров. Что там, впереди?

Готовимся к выходу. Сразу надел и бахилы и кошки. Кошки лежали в палатке, а потому сухие, но в дне палатки появилась дырка, за что я получаю выговор от Семеныча. Да, виноват, надо было завернуть во что-нибудь. Ботинки после вчерашних ледопадов влажные и чуть окоченевшие, ноги мерзнут. Левая кошка сломалась, и сидит на ноге плохо – опять выскочила заклепка, которую я поставил перед выездом. Что ж, самочувствие пока хорошее, тьфу, тьфу. Иду легко и с удовольствием, пою песни. Когда петь хочется, значит, чувствую себя неплохо. Рюкзаки почти уложены, ребята с трудом надевают кошки, которые обледенели в снегу – на них растягивали палатку. И хотя они не жалуются, но мне неловко, что мои кошки сухие.

В отсутствие женщин проблемы туалета решаются просто, да и уйти на снежном плато некуда. Просто решаются и проблемы еды: из кружек сначала пили супо-кашу, а затем, облизнув жир и вытерев пальцами (жир полезен для рук!), слегка сполоснув, пили чай. Солнце сегодня будет жесткое, мы густо мажем носы пастой Лассара. Широкие очки закрывают от солнца почти все лицо. Чувствую, что мы худеем, потому что с каждым днем лицо закрывается очками все больше.

Мы с Юрой выходим раньше, чтобы просмотреть путь вверх. В гигантских трещинах ледника вправо есть проход, и мы медленно идем туда, сворачиваем и начинаем подниматься. Внизу за нами идет тройка – крошечные фигурки среди необъятной белой пустыни. А дальше уходит ущелье ледника Согран, а затем горы, горы до горизонта во всем великолепии. Грандиозные висячие ледники, черные стены, ослепительные снега.

Мы долго идем по снежному склону, разорванному огромными трещинами, среди которых удачно находим мосты. Затем ущелье выровнялось, пошли снежные поля. И вот мы вышли в амфитеатр. Ущелье замкнуто гигантским ледопадом, зажатым стенами и обледенелыми скальными склонами. Да, а снизу все казалось так близко, и вот опять. Правду мне говорили перед выездом. «Памир, он такой. Стоит гора близко. День к ней идешь, другой идешь, а она все так же близко…»

Справа нависают ледники западного гребня Москвы, слева – крутые снежно-ледовые склоны пика Тридцатилетия. За первой ледовой стеной выше виднеются бело-синие вертикали новых ледовых сбросов. Где же эти «ровные снежные склоны, полого спускающиеся почти с вершины Москвы», как говорили нам консультанты? Мы зажаты со всех сторон, а отступать некуда, потому, что надо идти вверх. Впрочем, в ровный и пологий путь с самого начала не верилось. Да и снаряжение ледовое у нас есть.

Фото. Опять ледопад. Где-то там путь наверх, и вправо на гребень

Мы подошли ближе к стене. Сели на рюкзаки и стали искать взглядом пути подъема. Тройка догнала нас, и вскоре мы вместе пошли к стене. Обогнув нижний ледовый сброс, начали подниматься сбоку на выступающую вперед треугольную стену. От нее вверх идет снежный гребешок к не очень крутой здесь стене ледопада. Да, на вид не очень крутой. Однако путь наш не был безоблачным – мы долго лезем по пояс в снегу. И, тяжело дыша, выползаем на «треугольник». На гребешке снега «всего» по колено. Время связи. Стена экранирует радиоволны, слышно очень плохо.

Гребешок становится круче, и траншея в снегу сменилась четкой строчкой ступенек. Через полверевки почувствовали под снегом лед. Крутизна увеличилась, я обогнул ледовый уступ и завернул в лед крюк. Несмотря на слепящее солнце, руки мерзнут. Тройка улеглась на гребешке на рюкзаках. Юра подошел. Мы вытащили из рюкзака и распутали всю веревку, потому что до этого шли на короткой. Достали все крючья.

– Страховка готова? Готова.
: – Ну, пошел. Давай.

Прошел десять метров, завернул еще крюк. Сломанные кошки выворачиваются, передние зубья держат плохо. Голыми руками и ледовым молотком разгребаю снег, очищаю лед. И вот уже, тщательно ставя кошки, подхожу под ледовый карниз. Странно, снизу это выглядело полого. И виднелась ледовая полочка, по которой я собирался вылезти. Здесь тень, хоть солнце не жарит. Можно пойти вправо, но не видно, что там, за углом. Ноги дрожат от напряжения, пытаюсь установить их твердо, вытоптать ступеньки. Вогнав в какую-то щель ледоруб, я безуспешно пытался завинтить ледобур, или надежно воткнуть в лед молоток. Лед трещиноватый и непрочный, а уступ, за который я держался и молотком и руками, оказался весьма ненадежно примерзшей ледышкой. Я провозился с полчаса, рюкзак оттягивает плечи, руки замерзли, устал до предела. Но, наконец, дошло-таки, что надо делать – завернул крюк ниже, на уровне пояса. Теперь можно подтянуться вверх.

– Так только их и надо заворачивать, а не на вытянутую руку! – возмущался потом Юра, которому осточертело любоваться моей эквилибристикой, стоя внизу, на узенькой ледяной площадке.

Фото. Начало очередного ледопада

После этого я пошел траверсом влево под карнизом. До чего крутой лед! Молоток хорошо втыкается в лед, компенсируя сломанные кошки. Вырубил две ступеньки. Темляк ледоруба короткий и я сам себя чуть не сбросил вниз. Все время представляю себе: вот, срыв ноги, руки не выдерживают – полет до крюка, потом ниже… Конечно, страховка есть страховка, но поцарапаешься, да и вообще все это неприятно. В общем, страх срыва – хорошее дело. Лед скалывается, но наконец-то ступенька готова. Шаг вверх – и я чуть было не полетел вниз – рюкзак ткнулся в нависающий лед, мог меня сбросить! Вот идиотское положение! Не могу шагнуть вниз – не нащупать ступеньку, сижу под стеной скрюченный, вверх рюкзак не пускает. Страшно, но что делать, путь только вверх. Я, наконец, решился, сделал несколько осторожных шагов в кошках вверх – и вот уже, сбросив рюкзак, тяжело дыша, греюсь на солнышке.

Фото. 20 августа. Ледовый взлет сверху

Здесь ровная площадка, в которую с остервенением вгоняю молотком ледоруб – в рыхлый то ли фирн, то ли лед. Все, теперь крикнуть вниз – перила готовы! – и отдыхать. Ребята вылезли быстро, сделали чай, связались с базлагом. Итак, ледовая стена пройдена. Однако путешествие по ледопаду на этом не закончилось. Снизу казалось, что есть проход на верхнюю ступень ледопада между ледовых стен. Мы пошли вперед, свернули вправо и по ледовому коридору вроде бы вышли на простор. Но оказалось, что подошли к очередной стене. Путь оказался нелегким даже по вроде бы ровному месту. Рваный ледник дальше не просто усеян обломками льда – они закрыты толстым покровом свежего пушистого снега. Пробираться среди этого хаоса – как идти по минному полю. Трудно угадать, провалишься на следующем шагу по пояс, или встанешь твердо.

Тройка пошла прямо к ледяной вертикальной стене, а мы добрались до поворота вправо, и заглянули за угол. Здесь, как казалось снизу, должен быть коридор между ледовых стен. Разочарование полное: дно коридора оказалось нагромождением ледовых ребер, провалов и озер между отполированными ледовыми отвесами. Мы стали пробираться к тройке, которая уже пробила траншею почти к самой стене.

Очередной шаг – невидимая в снегу глыба под ногой переворачивается, и я лечу головой вниз, получаю мощный удар в скулу, а рюкзак садится на голову. С трудом, весь в снегу выбираюсь назад, в полной уверенности, что челюсть сломана. К счастью, это не так, кажется, и вскоре мы соединяемся с тройкой.

Пробравшись метров на тридцать влево вдоль гладкой вертикали, останавливаемся. Там дальше видны снежные склоны, но лезть по этому льду можно только с помощью лесенок. Сам путь к снежным склонам сомнительной проходимости лежит через ледовые джунгли стен, ребер и столбов неизвестной устойчивости. Постояли в раздумье. Семеныч решил возвращаться к месту подъема на первую стену. Юра рассмотрел там вправо, под свисающим с нашего гребня ледником, крутой и подозрительный мост через бергшрунд. Я тогда забраковал этот путь, считая его опасным, мы даже повздорили. Но теперь это единственный вариант.

Мы спустились по следам к этому мосту через гигантскую трещину. Мост крутой и к тому же покрыт глубоким снегом. Юра прошел его, а за ним еще два моста. Дальше мы преодолели крутой снежный склон, проваливаясь в снег по грудь. Здесь оказалась крохотная снежная площадка. Сергей пошел вперед и проложил перила прямо под висячим снежным склоном. Тем временем мы раскинули по снегу антенну, и вышли на связь с базлагом. Слышно тихо, но четко. Зная, что с продуктами у нас туго, они обещали сбросить посылку с вертолета на плато под перемычкой Москва – Тридцатилетия. Если мы туда доберемся.

Но вот мы проходим перила, затем пробираемся по полочке над огромной трещиной. Края трещины синеют, вниз уходят ряды сосулек. Ледовый коридор кончается, и в закатных лучах наши тени спускаются вдоль слоистого ледяного разлома на верхнюю ступень ледопада. Мы поднимаемся по снежному склону. И вот уже площадка вытоптана метрах в двадцати от очередной ледовой ступени. Наконец-то уже поставлена палатка, а вдали видна снежная перемычка между склонами пика Москва и пирамидой Тридцатилетия государства.

Тихий вечер. Ветра нет, снега нет. Закат хорош. Красивые кучевые облака почти неподвижны. Солнце зашло за треугольную гору с одной стороны, потом выглянуло с другой стороны, и подарило нам тепло еще на несколько минут. Зашло окончательно и сразу стало холодно. Мороз. Однако мы теперь в палатке. Это уже шестая ночевка. Опять отпотевшая и обледеневшая палатка. Все возятся, укладываются и невольно мешают мне описать прошедший день. Я описал пройденный путь, ориентиры – нам еще здесь спускаться с восходителями.

Фото: радиосвязь за вечерним чаем. Справа Сергей Ягупов

Да, продуктов не хватает. Но ребята грозятся завтра выйти на вершину. Хорошо бы и нам. Но пока мы лезем вверх, и все новые препятствия вырастают неутомимо. Погода отличная, но день выдался очень тяжелый, а прошли немного. Вокруг красивые горные виды, просто потрясающие. Это компенсирует многие неприятности. Мы с каждым днем становимся дружнее. Наконец-то все лежат, примус шипит, чай выпит, готовится гречка с колбасой. Тушенка кончилась. Небольшая суета, но вот автоклава заправлена кашей и остывает в углу. Черный блокнот в руках, можно писать дальше.

Наверное, мы уже выше шести тысяч. А вчера были много ниже. Ущелье Сограна ушло глубоко вниз, а «забор» пика Ошанина теперь вровень с нами. Кажется, заканчиваются эти невиданные ледники. Столько льда я не видел, а тем более не проходил за все десять лет своей горной жизни. Кошки утром у палатки надел, а вечером у палатки снял. Про обратную дорогу думать не хочется. Мои авизентовые бахилы очень спасают ботинки от намокания. Ребятам приходится хуже, ноги у всех мокрые. Небольшая попытка сушки над примусом становится нашей ежедневной процедурой. День, конечно, красивый и солнечный, но и снег при этом влажный. Наконец, и Юра улегся. Пора и мне размещать в спальнике рацию, блок питания, фотоаппарат, а также и самого себя.

21 августа

Ночь была тихая, ясная и очень холодная. Утром все ботинки оказались обледеневшими и окостеневшими. Целый час посвятили их разогреванию на примусе – пока завтракали и приходили в себя. Как не хочется вылезать наружу. Все кашляют – то ли от высоты, то ли от холода. Я ворочаюсь в мешке, Семеныч курит, а Сергей тем временем утянул на себя всю накидку, и пытается еще поспать. От дыма табака дышать плохо. На завтрак выпили горячего шоколада, съели баночку бекона – по два кусочка, по два сухарика, по два кусочка сахара и много чая. В общем, неплохой завтрак. Он нужен, потому что сегодня мы должны взойти.

По связи передали, что наши ночуют в снежной пещере. Довольно уверенно обещают вертолетную заброску. В пещере на стене? А почему не в палатке? Что это может значить?

В общем, со здоровьем моим пока неплохо, только руки и губы начинают трескаться. А вот Володя дышит тяжеловато, жалуется, что здоровья совсем нет. Как все меняется. В начале экспедиции за ним никто угнаться не мог.

Яркое солнце обещает отличную погоду. Последние приготовления к выходу, выкапывание из снега кошек, на которых растянута палатка. Снег смерзся, и Володя просит ледовый молоток. Я, как всегда, сижу на уложенном рюкзаке. Кладу блокнот и ручку прямо на чистый наст, лезу за молотком в рюкзак.

Если отойти в сторону от ночевки, то над ледяной стеной уже видна вершина Москвы. Мы выходим с Юрой первыми. Обходя по склонам слоистые срезы ледовых стен, и выходим, переходя от одной трещины к другой, к большим разломам. Нашли снежный мостик, но к нему надо спускаться, а на другую сторону вылезать по шестиметровой, слегка нависающей ледовой стенке. Тут Юра заговорил, неожиданно волнуясь.

– Только первым я полезу. Ты же лазил вчера по ледовой стене.

Я бы не против пройти первым весь маршрут, но это невозможно.

– Да, лезь, пожалуйста, но если будешь так нервничать, то не пущу.
: Он полез. Встал на мостик над уходящей глубоко в темноту трещиной, закрутил один крюк, потом другой. Я внимательно и напряженно страховал – да, лазание здесь трудное. И потом – этот мостик, если что, надо успеть закрепить веревку на перегибе трещины. Юра было поднялся, потом спустился назад. С трудом вытащил кошку из веревочной петли, заменявшей лесенку. Стоя над трещиной на снежном мосту, вид которого не внушал никакого доверия, он стал завинчивать второй ледобур, повыше.

В это время подошла тройка. Вова с Сережей, естественно, стали возмущаться.

– Ну, вы чего это? Здесь очень сложно, есть же путь проще.

И в таком духе. Но проще был длинный обход справа под ледовыми сбросами – там надо тропить, тяжело. Слева ход по трещине также приводил к ледовой стенке. За время дебатов об этих вариантах Юра решил вопрос по-своему – оставил рюкзак внизу и залез наверх. Так легче. Тройка быстро прошла по перилам, вытащили рюкзак. А я залез по веревке на жумаре.

Семеныч и Володя сразу ушли вверх – тропить. Мы задержались налаживать связь.

Перемычка вся теперь перед нами, а справа ледовой стеной поднимается склон западного гребня – нашего гребня. Солнце слепит из-за вершины, но дальнейший путь очевиден. И очевидно, не прост. Куда ни глянь – нет ни «пешеходного» подъема, ни спуска. Похоже, что мы действительно передвигаемся по самому логичному маршруту. Да, но все эти препятствия, все ледопады нам еще предстоит преодолевать в обратном порядке.

Базлаг сообщил, что вертолета не будет до 24 августа точно. Это означает, что забросок никаких, с вертолетной площадки нас не снимут, и идти нам назад через два перевала!! Безрадостная перспектива, учитывая тающие запасы продуктов, тающие силы. Да и команда наверху будет явно не в лучшей форме.

Семеныч тем временем тихо-тихо, шаг за шагом продвигался вперед и протропил дорогу по острому снежному гребешку, упирающемуся в начало ледового взлета, ведущего на гребень. Мы догнали его только в конце гребня. Здесь широкая снежная терраса. Мы плюхаемся на рюкзаки в пушистый снег и устраиваемся отдыхать, с удовлетворением оглядывая длинную цепочку сегодняшних следов на снегу. Сегодня мы двигаемся быстрее. Наша высота на уровне перемычки, т.е. наконец-то мы действительно выше шести тысяч метров. Дневной отдых, готовим чай. Рядом край конуса лавины – нагромождение снежных глыб, прикрытых свежим снегом.

– Так как лучше идти? Может, траверснуть на перемычку?
: – Да нет, сказано – Западный гребень, значит западный гребень. Давайте лучше смотреть, как по этому льду забраться.
: – Наверное, вон до тех ледовых сбросов слева, а потом между ними, и, огибая справа, – вроде там есть проход.
: – Да, пожалуй. И вроде идти хоть под какой-то защитой от лавин. И не так уж круто.
: – Так что, начнем идти? Пройдем, на гребне остановимся.
: Над нами крутой взлет снего-льда. Дальше гребень.
: – Зачем идти? До связи полтора часа. Пойдем, потом опять дергаться будем с антенной. Давайте пока сделаем перекус, отдохнем. А к вечеру, по холодку, двинемся.
: – Нет, дергаться не будем. Отдыхаем.
: – Ну что ж. может и есть смысл отдохнуть.

Готовим чай, ждем 15-ти часовой связи. Высотная сиеста, дневной отдых. Хотя палит солнце, но холодно, пар валит изо рта, снег плохо тает и чай закипает медленно. Все лежат на рюкзаках. Спят.

Уже съели по кусочку сыра, колбасы, по два кусочка сахара, по три сухарика, в треть спичечного коробка, по две дольки чеснока. Обед миниатюрный, как в Аэрофлоте. Конечно, мы же на высоте. Кто это говорил, что на высоте еда плохо идет? Уже никто не откладывает кусочков про запас. А чай все не кипит.

Семеныч пытается определить горы, которые огромной страной расстилаются под нами до горизонта. Дальше всех гряда снежно-скальных гор – Матчинский узел.

– Нагромождение ближе перед нами – кажется, Ванчский узел, очень красивые горы, мужики. Помню, летели на вертолете, на Юго-запад, что ли. Пролетали мимо – там такие стены, еще нехоженые. Да и отсюда кое-что видно.

Беседа течет плавно, как облака сегодня. Но чай, наконец, закипает, да и время к связи. Семеныч просит Сережу натянуть противовес и антенну. Тот с трудом просыпается, шевелит светлыми бровями. Он весь как капризный добрый молодец из сказки: опять разбудили, опять на подвиги – ну, уж так и быть, сейчас.

– Да зачем ее сейчас растягивать? Надо включить рацию, вот, прогреть ее. Вечно вы ерундой занимаетесь. Ну, уж ладно, давайте моток.

И идет, тянет провод, как будто великое одолжение делает.

На связи ничего нового. Пшакин осторожно говорит, что хорошо бы нам идти побыстрее. Что ж, мы уже собрались – и вперед. Сначала мы с Филом проходим очень крутой и трудный снег – метров сто пятьдесят. Садимся отдышаться. Тройка догнала нас и выходит вперед. Семеныч спокойно подходит к следующему взлету и начинает мерно двигаться вверх, тянет за собой ровную строчку ступеней. Мы догоняем их, когда он уже подходит к ледовой стене.

– Давай, мы пойдем.
: – Да, ладно, пока ничего.

Тяжелое дыхание. Брызги льда от кошек и ледоруба сверкают в лучах бьющего из-за гребня солнца. Какой снимок! Солнечные лучи, фигуры альпинистов, веревка. Пока закручивают для страховки ледобуры, я пытаюсь достать на ходу фотоаппарат. Прерывающийся от натужного дыхания шепот Семеныча заставляет замереть.

– Осторожно, лавина!

Снег слегка просел с характерным шорохом, который страшнее грохота обвала. Вниз, до привала, уже метров триста. Но снег остался на месте. Мы идем теперь прямо вверх над ледовым сбросом, чтобы не подрезать склон. Это труднее намного, но безопаснее. Последние сто метров вперед выходит Сергей, размеренно и мощно бьет ступеньки до самого гребня.

Выходим по очереди на снежную площадку у скал. Пушистый и глубокий снег, все проваливаются и садятся. Уф-ф. Стена под нами. Мы на гребне!

Пока тройка отдыхает, мы снова начинаем работать выше, по скалам. Черные, разваливающиеся глыбы. Одна стенка, другая. Между ними проваливаешься в снег выше колена. После трех дней снега и льда – камни и лазание по ним приятны. Снова широкий снежный гребень. В другую сторону склон круто ныряет за перегиб и далеко внизу виден ледник, сверкающий в вечерних лучах. По нему ползет черная тень пика Летавета. Каждый шаг уже дается с трудом. Дыхание становится одышкой. Нога легко проваливается в пушистый снег и приходится топтать почти траншею. Наконец, опять скалы – по ним куда легче двигаться. Я ухожу за перегиб, и оттуда страхую Юру. Когда он подходит, я опять ухожу выше. В шесть связь, надо найти место для ночевки.

Тройка показалась внизу, Яковлев кричит, напоминает, что пора остановиться. Но меня ждет снежный взлет, за которым что-то выполаживается. Ноги проваливаются по колено, переносишь тело – проваливаешься по пояс, крутой склон подступает к самой груди. Вниз, до самого ледника, спускается ледовый склон.

Пушистый-пушистый снег. В нем нет опоры и обманчива легкость, с которой, как кажется, можно подняться вверх. Яростно работаю ледорубом как лопатой, разгребая этот холодный пух, и прокладывая вверх траншею себе и остальным. Наконец, гребень. Вылезаю. О, да здесь дальше ровная поляна – площадка длиной двадцать метров, шириной метра три, к тому же укрытая с одной стороны стеной.

Бросить рюкзак, выбрать веревку Юры. Вот и он. Лихорадочное разматывание антенны и противовеса, блок питания, рация. Выходят на площадку все. Работа идет дружно. В углу полки вытаптываем площадку. Дует ветер, а заходящее солнце не греет. Мы уже много выше перемычки. На стене много расслоившихся плиток, толщиной в палец. Их можно взять и как подставку для рюкзака, и как растяжку для палатки. Однако на полную площадку плиток не хватит. Спать придется на снегу.

Пожалуй, оставим здесь контрольный тур, а? Мимо этого места не пройдешь. Да, а сколько времени? Давай антенну скорее. А, швыряй конец вниз по склону – лишь бы размоталась. Противовес – нет, лучше левее – в сторону поляны Сулоева. Блок питания – держи контакты так – нет времени скручивать. Да, холодно, конечно, а что делать.

– Юпитер, я Юпитер-2 на приеме.
: – Я Юпитер, слышу вас удовлетворительно, передавай информацию, прием.

Голос теряется в треске помех.

– Я Юпитер-2, у нас все в порядке. Поднялись на западный гребень по ледовому склону. Ночуем на гребне, планируем быть завтра на вершине. Как дела на Москве, прием.
: – Понял вас (голос Пшакина еле слышен), понял вас. Постарайтесь не затягивать, постарайтесь быстрее. Они откопали пещеру. Сегодня прошли двадцать метров. Если бы вы знали, как они вас ждут!

Екнуло внутри – кажется, первый раз вслух произнесено, что мы не просто группа восходителей, гуляющая сама по себе. Кажется, мы начинаем превращаться в головную группу спасотряда. Голос из динамика продолжает.

– Мы постараемся завтра бросить вам продукты на перемычку. Есть ли вертолетная площадка на леднике Согран? Попробуем снять вас оттуда на обратном пути, прием?
: – Да, да, вертолетная площадка есть хорошая, со следами базового лагеря. Ниже развилки ледников Согран и Наблюдения. Мы проходили через нее. Это было бы очень хорошо, прием.
: – Понял вас, площадка есть, передай трубку Яковлеву. Прием.
: – Семеныч – на провод, Пшакин просит.

Яковлев берет трубку осторожно, чтобы не вырвать контакты, которые побелевшими пальцами на ледяном ветру прижимает к батарейкам Юра. В эфир уносится спокойный, чуть хрипловатый, уральский округлый голос.

– Юпитер, я Юпитер 2, слушаю тебя, прием. Да, Юпитер, все понял, но нам тоже нелегко. Мы пропилякали сегодня метров пятьсот крутого ледового склона. Мы идем так быстро, как можем. Завтра постараемся выйти на вершину, прием. Да, да, заброска на перемычку нужна. Если к нам больше ничего нет, то до связи, ск, ск.

Мы обсудили ситуацию уже в палатке. Ветер свистит. На улице не посидишь – мороз, хотя вокруг очень красивые виды. Тяжелый день, большая высота. Мы мало разговариваем и быстро укладываемся спать. Снова размещаем вещи и тела в тесном объеме. Как же наши ночуют там, на стене, в таких условиях? Я старательно распихиваю по спальнику батарейки и фотоаппарат. Опять на ступне мерзнет точка, которая касается дна палатки, не дает уснуть. А ведь у них сегодня, кажется, пятнадцатый день. Снова вспомнил слова Полякова про восемь дней. Успеем ли? Укладываю ноги на фотоаппарат и быстро засыпаю.

22 августа

Во сне все ворочались, кашляли, но теснее прижимались друг к другу – мороз. Крыша палатки во льду. Металл прилипает к пальцам, но примус разжигать надо. Мы теснимся к стенкам, осыпая иней на себя, освобождая место. На улице с примусом сейчас еще хуже. Один готовит, остальные продолжают дремать полулежа. Провода антенны здесь, можно связаться, не выходя из палатки.

Утренняя процедура отработана четко. Мы с Юрой выходим раньше. Первые шаги, проваливаясь по колено в снегу – к скалам, по этим разрушенным плитам. Ребята пока собирают палатку и приколачивают к стене на скальном крюке консервную банку с запиской о том, что мы – первые, кто прошел здесь.

На гребне солнце и ветер. Рано ползут сегодня облака из глубины ущелья. Разогреваемся на ходу. Одна веревка, другая. Между скалами глубокий снег. Лазание, в общем несложное, но рюкзаки, снег и высота заставляют страховаться надежно. Впрочем, выступов достаточно.

Тройка уже идет по нашим следам, а мы выходим на горизонтальный снежный гребень. По самому гребню снега выше колена. Проще идти справа по скалам, по уступам, по полкам, где каждый камень готов шевельнуться. Под нами виден только ледник – очень далеко внизу. Значит, здесь под нами крутая стена. Один идет, закладывая веревку за наиболее надежные выступы, потом подходит другой и выходит дальше.

Погода, как обычно, начинает портиться, внизу уже облака. Мы выходим на широкую площадку. Здесь нас ожидает сюрприз – пустая консервная банка! Значит мы здесь не первые. Впрочем, вправо и вниз идет широкий кулуар – может быть, оттуда поднялись. Банка лежит на поверхности, и почти не засыпана снегом – значит свежая. Плюхаемся на снег, пора отдохнуть. Подходят мужики и тоже садятся.

– Может быть, кто-то на спуске оставил?

После короткого отдыха мы поднимаемся.

– Да куда вы торопитесь, посидим еще.

Но мы опять месим снега, уткнувшись носом в склон. Разгребаем снег рукавицами. Наконец забрались на очередной снежный бугор. Поднял голову – а перед нами распахнулась даль. Слева и ниже нас стоит в гребне снежный треугольник. Это 30 лет Советского государства, надо понимать. Туда гребень ныряет глубоко вниз, там перемычка. Перед нами бесконечные ряды снежных гор до горизонта. Подбоченившаяся скальными башнями Корженевская стоит с нами на одном уровне. Путь вперед кончился – там обрыв в глубину, вдали – цирк пика Сулоева. А вправо пошел снежный гребень, снежными куполами и взлетами скрывающий перспективу. Нам туда и надо. Там скрывается вершина Москвы, пика Москва. Мы почти добрались до цели, которой не ставили. А вообще мы теперь стоим на хребте Петра Первого. Ну, точнее, на гребне хребта имени Петра Первого...

Фото. Пик Сулоева, 5816 м под нами. В его гребне справа – пик Умарова, 5300. Внизу скрыт ледник Фортамбек, по которому мы шли вверх

И мы пошли месить снега по этому хребту, пока день не пошел к закату. Тут случилась удобная площадка на гребне. А дальше, кажется, видна и сама вершина. Или это еще не вершина? Могли бы хоть табличку повесить, а то сиди, гадай тут. Поставили палатку, залезли. Площадка мала, высунувшись по пояс, можно почти заглянуть вниз, на стену, под которой лента ледника Фортамбек. Как давно мы брели по нему, полные надежд на прогулку по красивым местам… Теперь можно попробовать прямую связь с группой. Они где-то под нами – правее или левее. Мы уже здесь, а их еще нет. Неужели еще и спускаться придется? Я с дрожью вспомнил, как эта стена выглядит снизу.

Не зря же я таскал вторую рацию, согревал ночами, берег. Действительно, высунув на связи антенну рации «Виталка» за перегиб, мы услышали сквозь шипение эфира голос Хацкевича. Поначалу я его не узнал. Это другой человек. Он говорил медленно и как-то осторожно. В общем, надо их искать на стене под нами.

Фото. Под нами ледник Фортамбек. Слева поляна Сулоева

23 августа. На вершине пика Москва

Первый раз сходил на горшок в первый вечер, второй раз – через неделю, на ночевке у вершины Москвы. Мы заночевали на гребне вершины.

Ночь была очень холодной, все прижимались друг к другу. Мне показалось, что пальцы правой ноги прихвачены морозом. В темноте кто-то хрипел, кто-то кашлял. Высота дает о себе знать. Вот теперь здесь действительно уже около 6700. Утро разбудило светом. Крыша палатки обмерзла толстым слоем затейливых узоров инея. Ботинки сегодня окостенели у всех. Автоклав без приключений доваривает кашу, валяясь в углу, а мы по очереди осторожно разогреваем обледеневшие ботинки на тлеющем примусе. В свете дня вдруг замечаю осунувшиеся обгоревшие лица ребят, толстый слой щетины. Наверное, и сам не лучше. Ладно, хоть борода спасает.

Фото. Утро 23 августа. В палатке на вершине Юрий Филонов и Владимир Кузнецов греют на примусе обледеневшие ботинки

Ботинки согреты, каша съедена, чай выпит. Сережа покрошил в чай золотого корня. Не знаю, дает ли это хоть какой-нибудь стимулирующий эффект. Но, по крайней мере, хоть пожевать что-то можно.

По привычке натягиваю влажные ботинки на заскорузлые уже носки. Сверху – бахилы. Завязать их на бедре, чтобы не сползали. Где кошки. Ах, да я же положил их под голову. Хорошо, что хоть не надо отряхивать и отбивать от приставшего льда и снега. После сна тело одеревеневшее, ворочаться трудно. Но вот я уже выбираюсь наружу и распрямляюсь, держась за скальную стенку, которая так удачно укрывает нас от ветра.

Вставить руку в рукавице в темляк ледоруба, подтянуть обледеневшую антабку. Юра подает из палатки узел веревки. Веревка, хоть и лежала внутри, покрыта льдом. Кажется, тронь – сломается. Обледеневший узел с трудом пролезает в карабин, щелчок, завернуть муфту. Теперь выбрать веревку из палатки. Мы расстилаем веревку под собой вместо коврика, все ж изоляция от снега. Кольца торчат во все стороны, веревка похрустывает. Юра постепенно выдает всю веревку и вылезает следом. Я отхожу к краю обрыва, чтобы дать ему место.

Солнце начинает освещать стенку палатки. Скоро внутри начнется борьба с потоками воды. А нам пора двигаться к вершине, которая даст нам ориентир для спуска к группе. Несколько шагов по следам – и вот изгиб гребня, из-за которого я вечером высовывал антенну, разговаривая с Хацкевичем.

Мелкими шажками продвигаюсь к небольшому подъему. Слева обрыв к Фортамбеку, а справа, на юг, гребень тоже обрывается. Снег проваливается и здесь и там. Рискуя оступиться в любую сторону, надо нащупать более или менее надежную опору. Утрамбовать здесь снег, взгромоздиться и нащупать путь дальше. За подъемом вскоре следует пологий спуск с узкого гребня на широкую площадку под вершинным взлетом. Вершина уже – рукой подать. Топтать снег тяжело, и одышка заставляет присесть на снег.

Тройка уже успела навести порядок в палатке и, обходя ведущих, т.е. нас, а больше и некого, протаптывает дорогу к снежной площадке. С ее края вниз – стена. Где-то там наши. Вверх короткий снежный взлет ведет к вершине. Где наших искать? Может, к ним лучше спускаться с гребня за вершиной? Мы ведь не знаем, в какой они части стены. Могли бы по связи подсказать из базлага, но уже ползут под нами облака, закрывая ленту плато. Да, а ведь я только что ее заметил – эту знаменитую снежную ленту, которая ползет под грядой вершин к пирамиде пика Коммунизма. Она под нами, и снежные пупыри Ленинграда и Абалакова под нами! Все внизу и такое теперь маленькое, а ведь Большое памирское плато длиной километров десять…

Вот забрались куда, но любоваться некогда. Найдем вершину – будем точно знать, где мы находимся, ориентироваться и искать легче будет.

Дальше был тяжелый день. Писать не мог.

24 августа

Лежу один в палатке, пишу. Надорвался я вчера, когда первым пытался спуститься к группе с вершины Москвы. Пока спускался, пробиваясь через сыпучие снега, начался снежный буран. В пургу мужики наверху замерзли, стоя на ледорубах, за которые крепили мою веревку. Они попросили подняться наверх. Вниз все равно все было в пурге.

Я вылезал по обледенелой веревке, жумар съезжал, выручил репшнур в кармане пуховки и узел Бахмана, который держит всегда. Яковлев спускал мне веревку с навязанными проводниками, как бы ступеньки, но я вылез сам. Внутри дрожала каждая клетка. Еле дошел до палатки. Теперь я уже не работник.

Вчерашний вечер. Вторая ночевка под вершиной Москвы на 6700. Приятно после тяжелого дня притащить свои кости по запорошенным следам в заснеженную снаружи, обледенелую внутри палатку. Ободрать лед со стенок и высушить лужи на полу. Каждый шаг – и трудное дыхание, но зато утихает дрожь, которой содрогается все тело. Сердце чуть ноет, безмерная усталость во всем теле. Все же надо снять кошки, разжечь в палатке примус, потом стянуть бахилы и ботинки, залезть целиком внутрь. Примус шипит, настроение унылое. Рассчитывали сегодня вытянуть группу Хацкевича наверх.

А начинался день надеждами.

Вершина оказалась довольно близко от палатки. Но утренний мороз, ветер, пронизывающий все тело, заставили тащиться до нее два часа. И этот пушистый снег... В него проваливаешься, топчешь, топчешь. Встал – и опять провалился. И так каждый шаг. Наконец, мы добрались до вершинного купола. Метров двадцать по снегу – и впереди гряда камней, за которой только небо. Надо дойти туда, найти, конечно, контрольный тур, забрать записку, написать свою. Но главное – посмотреть на ту сторону гребня, спуск к Бородино. Можно ли оттуда, как бы сбоку, посмотреть на стену внизу. Увидеть людей, понять, откуда к ним спускаться, а если они сами идут, то в каком месте гребня их ждать?

Метрах в пяти от камней Юра ухнул в снег по пояс. Выбрался, держась за натянутую веревку, и вылез на камни. Да, это вершина. Я пошел правее и вдруг провалился в снег и улетел метра на три! Веревка натянулась, я расперся о стенки кошками и руками. Стенки осыпаются, кошки соскальзывают. Рукавицы тоже плохо держат, но лезть вверх надо. Это не лед, а перемороженный снег. Над головой в снежной дыре синеет небо. Полез вверх в распоре, цепляясь кошками за осыпающиеся стены, за натянутую веревку, стал подниматься, пыхтя от напряжения. С трудом выбрался наружу, на солнце и ветер. Что это было – здесь, ледниковая трещина? Откуда? Или это такой карниз – отслоился пласт снега от скального гребня.

Отдышался. Думать некогда. Нашли записку в туре – груде камней. Грузинская группа, была давно, по другому пути, но тоже с юга. Сложил бумажку, спрятал в нагрудный карман анорака. Вокруг под нами снежные нагромождения вершин до горизонта. Отдышались, прошли вниз по склону. Узкий снежный гребень обрывается в обе стороны. Скальная башня Бородино далеко внизу. К стене не подойдешь – на краю опасен карниз. Изгиба гребня нет, так чтобы стену рассмотреть. По рации попросили дать ракету, но ответа не получили. Наконец, вернулись назад, и спустились с вершины в мульду, на плащадку, уже без полетов в трещины.

На небольшой удобной площадке собралась вся группа. Вниз на стену отсюда круто уходит узкий снежный гребешок. Выпустили на веревке Сергея. Он протоптал вниз снег на всю веревку, метров на сорок. Там, с края гребня он рассмотрел людей, далеко внизу, в снегах стены. Они медленно продвигались вверх. Ну, вот, мы их нашли.

Фото с вершины В. Неворотина, 1981 год. Под нами пик Бородино, вдали пик Революции

Ну, кто пойдет вниз, спросил Гена. Народ деликатно промолчал. Я внутренне хмыкнул – ну, прямо, как в кино о разведке – кто пойдет первым. Ну, например, языка вражеского брать, или на минное поле. Шеренга перед командиром явно не хотела дружно делать шаг вперед. Чтобы не затягивать молчание, я подал голос.

– Ну, давай я. Только с легким рюкзаком. Еда и аптека.

Я проверил – жумар на месте, рогатка на месте, репшнуры по карманам есть. Из трещины у вершины только что вылез, так что опыт есть. Правда и нагрузка уже была опасная – лез по снежной вертикали на высоте под семь тысяч метров. Уже мог надорвать организм, и получить кислородный долг. Но тогда я еще не знал таких понятий. Тяжело, но мне казалось, что я уже пришел в себя. Да, а ведь я на такой высоте никогда не был. Пик Ленинград ниже на 270 метров, да там меня еще и горняжка мутила.

Взял ледовые крючья, ну, давай уж тогда и молоток – вдруг крюк куда-нибудь получится заколотить. В последний момент мне загрузили еще чего-то, а потом сунули примус с заправкой. Надо согреть мужиков. Рюкзак получился увесистый. Я фыркнул, но делать нечего. Надел и пошел.

Спустился со страховкой до места, где Сергей увидел людей. Гена сопровождал меня. Под нами вертикаль снежной стены. Далеко под ногами сразу виден ледник внизу. Там, за этим снежным сбросом, стена станет еще круче. Мы ее отсюда не видим. Людей я не рассмотрел. Они, наверное, далеко, надо к ним глубоко спускаться. Или надо сидеть и ждать, пока они сами поднимутся?

Здесь как-то закрепили вторую веревку. Я спустился вниз вдоль снежного столба, на котором остался Гена, до крутого снежного склона. Тоже круто, но хоть не отвес. Веревку закрепили, и я стал топтать снег, чтобы добраться до льда и закрутить крюк. Нужна же нормальная страховка, а не то, что у нас наверху. Там только снег. Льда нет, а до скал вершины далеко. До людей внизу все равно одной веревки не хватит, так что надо идти двойкой с попеременной страховкой. А без страховки здесь до ледника почти три километра по вертикали. Кстати ледник уже заволокло облаками, и вокруг замелькал снежок. Пушистый снег проваливался под ногами. Я топтал и топтал, наконец, вроде встал на утрамбованный снег.

– Наверху, выдавай.

Веревка ослабла, и тут же я снова провалился почти по пояс. Не успев отдышаться, опять трамбовал высотный мягкий снег. Встал на вроде бы твердое.

– Выдавай!

Веревку выдали, и я опять провалился, постепенно сползая вниз по снежной стене. Да где же здесь опора? Снова трамбую, снова проваливаюсь. Это продолжалось долго. Вот они, высотные снежные грибы, на которых нельзя найти опору. Дышу как паровоз, стараясь пробить снежный слой. Наконец-то нащупал что-то твердое под снегом. Стал расчищать снег – да тут скорее наст, чем снег. Я уже забыл про время, взмок от напряжения. Рюкзак оттягивал назад, мешая работать. Достал ледоруб, расчистил наст. Показалось что-то похожее на лед. Отстегнул ледовый крюк, и стал завинчивать его в крутой снег или лед. В это время Яковлев закричал сверху:

– Давай назад, вылезай наверх.

Чтобы я вылезал, когда что-то стало получаться? Зачем? Тут, я, наконец, осмотрелся – вокруг уже свистел ветер и клочьями летел снег. Вниз ничего не видно в пурге, а наверх одна белая хмарь. Я болтаюсь один на тонкой нити веревки в белом пространстве.

– А что там у вас?
: – Вылезай, мужики на ветру замерзли совсем. Они стоят на ледорубах, воткнутых в снег. За них твоя веревка закреплена.

Да, хорошая страховка. А где взять другую, когда вокруг один снег, а времени копаться до льда нет. Да, жаль вылезать, теряя проложенный путь, но надо. Вокруг пурга.

Жумар на поясе, петля застегнута карабином на нижней обвязке. Прицепил самохват, который Жумар, к заснеженной веревке, протянул вверх, осыпая с веревки снег, нагрузил. Жумар съехал вниз. Снова протянул, поджал кулачок, чтобы закрепить на веревке. Немного пролез, проваливаясь в снег, и жумар опять съехал. Так я пытался лезть вверх несколько раз. Сердце бешено колотится, во рту все пересохло от пыхтения. Надо что-то делать. Так я не вылезу никогда. Силы скоро кончатся совсем, останусь висеть здесь. Снег хлещет по лицу, ветер выдувает остатки тепла из тела.

Да, в кармане пуховки есть репшнур, а на поясе лишний карабин. Вытащил осторожно моток веревки, узел на петле есть. Пристегнул в карабин рядом с петлей жумара. Сбросил рукавицы, они повисли на своих петлях. Взял второй карабин, обледеневшими пальцами приложил к веревке, протянул петлю репшнура, дважды обернул карабин с веревкой, прощелкнул, и завернул муфту. Осторожно потянул, нагрузил – репшнур прижал карабин к веревке. Не скользит. Протянул вверх, потянул – держит. Вот он, этот узел Бахмана, сколько я на нем по пещерам лазил. Надо же, где пригодился. Бахман всегда держит, и на грязной веревке, и на этой, обледенелой. Теперь можно надеть оледенелые рукавицы, руки все в снегу, но теплые от работы. В рукавицах все же лучше.

Ветер свищет вокруг, но я ползу вверх. Подобрать ноги выше, подтянуться, держась за карабин, а потом протянуть карабин выше по веревке, пока ноги не провались опять в снег. Проклятый рюкзак тянет вниз, но я могу лезть. Осталось метров пять, когда около меня спустилась веревка с узлом.

– Держись за узлы и лезь, крикнул Гена.

Он взял свободный кусок веревки, и навязал на ней узлы через полметра, вроде как лесенка. Я держался за узлы, но лез на Бахмане. Вот и перегиб на снежный уступ. Подтягиваюсь, и с трудом переваливаюсь с вертикали на ровный снег. Гена помог выпрямиться. Дышу как паровоз, все дрожит внутри. Каждая клеточка тела дрожит. Шатаясь, иду вверх по снежному гребню к мужикам, еле различимым за пургой. Неужели вылез. На этот раз вылез.

И вот, приятно после этого трудного дня притащиться по запорошенным следам в заснеженную снаружи, обледенелую внутри палатку. Ободрать лед со стенок, попытаться вытереть замерзшие лужи на полу. Каждый шаг – трудное дыхание. Зато утихает дрожь, которой содрогается все тело. Сердце чуть ноет, безмерная усталость. И все же – снять кошки, разжечь в палатке примус, потом стянуть бахилы, ботинки, залезть внутрь.

Уже смеркается. Наконец-то мы все забрались в палатку. Меня всего колотит, но постепенно прихожу в себя. А потом чай согревает. Примус шипит, настроение унылое. И можно говорить, но не о чем. Как хотелось сегодня поднять группу на вершину... Если бы мы увидели их раньше, тогда был бы шанс сегодня спуститься. Но днем Хацкевич кричал наверх Прусову с Коростелевым:

– Никаких контактов с этой группой, пока не выйдем на вершину!

Он до конца надеялся самому достичь вершины. Ветер рвет палатку на части.

А теперь про 24 августа

И вот настало утро. Сверкает солнце. От вчерашнего бурана остались облака по снежным горам. Все вершины гор под нами, только пики Корженевская и Коммунизм выше. Я ослаб после вчерашнего спуска по стене, да еще бензином слегка отравился. Остался в палатке обеспечивать связь. Не заболеть бы после всего этого, высота здесь большая. Выпил фуросемид, и уже ощутил на себе его благотворное мочегонное действие. По откачиванию воды из организма... Чтобы не было отека легких.

Холодно, бьет озноб, и дрожат руки, хотя я лежу на коврике в прогретой солнцем палатке. Как обычно, она отпотела и вся обмерзла изнутри слоем льда. Теперь одна сторона прогрета солнцем, даже горячая. Другая оттаивает. Лед отслаивается и пластинами падает вниз, тает или замерзает на холодном полу стоящей на снегу палатки. Я пытался эти слои отковыривать, но болят подмороженные почерневшие пальцы. Стал пользоваться ложкой и кружкой. Сначала лед выкидывал, затем подумал, что его можно топить в кружках и миске на солнце. Примус с бензином Сергей с Вовой унесли вниз, так что сегодня нужно сходить за заброской.

Фото В. Неворотина. 1981 год. Вот здесь и спускались. Вдали пик Коммунизма

Надо поставить на солнце кошки – хоть обледенелые ремешки оттают. Фуросемид продолжает свою работу – надо вылезать, обезвоживать организм. Заодно посмотреть, что делают наши. День пока великолепный. Тишина абсолютная. Только шуршит по бумаге ручка, да капли падают с черной глыбы на палатку. Весь Памир раскинулся подо мной во все стороны. Только вдали громадины пиков Коммунизма и Корженевской выше. Столько гор сразу, и таких высоких, я, наверное, еще никогда не видел. Великолепные хребты нестерпимо сверкают снегами, стоит поднять на лоб мои выпуклые светофильтры. Эти горы черные, белые, фиолетовые, серые, местами даже красные.

Я вылез из палатки, и стою на тропинке, с трудом протоптанной вчера среди скрытых глыб снежного гребня. Гребень здесь узок. Направо заснеженные скалы, а ниже ледовая стена уходит куда-то вниз – до ледника под нами. Налево – ледовые вертикали, причудливо украшенные снежными и ледовыми кристаллами. Очень красивые и очень трудно проходимые. Тоже падают вниз до ледника, серо-коричневой рекой текущего далеко в глубине. Там, ниже меня на три километра, я различаю в снежном вырезе гребня клочок поляны Сулоева. В бинокль видно, что нашего лагеря уже нет. На месте МАЛа стоит одна большая палатка, около их столиков.

Все же фуросемид и аскофен свое дело делают. Несмотря на 6700 меня уже меньше шатает. Глядя вниз, сквозь вырез гребня, уже нет озорного и жутковатого желания сделать шаг вперед. Тогда ветер ледяным шепотом заговорит в ушах. Понесутся мимо и сквозь тебя причудливые снежно-ледовые наросты. Они напоминают елочные украшения на вертикальных ребрах стены. Они очень красивы, а потому практически непроходимы – хрупкость делает их ненадежной опорой.

Четверка вышла на вчерашнюю площадку, закрепили веревку. По ней поехал Ягупов, остальные страхуют. Сергей не стал топтаться в снегах, как я вчера, а просто поехал по верху снегов на всю веревку. Отчаянный малый, но ведь молодец! Мне бы на такое, пожалуй, духу не хватило. Вниз-то почти три километра!

А вообще холодно, несмотря на солнце. Даже черные скалы прохладны. Время идет. Семеныч с Юрой уже который час стоят на ледорубах на вчерашнем уступе. Вот только что, наконец, спустился Вова. Сергей-то сначала уехал на другую сторону снежного гребня, затем выбрался, и пошел вниз по неустойчивым снежным грибам. Наших внизу они, кажется, видят, но те стоят, ждут помощи.

Вскоре Ягупов с Кузнецовым ушли вниз, скрылись за сверкающим снежным ребром.

На связи утром Кузя, не жалея выражений, просил сбросить с вертолета прямо на вершину веревки, метров двести. Чтобы не уродоваться с перестежками и перетяжками на страховке. Снаряжение и часть оставшихся в лагере вертолет сегодня перебросит в Джиргиталь.

С юга уже появилась тонкая стройная шеренга кучевых облаков. Когда выходишь на гребень, то ветер снизу то и дело бросает снежные лепестки с «елочных» украшений на стене. Даже в палатке меня бьет озноб. Надо выпить чаю. Что-то давно нет наших. Голоса? Или показалось? Тишина просто звенящая.

Чай согрел и потянуло в сон. Как же холодно Филу с Семенычем стоять на ветру сейчас на ледорубах, страхуя спускающихся. Они там то присядут, то встанут, но отойти нельзя, да и с острого гребешка просто некуда.

В два часа, 14.00, ребята вернулись продрогшие. Отпились чаем, легли спать.

Хацкевич на связь со вчерашнего дня не выходит. По связи с поляны Сулоева говорят, что видят фигуры на стене. Кажется, двое. Похоже, что двойка схватила холодную ночевку. Наша двойка спустилась на полторы веревки. По связи сказали, что до перил группы им осталось еще метров шестьдесят.

Связь в 16.10. Мельник – Яковлев. В базлаге остались Мальцев и Мельник. Троянов в Душанбе занимается билетами. Пшакин, Дубровских, Павликов с грузами в Джиргитале.

Связь с базлагом в 17.10. По этой связи сказали, что в трубу видели, как Ягупов вошел в пещеру. Кажется, наши встретились наверху с первой двойкой. Но на связь не выходили. В пещере были Гена Прусов и Слава Коростелев. Остальных не видели. Связи с ними нет, но по заданию у Кузи связь должна быть в 18.00. Назначили связь по «Недре» на 18.10.

Также сообщили, что произошла трагедия: при спуске с перемычки между Тридцатилетием и Ошанина улетела в трещину и погибла двойка команды Варзоба – отличные ребята. Там все ребята отличные, из команды Капитанова. Мельник пойдет с их поисковой группой – там ходячих осталось три человека. Мальцев на связи. Связь с Пшакиным – через альплагерь «Варзоб». Варзобцы закажут вертолет и себе и нам. Надеюсь, снимут нас с площадки ледника Согран.

Съели по кусочку колбасы с крохотным сухариком. Больше продуктов практически нет – кусок колбасы, да горсточка сухарей. Да, еще автоклав с чаем и остатки сухого молока в банке. До 18 можно попробовать поспать. Все время чудится то рокот вертолета, то зовущие голоса. На всякий случай достал у Кузи одну ракету и сунул в анорак, а ракетницу положил в свою каску у входа в палатку.

Связь в 19.10. Наша двойка, Кузя и Ягупов, спускались по перилам ниже Прусова и Коростелева. Наткнулись на перилах на два трупа. Это Хацкевич, он выше, а Давыдов ниже, и как будто бы тянется вверх к Игорю. Они уже примерзли. Давыдов был на самохвате. Хацкевич – пристегнут к крюку метровым куском основной веревки. Вроде Давыдов пытался его спускать. Ягупов дошел до Полякова. Тот в очень плохом состоянии с тяжелым приступом язвы. Лежит в пещере ниже трупов. Мало продуктов, мало бензина. Утром пойдем за заброской.

25 августа

Проснулись, съели остатки колбасы с холодным чаем. Наш примус отправили вниз, к команде. На вопрос о состоянии Полякова Ягупов ответил мрачно:

– Пока жив...

Мы пошли по своим засыпанным следам назад по гребню. Я шел впереди, очень медленно, неуверенно. Когда же я надломился? Когда вылезал из трещины перед вершиной? Или когда под свистящей пургой топтал снежные грибы на стене, пытаясь пробиться вниз?

Мы шли по северо-западному гребню на перемычку между Москвой и Тридцатилетием Советского государства. Гребень кончился, под нами открылся склон на перемычку. Перед началом спуска связались с базой по Недре. Виталку отдали двойке, поскольку они работали на прямой видимости с командой. Хацкевич тогда почти сутки не выходил на связь. Тогда все еще думали, что у него просто сломалась рация.

По рации сообщение от базы: Поляков скончался. Сначала тупая мысль: вот, случилось. По голосу Ягупова это ожидалось. Но не сразу произошло осознание, что ничего нельзя вернуть. Этого человека больше нет. Горло перехватило. Разлилась еще и досада – ведь именно ему, Гене, я нес банку сухого молока и аллохол для его печени. Не успели. Ведь именно он, большой и добрый мужчина, сказал перед выходом: меня, с моей печенкой, хватит на восемь дней. Его хватило ровно вдвое больше. Серега Ягупов, бедняга. Он обожал Полякова, и вот теперь один из «Крокодилов» – Гена, умер на его руках.

В голове мелькнуло, как в начале августа команда готовилась. Решено, что Поляков идет на Москву в команде. Он пишет учетную карточку. Бланка нет, он сам расчерчивает графы и одно за другим записывает восхождения. Давыдов, вместе с которым они живут в одной палатке, смотрит, наклонив голову и прищурив один глаз.

– Это надо же, с этим раздолбаем я ходил на ту пятерку в двойке. Как же, как же, помню. Он еще набрал килограммов пять этих фотоаппаратов. А сделал всего два снимка.

Они долго и изобретательно подкалывают и поносят друг друга, показывая, как же давно знакомы. И у них прекрасные отношения старых друзей.

Среди троих Гена был самый молодой – сорок лет. Игорю Хацкевичу сорок четыре. До экспедиции он был на Байконуре. По приезде его напряженные глаза были где-то выше гор. Но надо было идти на Москву.

Алексею Петровичу Давыдову – 55. Узловатый и мускулистый дядя Леша. Больше никто не скажет, что в палатке проще лежать с клубком железной арматуры, чем с Давыдовым. Молодежь секции не будет хвастаться, что им удалось-таки обогнать на лыжах Давыдова. Он дрался в десанте под Сталинградом, возглавлял лабораторию, и был нежным отцом двух почти взрослых дочерей. Лаборатория его находится в городе, которого нет на картах. Он спокойно водил свою ГАЗ-24, был обеспечен. Но сказал, что мечтает об одном.

– Хочу сделать в сезоне хорошее восхождение.
: – На Коммунизма сходить?
: – Там я уже был. Надо сходить на Москву.

Он не был обузой в команде, шел впереди, обрабатывал маршрут. Часто работая больше других. Кто будет теперь для молодых примером отзывчивости и беззаветности. И его юмор – едкий и мягкий одновременно.

Чем ниже мы спускаемся, тем круче становится склон гребня. Между скальными островами организовали спортивные спуски. И чем ниже, тем хуже я себя чувствую. Меня уже шатает, дышать становится труднее. Поэтому теперь я иду в середине связки, скатываясь по уже закрепленной веревке. И ожидая, пока сделают следующий спуск. Мы стараемся двигаться в направлении гребня, уходя от ледовых сбросов на склонах Москвы. Над перемычкой мы и вышли на гребень.

Последний спортивный спуск на снег, который сверху кажется почти горизонтальным. Спустились, и оказались на крутом снежном склоне, надо выбивать ступеньки, чтобы не соскользнуть. Обычный оптический обман. Внизу на перемычке лежит заброска – две точки: темная и красная. Мы идем к ним по крутому склону, осторожно вбивая кошки в жесткий наст. Семеныч тоже устал, что не мешает ему сверху усмотреть обход по снегу нижних скальных сбросов. Это избавило нас от одного-двух спусков по веревке.

Господи, наконец-то мы на ровном снегу. Это целый стадион. Ну, по сравнению с тем, что было. Семеныч идет, останавливаясь. То сам, то я его останавливаю. Идти мне тяжело, очень тяжело. Похоже, я заболел. А ведь, вообще-то мы должны были сегодня же подняться с заброской назад. Ночевать? У нас нет палатки, примуса, мы с почти пустыми рюкзаками. Только пуховки… А здесь выше шести тысяч.

Вот и заброска. Из-под снега торчит палка, и к ней репшнуром привязана большая канистра бензина. Железная, литров на двадцать. Трогаем, бензин плещется. Ура! Уже не пропадем. Ясно, что здесь нам придется ночевать. Выкопаем пещеру, или найдем ледовую трещину. Наконец-то наедимся, а разогреть все можно и без примуса. В банке фитиль сделаем – будет горелка. Не пропадем. Вон там, наверное, продукты, под красной тряпкой.

Я и Семеныч без сил плюхаемся на рюкзаки. Юра идет к тряпке, поднимает ее, растеряно тыкает в снег ледорубом. Ничего нет. Он осматривается. Ничего нет вокруг. Снежная гладь, отутюженная пургой, строго хранит тайну. Продуктов нет. В распоряжении голодных людей – только бензин, и эта тряпка. Да еще палка.

В растерянности мы некоторое время раздумываем, где копать, где искать. Не помирать же с голоду около продуктов, лежащих под снегом. Мы сидим на рюкзаках и думаем. Солнце то появляется из-за туч, то исчезает. А впрочем – палка… Она торчит из-под снега, и на нее намотано очень уж много репшнура. Все ли привязано к канистре?

Юра тащит палку – о радость!! Под снег уходит еще один репшнур!!! Ну, теперь копать. Однако ледорубом копать неудобно. Юра с остервенением берется за эту работу.

А я беру каску, кружку, и отправляюсь к другому концу перемычки. До подъема метров пятьдесят. Там, под скалами, и на черных камнях должна быть вода – солнце греет хорошо. Иду медленно и тяжело. Но вот, наконец, преодолев участок льда, круто обрывающийся внизу необъятными сбросами, я добираюсь до камней. Да, здесь с камней от тающего снега стекает целый ручеек. Я тяжело опускаюсь на прогретые камни, наполняю кружку. И пью ледяную воду, приятно наполняющую пересохший рот. Подставляю каску, наполняю ее водой.

Долго сижу на камнях, пью, греюсь, отдыхаю. Пора, наконец, возвращаться. Обратный путь также тяжек, да еще каску надо не разлить. Но ребята рады воде. Яма расширяется. Уже видна верхушка какой-то материи. Мы копаем по очереди, вычерпывая снег миской. Наконец, удается выдернуть тяжелый старый абалаковский рюкзак.

Минут пятнадцать уходит на развязывание завязочек, внутри обнаруживаем еще один рюкзак. Наконец, пошли продукты. Много тушенки, только одна пачка сахару, одна банка сгущенки, одна – концентрированного молока. Пачка детской питательной смеси «Малыш» – любимое наше лакомство, сухари – два пакета, банка абрикосового компота. Остальное довольно бестолково: банки с томатным соком, перцем, зеленым горошком. Есть, правда, шпроты и сардины. И все же это победа. У нас есть продукты.

И мы тут же открываем шпроты, бесконтрольно грызем сухари и сахар. Чая нет. Это очень плохо. Даже мой личный запас иссяк еще вчера утром. Наконец, мы немного насытились. Пора подумать о ночлеге. По связи мы сообщили, что ночевка будет холодная.

Мы с Юрой связались веревкой, и пошли к склону Москвы. При спуске мы сверху видели там трещины. Может, удастся найти почти готовую пещеру? Метров через триста вышли к большой ледовой трещине. Я шел первым, тропил, и тяжело дышал, часто останавливаясь. Все же после еды энергии заметно прибавилось. Размышляя об этом, я подошел к трещине, и сразу провалился по пояс. Молча. Веревка тут же натянулась – Юра, как всегда, предельно внимателен.

– Давай, я пойду, – сказал он.
: – Ну, давай, – я с удовольствием уступил, отошел метров на десять и уселся на рюкзак, приготовился страховать. Трещина лощиной уходила влево, маня заночевать на дне. А может быть, даже вырыть или вырубить в борту нишу. Ниже ледовый сброс и там тоже просматриваются какие-то ниши. Воду мы сделаем – разведем в консервной банке светильник из бензина, кое-как, но нагреем.

Тем временем, обсуждая это, мы быстро перебрали веревку, и я стал страховать Юру. Он перешагнул трещину, куда я провалился, и стал спускаться по ледовому ребрышку влево в ледовую долинку. Вдруг он исчез. Веревка резко натянулась. Я удержал легко – перегиб достаточный. Юра вылез, ругаясь, вернулся на ледовый гребень, прошел дальше, снова провалился. Вернулся, нашел путь на дно трещины, спустился и провалился там еще раз. Я удерживал его каждый раз, наблюдая, как солнце начало свой путь к горизонту. Где же нам ночевать? Юра вылез, чертыхаясь, подошел ко мне и заявил:

– Здесь ночевать негде – трещина сидит на трещине. Улететь ничего не стоит!
: – Ну, что же, печально сказал я, – пойдем назад на перемычку, может, выроем снежную яму, где заброска. Часть там уже готова.

Перспектива ночевки выросла в угрожающую проблему. Можно, конечно, пойти на Москву к палатке. Идти даже ночью, используя полную луну. Но я чувствовал, что вряд ли дойду – вверх, с тяжелым рюкзаком. Я заболел, и знал это – есть перенапряжение, может быть воспаление легких, да и просто горная болезнь. Сказалось болтание над пропастью в пургу на обледенелой веревке. Чудо еще, что тогда вылез. Теперь мне кажется, что это было давно.

В это время мы заметили Яковлева. Он осторожно шел по нашим следам. Подойдя ближе, крикнул:

– Пошли назад! Обещали вертолет.

И тут я увидел вертолет, мелькнувший на вираже веером лопастей в лучах солнца. Он набирал высоту и шел к нам на перемычку, оставляя за собой огромное ущелье. Семеныч сразу пошел назад. Мы встали, надели рюкзаки, и тоже двинулись к перемычке по своим следам. Вертолет вырастает на глазах, четко слышится гул мотора. Наконец, он приблизился, и мы дружно замахали руками в сторону Семеныча. Грохочущий Ми-8 там и прошел. Прямо над перемычкой темный предмет упал вниз. Мы возликовали. Вертолет нырнул в ущелье Фортамбека и исчез. Гул стих.

А все же поздновато он кинул заброску, мог не попасть – с тревогой подумалось мне.

– Слушай, а не ушла заброска вниз? – осторожно спросил Юра.

Мы думали об одном и том же. Отсюда не было видно – Семеныч скрыт за перегибом. Мы медленно поднимались назад, я часто отдыхал. Наконец, увидели – Семеныч хлопочет около тюка, лежащего метрах в сорока от обрыва. Ура. Подошли: мешок обвязан двумя половинами спасательной акьи, и тщательно перевязан репшнурами.

Мы долго развязывали все завязки. Потом оттащили все к прежней заброске. Содержимое было, как в сказке. Палатка, примус, три пуховых мешка, поролон, спирт, спички, конфеты, сахар, и другие полезные вещи. Только чая не было. Меня это огорчило больше всего.

Но площадка уже утоптана. Мы растянули палатку, разложили поролон, постелили мешки. Зашипел примус, разогревая тушенку. Круп в заброске нет. По связи от всей души поблагодарили за этот сюрприз. Указали на недостатки комплектования заброски, чтобы учли в будущем. Видимо, наше положение напугало внизу. Позже Сергей Николаевич Согрин, начальник спасательной службы в Душанбе, скажет мне, улыбаясь:

– А мы тут вас хоронить начали, и решили проявить оперативность…

В этот вечер мы вряд ли осознавали, что нас спасли те, кто внизу о нас думал. Кто мог объяснить очень занятым людям в долине, что надо спасти людей в горах. Вертолет должен возить грузы по горным селам, на метеостанции – скоро зима… Летная погода не каждый день, каждый час дорог. Но – одни люди сказали другим, что нужно немедленное решение, а те люди без колебаний приняли это решение, и отдали распоряжение лететь в опасное место, где высок риск. Ну, а летчики проявили мастерство. Как обычно. Эти летуны просто волшебники какие-то. Сытые и в тепле, мы улеглись спать. Солнце долго опускалось за горы внизу, и казалось, что горизонт лежит ниже нас.

26 августа

Утром я проснулся, не ощущая особых изменений своего состояния. Однако когда я вылез на мороз под ослепительное солнце, встал и выпрямился, меня шатнуло и едва не бросило в снег. Я с трудом держался на ногах.

– Слушай, Семеныч, кроме всего, у меня потеря координации движений, почти как на Ленинграде. Странно, там я хоть парами бензина нанюхался, а здесь даже не знаю.
: – В таком случае мы должны тащить тебя вниз, а не идти наверх.
: – Ни в коем случае. Я отлежусь здесь. Вы должны нести наверх продукты и бензин.

А я отлежусь. Я не так уж плох. Буду пить фуросемид. Дождусь либо вас, либо спасателей.

– Да, вчера Пшакин говорил уже с вертолетной площадки Сограна. Их перебросили. Отряды спасателей начали вчера прибывать. Согрин собрал спасотряд по Душанбе и Варзобу в ту же ночь, как было получено сообщение об авариях. И бросил их наутро в Джиргаталь. Там высотники, сделавшие по три семитысячника в этом году. Сильные ребята.
: – Хорошо. Собирайтесь и идите. Я буду лежать и дышать.
: Замела поземка.
: – Возьми фуросемид. – сказал Юра. – Здесь пять таблеток. Тебе хватит, а четыре я оставлю на всякий случай.
: – Хорошо. Какие еще есть лекарства?
: – Да никаких. Несколько таблеток аскофена и тетрациклина.
: – Мало. А что делать: аптека вся ушла вниз, к команде Хацкевича. Это случайно в пуховке завалялось.

Я дышал с трудом и прерывисто. Наладили связь.

– Юпитер, я Юпитер-2, на приеме.
: – Юпитер-2, передавайте информацию.
: – Юпитер. У нас заболел Петров. Оставляем его в палатке на перемычке с примусом и спальниками. Уходим вверх с заброской. Как понял, прием.
: – Вас понял. Две группы спасателей, Сибирь и Рангун, поднимутся к вам через два дня.
: – Если вопросов нет – ск.
: – Ск.
: Они собрались. Заправили мне примус. Семеныч отлил бензина в банку.
: – Да его же засыплет снегом, – сказал Юра.
: – Ничего, все равно потом можно использовать.

Семеныч поплотнее прижал крышку. Мы попрощались. Они ушли. Я дышал часто и прерывисто. Ну, чего меня тащить вниз. Наверху люди голодные. Там их больше, а я один. Все, отдыхаю пока. Разлегся в палатке по диагонали и не лучшим образом. Наверное, была высокая температура. Ничего не хотелось. Скоро впал в забытье.

Дальнейшее смешалось. Я просыпался, потом забывался. Пил свои таблетки, грыз сухарики. Или ел хлеб – у меня ведь почти четыре буханки. Дыхание тяжелое. Погода днем регулярно портилась. Тогда над перемычкой свистел безжалостный ветер, летели снежные струи. Из палатки я почти не выходил. Она просела, провисла, ведь растянута частично на пустых консервных банках.

Самое неприятное дело – вылезать за снегом. Даже если очень плотно набить котелок, снег тает, сжимается. Воды получается только четверть котелка. Я пытался ломать более плотные слои снега. Но вскоре нападало много свежего снега, и это стало трудно. В воду я добавлял солевые таблетки Рингера–Локка для вкуса, а главное, чтобы поддержать солевой баланс. Ел мало, пил много. Это я мог себе позволить, поскольку каждый день пил таблетку фуросемида, благодаря чему организм обезвоживался.

Это мочегонное предупреждает возможный отек легких и отек мозга. Что у меня воспаление, я чувствовал точно – хрипы где-то внутри, рвущий кашель. Странно, что болезнь не прогрессирует. И на меньшей высоте от насморка до отека легких со смертельным исходом проходят сутки. Я же еще держусь.

У меня нет ни рации, ни часов. Только одна красная ракета. Вот станет мне совсем плохо – и я запущу эту ракету. Пусть все видят, что я живой, и что мне плохо.

Ладно, наверное, наши скоро придут. С этой успокоительной мыслью я продремал остаток дня. Кашель с мокротой рвал горло, будил. Я плевал все наружу слева, справа у меня место набора снега для воды. А потом уснул.

27 августа

Проснулся один в промерзшей, провисшей палатке. Солнце осветило и нагрело полотно, однако изморозь не потекла по своду. Да ее и мало было. Я один мало надышал, а снаружи, видать мороз. Я решил поесть. Ну, значит дело не совсем плохо. Протянул руку из палатки и нащупал рядом банку тушенки. Дальше лежал еще целый рюкзак с банками.

Достал свой узкий гибкий ножик, который Елена дала мне в дорогу. Попытался открыть банку. Увы, – металл толстый, сил мало, а ножик-то тоненький. Банка не поддавалась.

Да, надо обязательно достать ледоруб. Другой страховки на склоне у меня нет. А он торчит сзади палатки вместо стойки. Туда еще добраться надо по снегу. Одеть кошки. Ножиком с трудом открыл только банку абрикосового компота, там тонкие стенки. При истощении это тоже неплохо. Разогрел компот и съел полбанки.

Не без иронии вспомнил кинофильм «Вертикаль», где находят в палатке замерзшего альпиниста. И записка: «У меня есть консервы, но нечем их открыть». Альпинисты пробираются к входу в палатку мимо ледоруба. И мы смеялись над промахом постановщиков. Имея ледоруб, можно взломать любую банку.

Я подумал: вот найдут меня потом. И тоже записка – есть тушенка, а открыть нечем, вот и замерз. Ледоруб, правда, торчит за палаткой, но не только открывать – вылезать-то за ним лень. Не надо было тогда смеяться.

А раньше я ложкой мог открыть банку сгущенки. Но это была столовая ложка из нержавейки. Правда, сам я тогда ехал на крыше вагона. Это было десять лет назад. Я переплыл на пароме Керченский пролив. Заехал к будущей жене в Коктебель, проездом из Воркуты. Там мы работали в строительном отряде. Ехал я в Сочи, на сбор инструкторов спелеологов, на хребет Алек. В Крыму уже объявили карантин по холере, еле успел на последний паром. А теперь я один в промерзшей палатке, растянутой на моем ледорубе, а банку тушенки открыть не могу. И записку писать нечем. Да, кстати, и блокнот остался в палатке на вершине. Ведь я хотел туда вернуться.

Ладно, наверное, наши скоро придут. Или спасатели поднимутся. С этой успокоительной мыслью я задремал. Проснулся, вокруг никого. Какое число? Рации нет, часов нет. Когда же кто-нибудь придет? Скоро кончится фуросемид, а главное – бензин. Заправка в примусе кончилась, я перелил бензин из банки. В нее уже набился снег. Слил почти все. Больше бензина нет. И вокруг никого нет.

Ну да, конечно, я еще долго буду один. Никто сюда не поднимается. И наверху, наверное, нет никого. Они могли спуститься по другому пути – конечно, они уже спустились, по нашему пути подъема.

Тут послышались голоса. Я высунулся на слепящее солнце и взглядом шарил по склонам. Напрасно, нигде никого нет. Залез внутрь. Вскоре опять послышались голоса, и я снова вглядывался в эти вечные снега, даже в очках щурясь от яркого света, который одинаково слепил от солнца и снежного склона. Напрасно.

Все, надо идти вниз. Однако в этот день сил явно нет. Пожалуй, надо хорошо выспаться, поесть, потом взять немного продуктов, в основном сухари и сахар. Я уже привык есть немного. Взять веревку для спуска по ледопаду, мешок, палатку или плащ. В общем, все для ночевки. Взять палку, чтобы об нее опираться. Оставить здесь записку с полным описанием, куда я пошел, и что взял с собой. Напоследок дать красную ракету. Почему-то хотелось пустить ее в сторону Фортамбека. В другую сторону это просто лишено смысла – кто бы увидел. А седловину видно с поляны Сулоева, из базового лагеря. Размышляя так, я уснул почти успокоенный – решение принято. И уже забыл, что всех перебросили на Согран, а на Фортамбеке никого нет. Да и писать нечем и не на чем.

Проснулся, когда солнце было уже высоко. О, вот и утро. Пора вниз! Впереди целый день, надо сбросить высоту. Там дышать будет легче. Возьму палку от заброски, на которой поставлена палатка. Кому эта палка здесь нужна. Наверху буду опираться на палку – хоть легкие разгрузит, дышать легче будет. А ниже, среди трещин, буду держать ее подмышкой. Трещины поперек спуска, если провалюсь, есть шанс, что палка даст опору, можно выбраться. Но если это будет широкая трещина, то шансов нет. Тогда придется вылезать из трещины. Надо ледовый крюк закрепить на себе, поближе. Большие трещины видны, опаснее узкие, а против них палка поможет. Может быть.

Пора собираться и идти. Восходящее солнце ласково смотрит в палатку. Долина подо мной, далеко внизу. Солнце стоит против входа? Там, куда мне идти? Стоп, оно же вчера заходило ниже горизонта. Внезапно до меня доходит смысл этого, из глубин души поднимается холодок. Что-то здесь не так…

Конечно, все не так. Ведь солнце восходило за палаткой! А передо мной оно опускалось в долину, где горы ниже перемычки, и кажется, что солнце ниже горизонта. Так и есть. Я проспал весь день. И это не восход, а закат. Обидно, опять надо спать ночь, а утром бороться с морозом и обледеневшими вещами. А сейчас такая мягкая погода. Прозрачный воздух.

Да, спешить некуда, до утра еще далеко. Я выпил свои последние таблетки, поплотнее завернулся в спальник. Кашель с мокротой надоел мне. Я уже плевался не наружу, прямо внутри палатки. Плевки повисали на стенках и замерзали. Сделав горячей воды с компотом и попив, я улегся спать.

28 августа

Проснулся рано. С потолка сосульками свисают замерзшие плевки мокроты. Сквозь торцевую стенку бледно-желтый свет нового утра освещает изморозь на спальнике, и на другом спальнике, который я проложил сбоку. Состояние по-прежнему плохое, к тому же стали болеть икры. Но решимость не ослабла. И тут мне пришло в голову – а не устроить ли прогулку. Надо дойти до тех камней, куда ходил за водой в первый день.

Натянул ботинки и вылез. Кое-как запихнул шнурки внутрь ботинок, взял котелок из-под примуса, и пошел. После пяти шагов я встал, я еле дышал, с трудом держась на ногах, но факт – я могу идти! И я пошел дальше. Пять шагов, десять шагов – двадцать, двадцать пять вдохов-выдохов. В груди все свистит. Иногда я пытался делать один шаг, и отдыхать. Иногда делал несколько шагов, чтобы потом долго приходить в себя. Икры болят безбожно. Наконец, я добрел до ледового участка. Ни кошек, ни ледоруба нет, вниз лететь далеко. Все время, пока я шел, падал снег, солнца не было. Я ходил без очков. Зато дул сильный и холодный ветер. Вряд ли на камнях есть вода. Нет смысла рисковать.

Я повернул назад. Боже мой, как далека палатка! С завистью вспомнил лыжные палки иностранцев. И палку от заброски, торчащую в качестве стойки в палатке. Опереться бы обо что-нибудь и постоять, разгрузить легкие, на которые давят тяжелые руки. И дышать полной грудью! Только котелок в руках, дыхание свистит, но я иду, невзирая на снег и ветер. Три шага – десять вдохов. Пять шагов – двадцать вдохов. А в пурге вроде легче дышать.

Вот, наконец, палатка. Я переборол желание плюхнуться отдыхать на рюкзак с продуктами. Набрал снегу в котелок и завалился в палатку. Придя в себя, достал примус из-под полога палатки, отряхнул, содрал прилипшие льдинки, затащил в палатку. С трудом отвернул насос, вытянул поршень и несколько раз прокачал. Опять вспомнил «Вертикаль». Ослепший от солнца здоровяк-альпинист говорил: «Я буду качать», сжимая примус негнущимися от холода пальцами. Ну, да, похоже. Плавно задвинул поршень до упора, и повернул – закрепил. Плавно отвернул ручку – на крышку с дырочками брызнули изнутри и темными потеками пошли вниз, в чашечку под форсункой, бензиновые пятна.

Крохотная лужица бензина терпеливо ждала, пока я достану спичку из баночки от фотопленки. Чиркнул о полоску серы, отломанную от коробка еще дома. Спичка нехотя зашипела, полоска тления потекла по коричневой головке, и вдруг вспыхнула. Я поднес пламя к лужице бензина в чашке. Он нехотя загорелся. Надел сверху цилиндр фартука с дырками вентиляции, и стал ждать. Смесь бензина и серы воняет удушливо. Я приоткрыл полог, чтобы ветер пурги дал чистого морозного воздуха снаружи.

Когда бензин догорал, я приподнял фартук, и зажег остаток спички. Открыл вентиль и поднес пламя к головке. Шипение паров пыхнуло желтым пламенем, и на верхушке примуса появился голубой венчик огня. Знакомое уютное шипение немного заглушило вой ветра. Я поставил сверху котелок с остатками воды, и стал подкладывать кусочки льда, которые наколол ножиком у палатки. Лед тает, вода греется, можно пить безвкусную жидкость. Чая нет. Можно добавить таблеток Рингера-Локка, хоть немного посолить дистиллят.

Однако пламя быстро стало синим и слабым – бензин кончается. Я достал банку с бензином и стал греть ее в руках. Бензин быстро таял и стекал на дно. Этот бензин я осторожно слил в примус, и зажег его снова. Но и этого надолго не хватило. Мое решение становилось железной необходимостью – без бензина здесь смерть.

Сейчас я слишком устал. Зато теперь знал, что сам двигаться могу. Сброшу высоту, а там станет легче. Но день отлежусь, и пойду с утра. Или сегодня, но позднее. Идти можно, только для опоры на ледоруб надо нагибаться, руки давят на легкие, дышать тяжело. Особенно, когда ледоруб проваливается в снег. Что там, наверху, куда ушли Яковлев с Филоновым? Неизвестно. Есть ли кто внизу? Неизвестно. Связи нет. Фуросемида нет. Бензина нет. Дальше здесь нельзя ждать – начнется отек легких. Я и так долго прожил на этой высоте. Вот, в начале экспедиции – читали в разборе аварий, как в том году на пике Ленина на 6000 метров от начала насморка до смерти, т.е. летального исхода, прошли сутки.

А тут я неплохо поспал, день впереди. Даже если идти, ступая медленно и осторожно, можно глубоко спуститься к ледникам, к земле. Надо бы сначала пройти к обрыву над ледником Фортамбек, запустить красную ракету. Они должны знать, что я здесь. Можно сбоку проковырять дырку, ближе к капсюлю, сложить горку спичек, одну поджечь и отойти. Красный сигнал там увидят, внизу. Жест отчаяния и одиночества.

А вдруг и там уже никого нет. И красную ракету увидят только холодные белые горы. Ладно, оставлю ракету на другой случай. Я бережно положил толстый патрон с красным пятном на капсюле в карман пуховки. И далась мне эта ракета, прямо идея навязчивая.

Я не успел погоревать из-за бензина. У палатки послышались голоса. Я разочаровано вздохнул, слушая далекие звуки в прозрачном воздухе. Опять чудится. Глюки, однако, подумал я, и собрался застегнуть палатку, надо беречь тепло. Посмотрев вниз, я увидел, как медленно подходят три фигуры. Перевернувшись на живот, я посмотрел на них с интересом. Зрительных миражей еще не было. Тут они подошли, темные очки, щетины, лица замазаны кремом. Один в очках, знакомый, заглянул в палатку.

– Ну, как ты тут, живой?
: – Спасибо, жив.

Они заглядывали по очереди, и все были знакомы, хотя как кого зовут – не знаю.

– Где это мы виделись? В Варзобе?
: – Да, в Варзобе бывал, конечно. Там и виделись. А мы смотрели, как ты гулял.
: – Да я проверял, могу ли ходить. Вроде могу, но медленно. Готовился уходить.

Никого нет, связи нет, бензин кончился, надо уматывать.

– Внизу больше всего боялись, что ты уйдешь куда-нибудь. Мы как раз и спешили. Сейчас чаю сделаем, пожрать что-нибудь.
: – Чай отлично, уже давно не пил, а продуктов навалом. Какое, кстати, число?
: – Двадцать восьмое.
: – Четвертый день, значит, сижу здесь.

Я выдал им несколько банок томатного сока, и они ему очень обрадовались. Быстро поставили палатку рядом, устроили лагерь, организовали связь. Развели примус и сделали чай. Я слушал новости и события последних дней. У группы сибиряков под руководством Шевченко есть связь, и они уже сообщили вниз, что вот он, лежит, живой. В смысле, я лежу.

Вскоре спустились и наши – Фил с Яковлевым, вместе с Ягуповым. Кузя остался с пострадавшими. Солнце подсушило палатку, мои плевки исчезли. Сережа тут же выдрал из снега вмерзшую палатку. Сразу стало шире и просторнее. Надежно растянули ее на кошках и ледорубах. Сергей тут же влез внутрь и стал хозяйничать. Он загнал меня в один угол, уложил подстилки, спальники. Сделал место для примуса, который заправили у сибиряков. Автоклава стала выполнять свои функции.

После еды все перебрались в разноцветную высотную палатку. Плотно расселись и поговорили за жизнь. Хотя я и плохо чувствовал себя, было приятно просто посидеть среди людей. Сибирякам утром надо срочно идти вверх. Там их ждали сильно обмороженный Прусов и сильно ослабший Коростелев. Ну и, голодный Кузнецов.

Вечер прошел в разговорах, в укладывании спать. Однако я чувствовал – спуск вниз может затянуться. А это крайне нежелательно. Напряжение последних дней постепенно спадает, и кто его знает, как теперь поведет себя мой организм. Пока мы с ним ладили. Фуросемид, правда, действует безотказно. Но все же решили ждать Костю Леонова, который с душанбинцами под руководством Яновича, должен подняться завтра. Как доктор, он должен осмотреть меня, и дать рекомендации по транспортировке. На том и порешили.

29 августа

Утром, пока мы просушили палатку и поели, прилетел вертолет. Я чувствовал себя резко хуже. Боль в легких стала четко переползать влево. Вертолет делал круг за кругом. Я стоял, держась за кол палатки, и махал ему рукой, в страстной надежде, что он, может быть, здесь сядет. Сели бы, а? Садись, садись, забери меня отсюда. Бесполезно. Отбомбил, сбросил грузы, и улетел.

Отчаяние охватило меня – вот оно, спасение, прямо над головой. Пока я оставался один, было спокойно. Все только в моих руках, жизнь и смерть. Я был готов к движению, к борьбе. Да, еле стою на ногах. Да, шансов дойти до воды и зелени мало. Но я знал этот опасный путь вниз и был готов идти к цели.

И вот – вокруг люди, есть поддержка, проложен путь вниз, а внутри безнадежность – почему он улетел, а я остался в этом снежном мире, где нечем дышать? Улетел. Слезы застыли на глазах, я без сил плюхнулся на снег. Обреченно полез в палатку и резко сказал Яковлеву:

– Что, хотите еще труп? Скоро вы его получите.

Семеныч смутился, забормотал о Леонове. О Сергее, который утром обварил автоклавом лицо. Для протирки ожога я ссудил его мочой. Этого добра у меня постоянно много. Картина была достойная пера. Сергей начал открывать автоклав прежде, чем он остыл. Как Кузя при первом выходе на Москву. Из-под крышки ударила струя кипятка, автоклав стал прыгать по палатке. Я спрятался под спальник и тем спасся, а Сергею ошпарило лоб.

Сибиряки ушли наверх. Пришла шестерка из Душанбе, во главе с их лидером Яновичем. Они поставили свою высотку. Костя Леонов залез ко мне.

– Ну, как ты тут?
: – Да, жив пока еще.
: – Что пьешь, как дышишь? А, ну все правильно. Фуросемид – это хорошо, а лучше любых антибиотиков на этой высоте действует частое глубокое дыхание. Так что молодец, дыши глубже. Возьми вот олететрин и сульфадиметоксин. Первого три сейчас, две на ночь. Второго две и две. Завтра пойдешь вниз. Идти-то сможешь?
: – Не знаю. Попробую.
: – Что пробовать? Идти надо. И вентиляция лучше. Я тут сам себя плохо чувствую, да и многие из спасателей что-то заболевают. Кстати, за нами с группой Беззубкина идет Мальцев.

Костя закашлялся и исчез. Я обрадовался – наконец-то наступила определенность. Мальцев неподалеку – это приятно. Настроение улучшилось, несмотря на погоду. Я выпил таблетки.

Потом Костя пригласил в их палатку. В длинной уютной высотке все сели друг против друга. В торце, во главе «стола», расположился Янович в пуховке с нарукавниками, умный взгляд из-под очков.

– Ну-ка, разлили всем по 30 грамм. Как это не пьешь? Заболел, что ли? Так, завтра на гору не пойдешь…

А погода все ухудшается. Ветер свистит над перемычкой, швыряя пригоршни снега. Мы залезли к себе, плотно поели и легли спать, прижавшись друг к другу. Палатка, старая добрая «серебрянка», застегнута наглухо.

Я не мог спать, и не спал почти до утра. Я слушал ветер. Он выл и свистел. То стихал на минуту, то вдруг обрушивался внезапным шквалом. Бил и трепал палатку без всякой жалости. Палатка шаталась, наклоняясь до предела, как парус над волной, но стояла. Мне все казалось, и я ждал этого, что палатка либо разорвется, либо рухнет. Однако наша старая серебряночка, со штампом на входе «Варзоб-76», аккуратно растянутая, продолжала стоять.

Я опирался спиной о торцевую стенку палатки – так легче дышать, полулежа. Под утро обнаружил, что опираюсь о стену – с этой стороны намело плотный сугроб. Снежная пыль проникла внутрь, покрыла тонким слоем спальники, а на стенках вырос тонкий слой изморози. Под утро я все же сполз поглубже, устроился потеплее между Сережей и Юрой, и задремал.

30 августа

Утром пурга продолжала свирепствовать. По просветам видно, что внизу погода лучше. Было решено, что вниз идем мы четверо, и в помощь двое душанбинцев, Саша Чилин и Толя Скачков. Руководство спасработами решило, что наша группа свое дело сделала, и достаточно измотана.

Позавтракали, и начались хлопоты. Укладывали рюкзаки, согласовали продукты, кто какую возьмет рацию, кто несет веревки, и т.д. Я не принимал во всем этом участия. Лежал, слушал, одевался. Рюкзак мне помогли уложить. Туда впихнули два спальника и мой блокнот, а также разную мелочь. Кашлял я меньше, вылез на ветер, постоял, замерз, нашел свои кошки в снегу и полез обратно. Кошки я надел с трудом, но сам. Рукавиц у меня нет – истрепались наверху, и куда-то пропали. Остались только тонкие перчатки.

– Мужики, нет ли у кого запасных рукавиц?
: – Да и мне бы, – присоединился Яковлев. – А то мы и не рассчитывали на такую погоду. Да и то, что было порастрепали и растеряли.

На меня Костя тут же напяливает пуховые рукавицы. Я дую в них, выдыхаю теплый воздух, но они все же немного продуваются ледяным ветром. Все отворачиваются от ветра, ждут окончания сборов. Я уже нашел свой ледоруб, и главную опору – палку из заброски – это двухметровая дрына. Второй из душанбинцев, Толя, черноглазый и очень живой, протягивает мне вязаные шерстяные рукавицы, на которые надеты брезентовые, очень плотные. Это мне больше нравится, и я их с благодарностью принимаю.

Наконец, все готовы. Начальник душанбинцев, Янович или просто Ян, плотный верзила в интеллигентных очках и белых нарукавниках, дает добро.

Мы тепло и поспешно прощаемся со всеми. Костя кашляет, остальные хлопочут у нашей палатки. Семеныч и остальные начинают идти вниз – долой от ветра, причем каждый своим путем. Я кому-то сунул ледоруб, опираюсь на дрыну и плечо Саши. Мы медленно, шаг за шагом, идем вниз. Неужели мы наконец-то идем вниз, и я не умру от воспаления легких на высоте 6000 метров? Кажется, Москва наблюдает за нами. Я стараюсь не смотреть в ту сторону.

Мы медленно спускаемся вниз, потом идем вдоль обрыва над трещиной. Спешить особо некуда: наши впереди совещаются, примериваются. Саша ворчит – вечно с ним так, с Толей этим: встанет, и стоит. Весной ходили – спускал его на веревку – полтора часа простоял. Говорит, что выбирает. Вытащили – что ты там делал? Да я смотрел. Что там смотреть?

Тем временем мы спускаемся ниже. Вскоре я расстаюсь с плечом Саши, иду сам, опираясь на палку. Скорость, конечно, не та, но я стараюсь попадать в следы. А главное – я иду сам, и координация неплохая. Только икры так болят, что мучают до предела, шаг корявый. Мы траверсируем снежный склон под нашим бывшим маршрутом, под западным гребнем. Вскоре выходим на гребешок, по которому идем вниз.

– О, да это же тот гребень, где ты тропил! Ты помнишь, Семеныч?

Семеныч грустно кивает. Ему тоже тяжело идти. Спустившись, я смотрю вверх – вон она, как высоко проклятая перемычка. Наш путь был правее, но душанбинцы идут влево. Они поднялись сюда по ледовому склону, в обход нашего ледопада. Мы снова идем траверсом, выходим над ледопадом. Здесь я сажусь, наконец, на рюкзак – пора отдыхать. Первый раз мы отдыхали перед гребнем. Неужели где-то есть травка, среди которой журчит ручеек. Я все время вспоминаю этот ручеек на пасмурной вертолетной площадке ледника Согран.

Что-то к боли в легком прибавилась боль где-то около печени. Чем дальше, тем больше. Ах, да, причины как раз этого Костя нам еще на Фортамбеке объяснял. Я слишком долго лежал, отвык ходить. И теперь сердце не справляется прогонять общий объем крови. Кровь накапливается в печени, которая является своеобразным депо, накапливая кровь. Печень расширяется и начинает болеть.

Я просто чувствую, как печень скрипит по внутренним органам, кровь разрывает ее. Каждый шаг отдается растущей нестерпимой болью. А еще предстоит подъем, хотя и небольшой.

Наконец, встаем, и идем дальше. Сначала плавно поднимаемся к траверсу над сбросом к «нашему» ледопаду. Вот ребята начинают вешать 80-метровую веревку, и я опять отдыхаю. Долго копаются. Что-то уж очень осторожно двигаются. Там перегиб, дальше не видно. Приходит моя очередь, и я подхожу ближе. Пристегиваюсь, и получаю команду от Саши:

– Будь предельно осторожен – на самом крутом месте пополз склон!

Да, я подхожу ближе, и вижу – по глубокому снегу прошел зигзаг трещины. Вниз до ледопада – метров триста. Следы ведут меня вверх, выше линии отрыва. Я прохожу осторожно и медленно, как все. Лавина вообще страшная штука, а здесь особенно.

Наконец, вышли на почти безопасный склон перед крутым взлетом. Толя проходит его с нижней страховкой. Затем Саша протягивает вторую веревку. Пока вылезают Фил и Семеныч, я подхожу к началу перил. Я лишь прощелкиваю одну веревку, как страховку, через пояс. За нее будут тянуть. Вторую я держу руками. Сережа наблюдает снизу. Ну, с богом и печенкой!

Я осторожно дохожу до трещинки. Здесь трехметровая вертикальная стенка. Мне удается удачно ее пройти, регулируя натяжение страховки, и подтягиваясь руками за перила. Пояс давит на печень, а она болит, черт ее подрал, скотина!

А, дьявол! Ребята сверху дернули, и повалили меня в снег. Я беспомощно барахтаюсь, и с большим трудом снова принимаю устойчивое положение – ноги в склон, сам слегка откинувшись. Иду вверх, печень болит, скрипит по ребрам, прямо наружу лезет. Дыхание свистит, рюкзак давит. Да еще Сережа снизу следом идет, порой дергая за веревку.

С трудом делаю шаги по уже более легким ступенькам. Отдыхаю. Саша встревожено выглядывает из-за перегиба.

– Ну, что с тобой? Слушай, ты молодец! Давай вверх.

Дыхание перехватило, я не могу нормально говорить. Тихо сиплю:

– Что же вы меня внизу-то чуть не задушили? Ведь болит печень…

Лицо Саши испуганно вытягивается. Наконец, я вышел. Меня подхватывают под руку – и плюхаюсь на чей-то рюкзак в снегу. Уф-ф! Отдыхать.

Мы на горизонтальной полке, уходящей за угол. Настоящий балкон. Я смотрю на другую сторону ущелья. Там белая мраморная полоса прорезает длинный зубчатый гребень, который сползает с пика Ошанина вдоль Сограна. С перемычки полоса была ниже меня. Затем мы спустились, и стали ниже ее, а теперь опять на одном уровне. От этой полосы вниз еще далеко. А еще в конце гребня видна низкая вершина, накрытая сверху ледником как грибной шляпкой. Я помню, что снизу эта вершина смотрелась, как с висячим ледником, а здесь все по-другому. Когда же все эти вершины будут надо мной?

Но вот я отдышался, печень спряталась под ребра. Пора в путь. Идем по полке, как по балкону над горным театром – какое приятное место. Огибаем верхний пояс скал западного гребня. За поворотом открылось – да это та вершина с ледовой шапкой, которая обрывается полукилометровой стеной. Все это еще внизу.

А ребята уже начали спуск по широким снежным полям к началу ледового склона. Толя бегает, и фотографирует все подряд – у его «Смены» длинная пленка. Заодно он сопровождает меня – шествующего «важно в спокойствии чинном».

Остальные уже спустились к концу поля. Саша с Филом отправились на разведку спуска. Сережа с Семенычем копаются на вырубленной во льду площадке. Мы подходим, и я даже пытаюсь помочь растягивать разноцветную «высотку». Все немного суетятся, но вот палатка стоит. Внутрь запускают Сергея. Он разложил все коврики, лед наколот, примус разведен и подан внутрь. Я снимаю кошки и забираюсь в палатку.

Приходят Саша с Юрой. Первая попытка их была неудачна, но путь они нашли. Мы много едим и пьем, весело разговариваем и любуемся закатом. Погода здесь совсем другая. Ветра почти нет. Наша палатка на склоне отлично видна из базлага.

– Я Рангун, я Рангун. База, как меня слышишь?
: – Я база, мы вас даже видим. Как ваши планы, как состояние Петрова?
: – Наши планы – спуск. Состояние Петрова хорошее. Идет сам.

Я внутренне улыбаюсь. Я доволен собой. Таблетка фуросемида и баночка за ночь осталась пуста – организм все жадно выпил. Сплю хорошо и тепло. День прошел отлично. Мы потеряли полкилометра высоты. Саша Чилин долго, больно и приятно массирует мои икры.

31 августа

Я вылезаю из палатки и не верю глазам своим. Утро великолепное. Горы освещены восходящим солнцем и контраст цветов – скалы, снег и небо, не просто просится, а рвется на цветную пленку. А у меня ее нет. Я редко видел в горах такую игру света. Остается просто любоваться. Но пора завтракать. Связь проходит как перекличка. Группа Беззубкина идет нам навстречу. Коростылев с Кузнецовым спускаются на перемычку. Начат подъем Прусова. Меня вертолет с ледника не возьмет, и вообще в ближайшие два дня вертолета не будет.

Ну, и что же, все идет нормально. Пойдем своими ножками. Сложена палатка и одеты рюкзаки. Уже готов первый 80-метровый дюльфер, и ребята уходят вниз один за другим. Я подхожу последним. Чувствую я себя вроде хорошо, но двигаться стараюсь плавно и осторожно – только бы печенка выдержала!!!

Все бегут, держась за веревку. Яковлев спускается осторожно. Смущенно признается, что после ночного отравления у него выскочил геморрой. Только этого и не хватало. Я пропускаю веревку самым тщательным образом, и, нагружая ее всем весом, медленно перебираю ногами. Саша сделал проушину и спускается последним. Чудесное утро расслабило нас, вышли поздно.

Дюльфер идет за дюльфером. Склон не очень крут, но нельзя идти здесь без страховки – ледник виден прямо под нами, далеко внизу. Он ждет нас, если что.

В спуске по веревкам проходит полдня. Я дощелкал пленку в ФЭДе Яковлева – единственное утешение. Наконец, внизу мелькнули скалы и люди на них. Через одну веревку спуска мы выходим прямо над ними. Я спускаюсь предпоследним. В нижней части более короткие веревки, с узлами, приходится перецепляться. Вдеть карабин, пропустить узел, снять карабин, ехать дальше.

Внизу – о, да это обросший бородой Мальцев. Он открывает аптеку, достает шприц.

– Иди, иди сюда, голубчик.

Остальные с интересом наблюдают. Голубчик медленно съезжает по последней веревке, тяжело дыша, переступая ногами по уже рыхлому льду.

– Давай, поворачивайся, снимай!

Поворачиваюсь, мою самостраховку отцепляют и щелкают за крюк. Спускаю брюки.

– Ба, да у тебя же здесь была раньше задница, где же она теперь?

Народ сидит на камушках и хихикает.

– Ладно, ищи, должна быть. Да, Игорь, у меня еще икры болят – от чего это?
: – Фуросемид пил? Организм обезводился, вот и болят. Сейчас я тебе сделаю инъекцию шведским препаратом, специально для этого брал.

Толстый довольный усач смотрит:

– Надо внизу коробочку у доктора забрать, или выпросить.

Коробочка у Игоря с узорами, почти чеканкой, серебристая. Большая и впечатляющая. Беззубкин – сухощавый пожилой человек в очках с золотой оправой, с большим наносником. Тихо сидит выше и за всем наблюдает. Усач нападает на меня:

– Да ты слезь с рюкзака-то, там же мокро, подтекает. Пересядь в сторонку!

Я своим тихим голосом отвечаю:

– Устал, отдохну здесь. Потом пересяду.

Тем временем перила протянуты вниз. Нас угощают яблоками, обещают арбуз на вертолетной площадке. Группа Беззубкина сидит выше на готовой площадке для палатки. Ниже другая группа выкладывает из камней пьедестал для своей палатки.

Поговорив, мы начинаем спуск. У этих группы короткие веревки и их оказалось мало. Поэтому шли медленно. Моя очередь спускаться. Я прохожу веревку. На сцепке сидит какой-то малый и доброжелательно советует:

– Да ты схватывающий завяжи, а самостраховку покороче сделай.

И делает мне это все. Перецепляет мне карабины, и я с трудом – мешает короткая петля прусика – еду вниз вдоль скал и снега. Однако, что это? Журчит ручеек. А во рту сухо. На повороте вдоль скал я вижу в углублении блеск бегущей воды. Скорее залезть рукой. Какая вкусная вода. Сверху рвется Ягупов, торопит. Нет уж. Напиться я должен. Кроме того, к черту этот прусик, сковал совсем, мешает. Надо же, позаботился, умник. Как будто я хуже чувствовал себя на длинной самостраховке! Только тогда падать не надо, а то потом хрен достанешь до веревки!

Сережа быстро съезжает ко мне и нервно перещелкивается дальше. Шаг, другой, падает, едва не сдергивая меня, встает и уходит дальше. Я спокойно говорю вслед:

– Что ж ты, хочешь быть ассом, а сам падаешь.

Он молчит и продолжает спускаться. Я иду следом. Мы огибаем скалы, наши уже готовят очередной спуск. Сначала он прост, потом круче. Съезжаем туда. У нас две сороковки, 80 метров мы оставили группе Беззубкина. Спуск не занял много времени. Три веревки, и найдя переход через бергшрунд, мы вышли к крутому спуску по снегу на ледник. Здесь остались следы, по которым мы спустились к площадке для палатки на льду. Лежали грудой чьи-то оставленные вещи. Нашли и груду толстых ледяных сосулек для приготовления воды. О нас позаботились. Уже стемнело. Палатку поставили быстро.

Напряжение дня проступило в нервных разговорах.

– Дай фонарик – светильник сделаю из лампочки.

Сергей как взорвался:

– На дне рюкзака фонарик, есть и важнее дела, и что ты вообще всем мешаешь…

И так далее. Ну, этого следовало ждать – когда-то должна наступить разрядка. Я напрасно раздражал его, ровным и спокойным голосом объясняя, что мне нужно. Это спокойствие привело его просто в ярость. А почему я говорю спокойно? Да просто сил нет говорить громко. Ребята Сергея успокоили, мы все залезли в палатку. Пока закипала вода, Сережа уже вполне миролюбиво протянул мне фонарь.

– Да нет, мне только лампочку и плоскую батарейку.

Фил дал батарейку от «Недры». Мы уже спустились, у душанбинцев военная рация. Поэтому мне, наконец-то не надо пихать свою рацию и питание в спальник. Я быстро соорудил из батарейки примитивный фонарь, и мы повесили его под потолок. Свет яркий, палатка – полупрозрачная. Сверху смотрелась, наверное, как цветок на леднике.

У нас очередной праздник – Филонов справляет свои 25 лет. И мы нашли и выпили спирту. Я пообещал Филу подарить свои бахилы. И вспомнил, что их следовало бы отдать Мальцеву, который ночует на полкилометра выше.

И мы вели уже разговоры о Душанбе, о том какие там есть бани, какая сауна на КСП. Куда я обязательно должен попасть, с воспалением легких, ага. Мы поговорили о пельменницах, которые продаются в ЦУМе, и достоинствах их. Будет время – заходи в Душанбе в гости. Сережа вспомнил, что завтра же 1 сентября? А он обещал 23 августа быть на работе. И 19 сентября начинается приз Валерия Мальцева по скалолазанию, и он просто обязан туда поехать. Форму уже не набрать, так хоть представителем. Как не ехать. Да, понимаешь, мы каждый год у себя делаем медали для победителей, ехать надо.

Постепенно разговор угас, померкла лампочка, и мы расползлись спать. Еще про семейные дела, о секции с молодежью. Лыжной базе прекрасной, сделанной своими руками в Обигарме. Горы, веселые затеи зимой и летом. И как они ходят в походы. И как Костя Леонов любому больному говорит: Болит печенка? Так она и должна болеть. Сильно кашляешь? Ну, так и должен кашлять. Я вот тоже сильно кашляю. И все дружно смеялись.

1 сентября

Утром собрались намного быстрее, чем накануне. Но все же дождались солнца, которое не спеша согрело палатку. Позавтракали и к связи уже сидели на рюкзаках. Тем временем, пришла группа снизу. Впереди, высоко поднимая ноги в двойных вибрамах, шел какой-то нескладный тип, одетый во все иностранное. Остальные одеты по человечески. Меня, конечно, больше всего привлек красивый ледоруб – давняя мечта. Но этот был тяжел и не очень удобен.

С другой группой поднялся Володя Мельник. Встреча была радостной. День, правда, пасмурный. Посмотрели, как идет вверх первая группа. Когда мы пошли вниз, группа прошла бергшрунд и полезла по склону.

– Толя, смотри, «иностранец» на четыре конечности встал.
: – Ага, наконец они поняли, что там непросто. Они поняли, что по льду бегом не пройдешь.
: – Да, видать не силен на льду. В его кошках можно и побыстрее.

Мы идем вниз по леднику. Входим в срединный ледовый тоннель, прорезающий ледник вниз. О, знакомые места, здесь мы шли вверх. Снова пробираемся под торчащими из ледовой стены камнями, нависшими над головой. Снова перебираемся через мостик на большой поперечной трещине. Снова уходим влево на ледник по узкому ледовому ребрышку. Все вокруг выглядит сильно потаявшим. А тогда все было покрыто слоем свежевыпавшего снега.

Мы тогда не знали, куда идем, туда ли идем, куда надо. Не собирались лезть на вершину. Не знали о грядущих событиях. Но путь по ледопаду, который мы нашли при подъеме, оказался наилучшим. Группы, которые потом шли иначе, вешали на ледовых сбросах не меньше двухсот метров перильных веревок.

По знакомому гребешку вернулись на ледник – дальше долина обрывается вниз ледовой стеной. Осторожно выбирая путь среди ледовых стен, как по лабиринту, выбрались на ледовый склон. Вниз и вправо уходит ледяная долина с ручьем, слева вздымаются скальные отвесы подножья западного гребня. Под нами на леднике среди нагромождения глыб белеет палатка. Ледовый склон за ней кончается наверху мощным ледопадом – где-то там скрывается южный цирк Москвы.

Мы пошли по льду вниз, к палатке. Я уже чувствовал себя почти хорошо, и выбирал для своих кошек лед покруче. Сброс высоты – лучшее лекарство. У палатки набросились на консервы, потом на чай. Два парня, заботливые хозяева, делали все молча и быстро. К нашей группе присоединился здоровенный и невозмутимый Ян, Ян Кюннап, из Таллина. Его мучает горная болезнь, сильно болит голова. Он пойдет вниз. Подкрепившись, мы тепло попрощались и пошли вниз вдоль ручья.

Облака висят низко, мелкий снежок хлещет по лицу. Но каждый шаг отдаляет нас от западного гребня, скалы которого протянулись за нами вдогонку. Мы уже низко спустились – вон тот висячий ледник на хребте над нами – сверху он был как блин, лежащий под ногами.

Там, за облаками, Москва задумчиво наблюдала за нами, и я ощущал сомнения в ее желании расстаться со мной.

Через километра полтора мы вышли из русла. Ледник здесь местами очень ровный. По рации слышим, что сюда, быть может, сядет вертолет – снять Гену Прусова. Но сейчас в лицо лепит метель, ветер. Памир и сентябрь вступают в свои права. Метель чуть утихла, и мы пошли вправо, выискивая то место, где можно спокойно пересечь Согран.

Я посмотрел вправо. Где-то там, на камнях Юрой был сложен большой тур, как ориентир. Мы шли друг за другом по чистому льду. Впрочем, трещин здесь, кажется, не было. Гигантские разломы поперек русла ледника ждали нас ниже, где-то впереди...
….
… Я возник ниоткуда и медленно осознавал себя. Вокруг синеватые призрачные сумерки. Я плыву в тихих волнах голубого света. Он со всех сторон. Я в пустоте и тишине, это парение в невесомости. Прозрачный покой вокруг. Ничего земного и реального в этих голубых волнах света. Синева везде. Она растворяется вдали, и нет предела полету.

Вот, я уже там, все, это конец – внутренний холодок первой мысли пронзил сознание. Так вот как там все устроено…

Вторая мысль – раз я подумал, значит, я существую, я еще здесь.

Третья мысль вполне конкретная: – Пора отсюда сматываться.

С трудом ворочаю головой. Перед носом голубой мрак рассеялся и превратился в лед. Вокруг лед. Он светло-зеленый, как свет на морской глубине. Я провел по нему рукой. Холодная гладь покрыта крупными наростами льда, как чешуя акулы. Причем зацепами вниз. Я в ледовом склепе. Почему? Стенки уходят вверх, как будто я в щели. Рюкзак. Он почему-то впереди и слева. Ага, рюкзак. Значит, я куда-то шел. Он меня и спарашютировал. Дальше за рюкзаком ледоруб, на стропе привязан.

Обернулся – за мной такая же ледовая стена. Ярко-желтый капюшон пуховки весь красный, в крови. Откуда кровь? Неужели моя? Где я? Приплыла мысль – отличная могила для спелеолога, красиво здесь.

Боли нет. Оперся руками – ага, руки целы – о холодные скользкие стены. Ага, ноги на дне трещины, полусогнуты. Привычным движением спелеолога поерзал и распрямился на выдохе, протискиваясь вверх. Вытащил себя из узкой щели. Ноги тоже вроде целы.

Что вверху? Стенки уходят высоко-высоко, расширяются, и куда-то загибаются. Там отражается дневной свет, но неба не видно. Понятно, я на дне ледниковой трещины. Но как же я сюда попал? Почему я один? Стенки трещины сложены ледовыми плитками, с ладонь толщиной. Сверху удобные уступы для зацепов. Ага, эти зацепы удобны, действительно. Пожалуй, я смогу выбраться, вот только бы немного отдохнуть. А там разберемся, наверху.

Посмотрел наверх – лезть далеко, свет виден высоко наверху. Кошки на мне. Ледоруб, вот он, рядом. А крючья? Есть они или нет? Придется лезть в распоре. Не сорваться бы снова вниз.

Еще раз посмотрел вверх – что-то там красное. О, да это оранжевые веревки спускаются! Тут вернулся слух, и я услышал голоса наверху. Зовут. Я слабо отозвался.

По веревке спустился человек. Это Саша.

– Жив. – крикнул наверх. – Все цело?
: – Да, вроде цело.
: – Отлично.

Он помог мне натянуть на бедра обвязку, пристегнул веревку. Крикнул наверх:

– Давай. Поехали.

Веревка натянулась, я медленно, рывками скользил вверх, опираясь руками на стены трещины, чтобы помочь тянущим. Однако быстро тянут, вот и скользкое окно во льду, а за ним мир наверху. Голова снаружи. Пролезть, перевалить. Меня сразу заботливо подхватывают под руки.

– А ну, держите.

Я осторожно встаю на ноги. Держат. Черт возьми, стою! Делаю несколько шагов от трещины, сажусь на чей-то рюкзак. Веревку отстегнули, и она сразу уходит в глубины льда за Толей. Вскоре он наверху. Мужики закуривают. Кто-то заботливо протянул зажженную сигарету, я и тоже жадно курю. Огромный прибалт Ян тряхнул лохматой головой – может ему спирту дать?

– А что, у тебя разве есть? – Удивились все.

Я проглотил четверть кружки горючего, выдохнул. Тепло пошло по телу из глубины. Осмотрелся, ледник открытый, но трещина прикрыта коркой льда, в которой я пробил окно. Как же это я ее не заметил? Так я пролетел метров двадцать! Это с трудом доходит. Подарок под занавес. Вспомнил только, что хотел заглянуть за большой серак, выступ льда. Там две недели назад, когда мы шли вверх, стоял наклонный гриб – огромная глыба на ледовой ножке, так грохнулся он, или нет? Так и не узнал.

– Ну, я, пожалуй, сам пойду. Рюкзак только разберите, я его не понесу.

Все облегченно загалдели и стали дружно разбирать мой рюкзак. Этот рюкзак помог мне плавно скользить по клину трещины. В сознании падения не осталось. (Как называется это явление? Профессор в белом халате горделиво взглянул на студентов вокруг кровати. Амнезия? Правильно, частичная амнезия при сотрясении мозга. И обход пошел дальше.) До лагеря спасателей на грузинских ночевках еще часа два ходу. Тащить мое даже сильно исхудавшее тело никому не улыбалось – ледник Согран оставался зверски рваный…

Я смотрю на мой окровавленный капюшон пуховки. Как же я навернулся? Хорошо, что трещина на конус, рюкзак спарашютировал по гладким стенкам. Хорошо, что у этой трещины есть дно, и близко.

– Так ты сам пойдешь?
: – Да.
: – Молодец.

Док и сопровождающий уходят назад. Док решил забрать свои инструменты. Продолжает падать снежок. Все одели рюкзаки. Ну, вперед. Я беру ледоруб. Говорил вам, раздолбаям, что я пострадавший – возьмите на веревочку. Да ледник-то вроде открытый. Ну, и что? Ладно, пошли.

Теперь меня подстраховывают, особенно когда выходим на осыпи и пробираемся над ледником по разрушенным скалам. Я уверенно дохожу до площадки чешских вымпелов над ледником Наблюдения. Но в конце уже с раздражением резко прошу уйти вперед тех, кто идет впереди, думая, что мне помогают.

Мы спускаемся прямо на ледник. Одеваем кошки. Здесь не улетишь, только озера. Путь промаркирован красными ленточками, но я уже на пределе. Иду медленно, часто останавливаюсь и отдыхаю. Вся группа, включая часть ребят, которых мы встретили на морене, уходят вперед. Со мной остаются двое. Мы продвигаемся сквозь сумерки по леднику. В конце навстречу выходит фигура в красной пуховке – мы обнимаемся с Володей Дубровских. Он показывает тропу наверх, и мы идем куда-то вверх по морене. Потом вбок траверсом, так легче, хоть не подъем. Слышен какой-то странный шум. Да это же движок тарахтит! И вот в темноте призрачно разлился давно невиданный электрический свет!

Падает мокрый снег. В кухне из камней что-то готовится. Мы обнимаемся и целуемся с Геной Пшакиным. Кажется, моя одиссея окончена. Ребята ставят палатки. Хорошо бы, прилетел завтра вертолет. Уж больно нелетная погода.

Это было 1 сентября 1980 года. Кончился месяц под номером восемь. Шел восемнадцатый день работы нашей головной спасательной группы на пике Москва. Где-то за нами другие группы вели истощенного Славу Коростелева и тащили Гену Прусова с обмороженными ступнями. Мы помогли сохранить им жизнь. Игорь Хацкевич, Гена Поляков и Алексей Петрович Давыдов, дядя Леша, – их тела остались висеть на стене под вершиной до следующего года.

Вертолет за мной только завтра пробьется сквозь густой туман. 2 сентября

Вертолетная площадка над ледником Сугран.

Ну вот, наконец-то, прохладная осень. Туман укутал горы. Мы лежим в палатке. Перед носом жухлая трава площадки грузинских ночевок. Негромкий галдеж базы спасателей. Доктор с прибаутками и видимым удовольствием ставит мне уколы в задницу. Точнее, в то, что от нее осталось.

Идет густой мелкий снег. Вот сейчас слышу шум его винтов. Он, видно, разгоняет облачность по ущелью, чтобы сесть к нам на площадку. Шутка такая.

Гена Пшакин сидит в палатке радиста и по лагерю разносится его голос, глуховатый от сырости тумана.

– У нас низкая облачность… У меня была связь с верхом, готовьтесь записать… Янович поднялся к сибирякам. Они покушали, начинают транспортировку Прусова… Группа Беззубкина ночевала ниже перемычки. Сегодня будут на перемычке… В группе Транспорт-2 заболел один участник. Этого больного ведут в базовый лагерь. Больше ничего нет. Вертолет ушел от нас вниз.

Это Пшакин по рации сообщает информацию в Джиргиталь. Там аэродром, там жизнь.

– Состояние хреноватое, надо сказать, но кушает, пьет, бодрится… Да собственно и у меня ничего нет. Единственная просьба – задержать вертолет до завтра… Прислать его рано утром, потому, что после обеда все закрывает… Хорошо, связь в 15.30…

Состояние хреноватое – это про меня, что ли? Впрочем, пожалуй, он прав… Мозги работают, а в целом да, хреноватое, конечно.

Мы с доктором Виктором из Йошкар-олы и Яном из Таллина, которого и здесь мучает горняжка головной болью, сидим в желтой палатке. Она непромокаемая, но хорошо отпотевает, внутри сыро. Снаружи сыпет мелкий мокрый снег.

Вертолет улетел, все по палаткам. Над Памиром зима. Что я теперь вижу перед носом? Камни, вода между ними, реденькая травка и лишайник. Болит все тело, разбит затылок. Я получаю уколы. Мальцев по связи назначил тепафилин, интересно, что это? Передвигаюсь с трудом, постанывая и кряхтя как старец, усталый и измотанный. Однако все горное позади, здесь всего лишь 4200 и неторопливые разговоры. Пульс спасательных работ доносится до нас лишь по рации. Я уже съел огромное количество кислой черной смородины, угостился яблоками. Мне хорошо, несмотря на общую слабость, истощение. И вот теперь навалилась усталость, а вчера я мог идти, лезть, работать бесконечно. Как робот. Думающий робот. А теперь все бегают вокруг меня и с удовольствием, или без него, делают мои маленькие просьбы.

И я с удовольствием смотрю, как ребята растягивают палатки под мокрым снегом. Смотрю на покрытый крупными каплями серебристый старый плащ, который прикрывает готовый к отправке рюкзак. На оттяжку палатки в снежных хлопьях, которую зацепили за побитый ржавый ледоруб. Володя заглядывает и говорит:

– Как у вас солнечно в палатке.

В палатке хорошо.

И вдруг я услышал вертолет. Этот звук нельзя ни с чем спутать. Далекий гул почти не различим. Даже ближние склоны не видно в этом молоке. Но стрекот все ближе, превращается в грохот. Он пробился сквозь мглу ущелья, пролетел над нами вверх, где-то развернулся и ушел вниз. Все бросились на вертолетную площадку – удобную поляну на краю ледника. И вот он над нами. Вихри обрушились, держи палатки и вещи. Свист лопастей смягчился, лупоглазая стрекоза удобно разместилась на площадке.

Меня под руки ведут к вертушке по мокрому зеленому дерну. Залез по лесенке, сел на металлическую скамейку у иллюминатора. Лесенка поднята, дверцу закрыли. Вертолет взревел, приподнялся, развернулся, грозно нагнулся вперед. Потом покатился, подпрыгивая на кочках, к обрыву и свалился туда. Так показалось. Тело провисло в невесомости, но тут лопасти приняли вес и вертолет торжествующе взмыл над камнями морены и ушел над серым ледником в долину. Склонов по бокам не видно. Как они нас нашли? Памирские пилоты просто волшебники.

Туман ушел вверх, мы вышли из ущелья, сделали вираж и сели на мягкую траву среди берез. Нереальный пейзаж. Я слез по лесенке и сел на зеленую траву. С какими-то цветочками. Здесь дышится легко, и о да! Здесь же тепло. И комары…

Летчики выясняют какие-то странные дела. Оказывается, мы должны забрать еще два тела в верхней части ледника. Там лежат два туриста в снегу под перевалом Наблюдения. Это девушка, которая показывала фотографии Москвы в лагере на Сулоева, и парень из той же группы. Мы видели людей этой группы вверху на снежнике, когда спустились с пика Крупской. Они не просто топтались тогда над нами там, на снегу, а искали друзей в лавине.

– Нет, не полетим, там полный туман, нет видимости…

Мы летим в Джиргиталь. Виктор Павлович Попов, со слезой в глазах, обнял и послал в баню. Два письма от него получил. Зашел в сарайчик, в предбаннике снял пуховку – желтый капюшон в ржавых пятнах крови. Баня. Это хорошо. Холодной водой отмыл кровь на капюшоне. Сел мокрым задом на холодную лавку и стал читать письма.

Спелеологи ждут меня в экспедиции на Бзыбском хребте, на Кавказе. Ага, уже еду. Лена что-то пишет, волнуется. Строчки расползаются перед глазами. Чего-то важного я не понял. Помылся кое-как в грязноватой бане, и пошел спать.

3 сентября

Утром прилетели Коростылев и Кузя. Пруса спускают с перемычки. Вертолет с нами сразу летит на Душанбе. Главный смысл письма Елены я прочитал и понял уже в вертолете, Нас ждет пополнение. Да, ради этого стоило бороться за жизнь. Но это уже другая история. Под нами желтеют долины осенними травами. Мы летим вниз, в жару.

Я посмотрел в иллюминатор на уходящий снежный Памир. Впереди город, госпиталь. Все бы ничего, только отекла нога, которую обморозил.

Филонов и Троянов по рекомендации начальника КСП Согрина привезли меня в Ожоговый центр Душанбе. Мои ноги от жары распухли. А в горах были ничего. В Центре сделали новокаиновую блокаду, согрели ноги компрессом из мази Вишневского. Персонал и больные окружили заботой и вниманием. Впереди долгое лечение здесь, перелет в Москву, выздоровление в Институте имени Склифосовского. Двустороннюю плевропневмонию вылечили цепорином, который достал Саша Ермолин. Но это потом.

Когда муж не приехал в срок из экспедиции, Елена позвонила по телефону Центрального совета. Трубку взял сотрудник.

– А, так вы жена Петрова?
: – Да, а что-то случилось?
: – Да, случилось. Подождите.

Он ушел. И отсутствовал целую вечность. Потом взял трубку и неторопливо сказал.

– Успокойтесь, все в порядке. В списках погибших фамилии вашего мужа нет.

Когда я оформлял страховку, врач на комиссии зачитал справку.

– Участвовал в высотных спасательных работах на Памире в течение 18 дней. Получил обморожения, сотрясение головного мозга, плевропневмонию. В состоянии средней тяжести доставлен вертолетом в Душанбе.

Он задумчиво посмотрел на меня.

– А какой вам дали орден?
: – Лучшая награда – жизнь. Я ее получил. Да и двоих спасли, жаль, что не всех.

Человек должен испытывать себя, потому что испытания делают его сильнее. Здесь нет зрителей. Никто не свистит и не хлопает в ладоши. Ветер заметет следы и ничего не останется на снегу. Только крюк на скале или записка в туре на вершине. Если дойдешь до вершины. «Знай, не увидят тебя ни на миг, знай, никогда о тебе не напишут. Песню победы, иль бедствия крик, только безмолвные горы услышат». И есть друзья, которые, бросив все, идут на помощь.

Остаются рассказы и легенды. Они проступают сквозь сухие строки протоколов разбора несчастных случаев. Но другие придут и, возможно, пройдут тобой не пройденный маршрут. Даже если они ничего о тебе и не слышали. Но это будут другие люди и другой маршрут. У них будет другой взгляд на мир, другое снаряжение. Горы меняются – тают снега, текут ледники, рушатся скалы. Твой путь останется уникальным. Нельзя дважды войти в одну реку. Потому, что всякий раз на тебя текут новые воды.

Всем здоровья и удачи!

Фото. Андрей Петров

Послесловие

После запроса тройки Яковлева, оказавшейся на перемычке 6100 м без палатки и снаряжения, спасатели позвонили первому секретарю Джиргитальского райкома партии Адыл Бердыевичу Бердыеву. Он взял на себя ответственность за вылет вертолета. Заброску палатки, спальников и продуктов нам на перемычку, когда мы готовились к холодной ночевке, выполнил пилот Олег Николаевич Гаврилов.

Грузы позднее на перемычку сбрасывал командир вертолетного звена Вениамин Маркович Кожин.

Первыми ко мне на перемычку поднялись альпинисты группы Николая Шевченко, за ними группа Юрия Яновича.

Скачков Анатолий Степанович и Чилин Александр Валентинович из Душанбе сопровождали нас с перемычки.

В лагере спасателей на 4200 перед вертолетом со мной в палатке жили Дубина Виктор Николаевич – врач из Йошкар-Олы и Кюннап Ян Александрович – здоровяк из Таллинна.

Спасение и транспортировку Славы Коростелева и Гены Прусова, кроме групп Шевченко и Яновича, обеспечивали также группы В. Плетминцева и В. Беззубкина.

Пик Москва. 6785 м.
Вид с ребра "Буревестника" (пик Коммунизма)

о нас