При вводе Логина и Пароля,обратите внимание
на используемый Вами
регистр клавиатуры!
|
|
|
|
|
Подсказка
|
||
|
При вводе Логина и Пароля, обратите внимание на используемый Вами регистр клавиатуры! |
||
|
|
|
|
|
||||
|
||||
Огонь в скалах
Глава третья
“Сколько прошло времени? День или два?” — Виктор не мог понять, силы были на исходе. А метель ревела с неослабевающим упорством, поднимая пласты снега и бросая их на две маленькие фигурки, устало бредущие в снежной слепоте. Ураган обрушился внезапно, как космический взрыв, небо будто прочертил громадный метеорит. Где-то в глубине памяти у Виктора вставали рисунки и фотографии катастрофы тунгусского тела, повалившего тайгу на многие километры. “Что делать? Как спасти Вовку? Мальчишка совсем ослабел”... Виктор встретил его у “Розы ветров”, когда парень, весело насвистывая, шел с кордона “Муфлон” на перевал. Отец Вовки — Федор, школьный товарищ Виктора, работает в самом глухом углу горного заповедника. Вовка учится в городской школе и зимние каникулы всегда проводит у родителей. Виктор обещал проводить его в город, и вот попали в снежный ураган. Горноспасатель Виктор Громов прекрасно знал все неровные складки и скалистые закоулки своего района. Лыжный вездеход “Буран”, на котором Виктор выехал на кордон “Муфлон” от “Хижины с оленьими рогами”, сломался на перевале, и он пошел навстречу парню. В снежной пустыне горного плато отчетливо виднелись черные человеческие фигуры, шедшие друг к другу. Вовка тоже не усидел дома и отправился встречать дядю Витю на Кабаньем седле. Теперь они кружились и кружились в снежном хаосе, потеряв дорогу, точнее — едва заметные столбы, заваленные снегом. Виктор давно отдал мальчугану свою куртку, но Вовка замерзал. Тогда он снял с себя толстый шерстяной свитер и укутал им ослабевшего мальчугана. Сам остался в нательной рубашке. — Ничего, продержусь, ведь купаюсь же зимой в море! — вслух проговорил он, подбадривая самого себя. А ветер неистовствовал. Иногда оловянное солнце вдруг мелькало в разорванных тучах и тут же исчезало в снежной темноте. Виктор не стремился на юг, хорошо зная какие глубокие обрывы там ожидают путников. Он начал забирать на запад, но светящийся солнечный диск, как хрустальная роза, появлялся слева, справа, сзади и Виктор понял, что они с Вовкой кружат в снежных складках горного плато. “Только бы не оказаться рядом с пропастью и не свалиться в пустоту!” — боязливо думал он. Поначалу, оказавшись в пурге, они бодро разговаривали. — Боишься метели? — чуть с превосходством старшего спросил Виктор, все свои сорок пять лет проживший в горах. Он родился здесь, вырос, вдоль и поперек исходил все тропы и облазил окружающие скалы. Отсюда Виктор, точно набравшая силу птица, вылетал к далеким вершинам Кавказа и Памира. Там покорял сложные маршруты на ледово-снежные и скальные гиганты. Альпинизм, с его романтичными и мужественными оттенками, большой любовью влился в его сердце, а дома вошел в жизнь трудной и опасной работой горноспасателя. Казалось, местные горы были маленькими, уютными и не грозными, но, к сожалению, трагедии часто случались и здесь. Срывались со скал, путались в пещерных лабиринтах, блуждали в туманах. Много неприятностей поджидало путников в окружающих горах. То, вдруг, огненный смерч взвивался над сухими заповедными лесами, растущими даже на скальных обрывах — и тогда лишь горноспасатели, используя веревки и альпинистскую технику, могли потушить пожар то просила помощи милиция, если случались автомобильные аварии на крутых горных дорогах и нужно было снять людей, попавших в беду на скалах. Много сложных и опасных дел доставалось горноспасателям. — Нет, мне не страшно, — улыбался Вовка, ведь он тоже всю свою десятилетнюю жизнь провел в горах. — Ничего, парень, прорвемся и через эту метель, — успокоил его Громов. — А правильно мы идем, дядя Витя? — Это трудно сейчас определить, но я стараюсь держаться подальше от обрывов. И они замолчали. Говорить было трудно. А буран крепчал и набирал гибельную силу. Скоро Вовка упал и не мог больше двигаться. Он лежал на снегу, как рыба на льду, вздрагивая от всхлипывания. — Вставай, малыш, нужно идти, а то замерзнешь! — стал тормошить его Громов. — Не могу, дядя Витя! — простонал Вовка. Коренастый Громов взвалил Вовку на спину, привязал его к себе и, пробивая грудью стену ветра, двинулся в непроглядную толщу снега и густых облаков. Он не чувствовал ни подъемов, ни спусков, шагая вверх и вниз по горному плато. Вовка грел его спину, сладко посапывая, а грудь Громова занемела от корки льда. Виктор устал, дико устал, до безумия, до полного изнеможения, и единственная мысль двигала его вперед — это ответственность за жизнь Вовки. А ураган, словно разъяренный зверь, от гнева и силы менял свою окраску. Был то ярко белым, то матово-молочным или сизо-серым, то вдруг розовел или становился багровым. Виктор понимал, что облака низко неслись над горами и сквозь них прорывались лучи солнца, которые окрашивали метель ослепительными цветами радуги от голубых до пурпурных. Идти, точнее брести по крепкому насту он уже не мог, но что делать с мальчуганом? Лечь и накрыть его своим телом? — но если он замерзнет, то Вовка не выберется из под его окаменевшего тела и задохнется. Надо укрыть его где-нибудь под скальной карстовой грядой и самому лечь рядом. Но как найти скальный гребень? Все занесло толстым слоем снега и забетонировало крепким морозом. Собрав всю свою волю, — а сил уже не было, — Виктор снова побрел вперед, шатаясь от ветра и безысходности. Сам он мог умереть, но Вовка? Впереди что-то затемнело в белой мгле. Виктор упал на колени. Мальчик, привязанный поясом, попытался высвободится. Но Виктор прохрипел: — Сиди смирно! — и пополз к черной загадке, но таинственная тень растворилась в свинцовом стекле ветра. “Спасти мальчишку!” — одна мысль будто прожигала Виктора и заставляла двигаться, ползти, вбивать пальцы в мерзлую корку снега, срывая и ломая ногти до крови на опухших пальцах. Неизбежность смерти становилось очевидной. Виктор, с обмороженными руками, застывшей ледяной грудью, с лицом покрытым изморозью, где заслезившиеся глаза превратились в затуманенные хрусталики, не сдавался. Вовка, как снежный белый кот, замер за спиной Громова. Зимнее снаряжение горноспасателя, снятое Виктором, хорошо его грело. Все! Радужные круги поплыли перед глазами Виктора, он терял сознание, он умирал. Отстегнув Вовку, который был в шоковом состояние, прополз вперед, чтобы загородить парня от ветра. “Когда утихнет этот проклятый ураган, может Вовка выживет и выберется к отцу?” — промелькнуло в голове. Громов заставил себя снять нейлоновые красные штаны и закутал голову парню. Внезапно под собой Громов увидел, точнее почувствовал заснеженные лапы маленькой сосенки. Здесь на горном плато, обдуваемым всеми ветрами, вырастали только карликовые сосны. Громов тут же нарвал немного хвойных иголок, очистил от снега, и засунул их в рот и стал медленно жевать. “Слава Богу, что недавно вставил хорошие зубные пластины”, — подумал Громов. Скоро во рту образовалась густая масса. Громов подтащил Вовку к себе, заслонил его от ветра своим телом, размотал ему лицо и стал кормить. Он выплевывал на ладонь хвойный экстракт, размешивал кровью из разрезанного своего пальца, добавлял чуток горячей мочи и весь этот состав, так сказать последнего НЗ, подносил к губам мальчишки, и Вовка с жадностью хлебал эту дикую смесь, словно рожденную смертельным ураганом. Громов сумел приготовить несколько порций адского зелья и чуть накормить совсем ослабшего и умирающего пацана. “Теперь выживет, обязательно и будет долго помнить свой снежный обед, правда горячий! — почему-то с какой-то радостью подумал Громов, точно все муки уже закончились. — Вот и прошел парнишка урок на выживание, а может ему это и сгодится когда-нибудь? Чего это я вдруг размечтался, словно мы уже шагаем по мостовой города? Ведь еще не выбрались из урагана и выживем ли мы? Нет, ребенка я должен спасти! Пусть даже сам погибну!” — размышлял Громов. “И все же я уверен, что этот хвойный “кисель”, замешанный на мой крови и моче, достаточно калориен и придаст силы мальчугану даже я, пожевав только сосновых иголок, почувствовал себя лучше. Теперь надо двигаться и двигаться, а то вдвоем заснем и тут же замерзнем!” Громов сломал пару веток сосны и укутал ими свою застывшую грудь, еще несколько он кинул под Вовку, встал на колени и потащил парня за собой. “Чего он стал таким легким? — удивился Громов. — А, это сосновые “салазки” так хорошо скользят по насту!” Он полз и вставал на колени, помогая руками, вбивая распухшие пальцы ладони в твердый снег. Встречный ветер слепил снегом. “Меняю направление, подставлю спину ветру, пусть он помогает движению, я думаю — успею остановиться перед обрывом, если выйду на него.” И снова Громов заскоблил по снегу со стоицизмом отчаяния привязанный Вовка волочился за ним. “Кажется, так двигаться лучше, чем бороться с ветром?” Сколько они были в пути? Все стало недостижимо и недоступно, даже потерялось чувство времени, тем более они так долго находится на снежной “тропе” во власти метели. Но в каждой клетке измученного, смертельно уставшего тела была уже не жажда жизни, а только одна пронзительная мысль, толкающая Громова вперед — это жуткая боязнь за Вовку. Никогда Громов раньше не думал, что страх может подстегивать человека на борьбу, даже на подвиг, заставляет его шевелиться, ползти и двигаться к спасению. Если бы он был один, то давно бы прекратил борьбу, а сладко умирал в диковинном снежном сне, например, в горячих тропиках. И вот Страх стал его “двигателем внутреннего сгорания”, принуждавший его на спасение беззащитного Вовки. — Страх, ты молодец, ты даешь мне силы на борьбу! — неожиданно похвалил Громов своего вечного “организатора” спасательных работ, а может просто подумал. — Надо постоянно чем-то занимать свой мозг, даже глупыми воспоминаниями, но не спать, не дремать, не впадать в мистический обман! — приказывал себе Громов. — Слушай, а ведь здорово и красиво в этом белоснежном хаосе! — неожиданно прилив восторга умилил Громова, но тут же он горько и с обидой добавил.— Если бы ураган закончился не смертью, а спасением мальчугана! Подумал — и будто решил: — Тогда еще одна отчаянная попытка продержаться и проползти пару часов, может, последняя! Нет, буду дергаться и корячится, пока работает мозг! А там дальше уже сама Богиня Судьба решит — жить или нет Вовке! Громов разговором или размышлением успокоил себя, продолжая барахтаться и карабкаться по снежному пространству. — Только бы не впасть в беспамятство! — опять будто приказывал себе Громов. — Зачем я отругал вчера Щепилова, теперь в другом мире буду нести его обиду! — и тут же обратился к нему: — Володя, прости меня, забудь все плохое! — А я и не обижался на вас, Виктор Петрович, вы справедливо указали мои ошибки. — словно бы услышал голос Громов. — Хорошо, что ты не осерчал: ведь мое признание — это слова умирающего, смирившего свою гордыню! — Ерунда, живите, работать с вами трудно, потому что вы вспыльчивы, но интересно, а главное — весело и беззаботно! — Боже мой, я в страшном круге, опять приполз к этой сосенке! — увидел Громов недавнее свое лежбище, где кормил Вовку. — Неужели ветер так дует ? Возможно, он начинает закладывать витки смерча, а может Смерть, прочертила свое кольцо? — размышлял Виктор Громов над своим маршрутом. Он не был новичком в борьбе со стихией, особенно с ветром, плавая на яхте в штормовом море, но сейчас стояла другая проблема — не выдюжить, а спасти пацана. — Ползи, прорывай этот смертельный круг, уходи в живое пространство! — будто приказал Громов сам себе. — А если Судьба уже предопределила твой путь по Тропе смерти? — спросил голос в его сознании. — Я согласен, пожил неплохо, но мальчишку не отдам, слишком он молод, попытаюсь изменить его еще чистую и не грешную Судьбу! — Сломить Громова было трудно. — Надо вспомнить, как вырываются люди из круга смерти? — но в памяти встали кадры из фильма по гоголевскому “Вию”, где философ, наоборот, очерчивает себя мелом в церкви от нечистой силы. — Тогда осеняю себя крестом и назло всем чертям буду ползти и ползти, пока не небо не смилостивиться над нами! И напрягая последние силы уже скорей не мускулов тела, а воли и духа, горноспасатель будто дрогнул от нервного тика и как-то неестественно, неуклюже и нескоординировано заерзал и задергался на снегу, — но медленно стал продвигаться, волоча за собой беспамятного пацана. Сколько времени продолжался этот путь на снежную и ледяную Голгофу в ревущем и стонущем урагане, никто не чувствовал, ведь страдания и время слились в одно — гибельное мучение. Никакой надежды на спасение. Безжалостная метель в свое завывание только вплела стоны новых обреченных, будто прибавив их к иступленным крикам томящихся душ, уже давно сгинувших здесь в таких же катастрофах. И вдруг Метель, точно ей надоело издеваться над несчастными горемыками, круто изменила долгий и длинный маршрут по тропе Смерти и привела их прямо к ней. ...Громов почувствовал, как его голова, грудь и руки вдруг зависли над пустотой. Вниз осыпался снег и чернота ночи глотала все живое и мертвое, одушевленное и неодушевленное, линии, штрихи и детали. Что же внизу? И он вспомнил знаменитый “Бездонный колодец” на соседнем плато Четырех гор. Черная дыра в теле земли, как страшная язва, как выколотый глаз. Бывало, идешь по ровному нагорью — и вдруг перед ногами внезапно открывается этот раскрытый зев. Хорошо когда есть видимость, а если туман или чернильная ночь, то сразу проваливаешься в тартары. Спасения — никакого когда, наконец, спелеологи одолели и покорили эту отвесную и сложную пропасть, то увидели, что на дне, как массовое захоронение, лежало множество костей диких животных, охотничьих собак вперемежку с человеческими разбитыми скелетами и черепами. Все эти несчастные попали в ловушку бездны. — Кажется, мы подползли к своей могиле? — решил Громов. — А может, все же край плато? Не у такого ли каскада на его кромке он замер? Громов бросил ком снега и он покатился вниз. — Значит, не обрыв? — вынес решение Громов и тут же до него донеслись хрипы и тяжелое дыхание. — Кто здесь есть? Отзовитесь! В ответ — кашель и выхаркивание мокроты. И опять обреченный хрип. — Кажется, зверь в западне? Громов чуть задержался на краю, потом подтянул к себе Вовку, вынул из под него сосновые ветки, укрепил их перед мальчишкой, чтобы он служил своеобразным “тормозом”, затем размотал репшнур, связывающий его с ним на всю длину. — Пойду на разведку! — сказал он Вовке и стал медленно сползать по снежному склону но крутизна увеличилась и Виктор Петрович быстро съехал вниз. Не далеко, карстовая воронка оказалось не глубокой. На ее дне лежала умирающая косуля. Браконьеры подстрелили парнокопытное и несчастное животное добралось сюда умирать, будто нашло свою горную могилу. Животное было уже в агонии, харкало кровью и по губам пузырилась красная пена. Лишь глаза, полные слез, искали спасение и все еще надеялись на жизнь, вольную и веселую с зелеными травами и чистыми родниками. Громов часто видел в лесах Скалистого плато это грациозное животное с легким и непринужденным бегом. Наблюдая ее фазы бега, кажется, что косуля не бежит, а летит, точно стелется в светлом дневном эфире. Особенно это подчеркивается тем, что при длинных прыжках зверь поджимает ноги и мгновение парит в “группировке”, затем опять легкое касание земли и вновь полет-прыжок. А сейчас, со скрюченными ногами, в кровавых ранах на теле, обмерзших снегом, с поникшей головой и маленькими рогами с тремя отростками, будто королевской короной Швеции, бедняга умирала. — Здесь мы и отдохнем с Вовкой! — решил Громов и тут же подумал, что не гоже задерживаться у Алтаря Смерти, которая вот-вот должна пожаловать сюда и забрать душу косули в небеса. — Если суждено, то и нам не миновать. Вскоре он вернулся назад и приволок Вовку на дно воронки, где втроем стали ожидать решения Небесного суда. Измученные и истерзанные, облитые кровью, опухшие и обмороженные никто уже не надеялся на счастливый исход, лишь влажные глаза косули, капая горючими слезами, не хотели умирать. Громов мгновенно забылся в крепком сне. Очнулся он от уколов острых рожков косули к его лицу и хриплой фразы: — Прощайте, друзья! Постарайтесь выжить. Что за наважденье? Громов отодвинул голову косули со своей груди и огляделся. Все тот же ураган, снег и холод. Никого рядом не было, но ведь он отчетливо слышал чей-то голос и прощальные слова. И тут он понял и горько улыбнулся. Только горноспасатели могли слышать последние слова трупов и вести с ними “разговор”. Он вспомнил, как при спасательных работах в районе Венчального мыса, они ночью сняли со скал разбившегося молодого парня. Окровавленная голова, сломанные руки и ноги. Его прислонили к скальной стене и доктор Шубов начал осматривать пострадавшего. И вдруг он хрипло и со свистом заговорил. — Я не виноват в срыве, а вы, как коршуны, слетелись на мое тело! Вся команда горноспасателей просто опешила и застыла от голоса и оскорбления погибшего. Лишь Олег Семенцов, интеллигент и инженер высокого класса, единственный в спасотряде не боявшийся трупов и мертвецов, всегда их аккуратно заворачивающий в старые простыни и тщательно упаковывающий в транспортные мешки, оправдательно и укоризненно ответил: — В чем вы нас, милейший, обвиняете? Мы ведь выполняем общественный долг! В ответ — только виноватая тишина. — Что это, доктор? Почему труп “заговорил”? — испуганно забросали Шубова вопросами горноспасатели. — Это не голос, просто я ощупывал, переворачивал и потревожил труп, и из его нутра выходил воздух, а вам почудился глас с того света. — Нет, мы слышали его разговор! — утверждали все горноспасатели. — Наверное, вы последние, с кем вел “диалог” погибший! — без спора согласился доктор Шубов. Вот и сейчас косуля, умирая, “попрощалась” с “друзьями”, тоже попавшими в метельную беду. Тело ее, еще совсем недавно теплое и даже горячее, гревшее Громова и Вовку, мгновенно остыло, замерзло и превратилось в камень. И снова Громову явилось трупное воспоминанье. Как-то раз зазвонил телефон в спасслужбе, его попросили зайти в судмедэкспертизу на консультацию. Он тут же отправился в это серьезное и мрачное заведение, оно находилось совсем рядом. В прозекторской Громова ждала Римма Николаевна, глава этого заведения. Толстая, необъятная, пышная и дородная, пылающая здоровьем, ну точно, как московская купчиха, пьющая чай, только без цветной шали, а в белом халате. Пальцы ее были унизаны перстнями и кольцами, а на мизинчике висела кофейная чашечка с дымящимся ароматным напитком. В другой руке она держала длинную тонкую сигарету, выпуская кольца голландского табака. Перед ней на медицинском столе на колесиках находился труп молодой девушки. Белая и стройная, будто Богиня любви, изваянная из мрамора древнегреческими мастерами. Она лежала как живая. На прекрасном и прелестном челе застыла нежность, улыбка и какая-то обида неисполненного тайного желания. Большинство трупов как-то отталкивают, вызывает неприязнь, даже омерзение, но это девичий блистал обнаженной красотой, сверкающей и сияющей. Все в ней было совершенно. И упругая грудь, и рубиновые уста, и тонкие черные брови над открытыми глазами, удивленно застывшими в немом вопросе. И все же печать Смерти слабой синевой покрывала ее чудные телеса. — Вы страстный мужчина? — неожиданно спросила его Римма Николаевна. — Как вам сказать, — опешил Громов, опасливо поглядывая на труп девушки и со страхом думая, что ему сейчас предложат провести любовный сеанс для какого-то судебного расследования. — Я думала, что альпинисты пылающие темпераментом и романтикой натуры, а вы, оказывается, каменные идолы! — Почему? — возмутился Громов за всех горовосходителей. — А потому — смотрите, вот эта скалолазка погибла невинной девушкой, и ваши альпинисты не смогли даже подарить ей мимолетную и сладкую любовь в испытание мужской ласки. — Это говорит о целомудрии несчастной. — Перед Смертью все одинаковы — развратники и девственники. — Так вы предлагаете мне восполнить ошибку какого-то робкого любовника-скалолаза? — Что вы, Виктор Петрович, неужели нет рядом горячих, обольстительных и живых? — упрекнула Громова Римма Николаевна, явно намекая на себя. — А зачем вы меня вызвали? — Смотрите, у нее на шее непонятная для судебной медицины синяя полоса, точно ее душили веревкой. У меня сразу возникло профессиональное подозрение, — а не повесили ее сначала, а потом сбросили со скалы в пропасть, давая нам показания, что она сорвалась на тренировке по скалолазанию? — Нет, Римма Николаевна, это у нее ожог на шее от веревке при спуске дюльфером, чистая альпинистская травма. Смотрите, такой шрам есть и у меня! — Громов отвернул ворот рубашки и показал белые полосы на шее и плече, оставшиеся от скоростных спусков по веревке на соревнованиях скалолазов, когда капроновые волокна будто “пекут” и “жарят” человеческую кожу. — Все понятно, а то у меня закралась мысль о преступление. — Вы явно заблуждались. — Кофе выпьете со мной? — Вы знаете, как-то неловко рядом с погибшей наслаждаться кофе! — А что тут такого, труп свежий и еще не пахнет от разложения, и копаться в нем не надо! — удивилась Римма Николаевна “утонченности” Громова, ведь он все же был горноспасатель, а в его профессии не сюсюкают и не миндальничают. Сейчас в этой снежной кутерьме Громов бы с удовольствием выпил бы чашечку кофе у трупа косули, но достал свой острый перочинный ножик и полоснул им по бокам, срезая куски шкуры. — Прости, косуля, но твое тело должно нам помочь выжить! — извинился Громов. Двумя теплыми и ворсистыми кусками он укрыл свою грудь и спину, один большой, шерстью вниз, подложил под окоченевшего Вовку. Срезал еще мяса, разжевал сырые ломтики и заставил пацана проглотить их. Сам тоже с удовольствием полакомился свеженькой шейкой косули, захватив с собой порядочный кусок на запас. — Теперь вперед, как летчик Мересьев, нужно пробиваться сквозь пургу! — отдал себе приказ Громов и пополз, поволок Вовку на подстилке из кожи косули. — Конечно, легче стало двигаться по снегу, да и пообедали мы сытно! Сколько продолжалась их борьба с мраком ночи, смерзшегося снега и свистом ветра, страшным и сметающим ураганом? Они давно не чувствовали и не считали часы и минуты, все вошло в Вечность — ледяную и твердую. Может, только Солнце весной растопит прозрачные памятники — глыбы и превратит в тлен Земли. Но теперь они умирали, быстро и беспомощно цепенея, потому что не двигались, перестали бороться, силы у горноспасателя иссякли. Неожиданно в снежном дыму Виктору Петровичу почудился золотой силуэт. — Что это? — проскользнуло в его застывающем мозгу. Он пошире открыл обледеневшие глаза. В белых упругих струях метели он явственно увидел знакомый с самого детства лик вождя. — Откуда здесь Ленин? — прошептал Громов и затих. Внезапно, последняя мысль-искра прожгла его сознание: — Это ведь памятник Ленину на высшей точке Скалистого плато! А внизу под ней кордон “Муфлон”! Виктор из последних сил поднял голову, всматриваясь в яростные всплески пурги. — Точно. Главная вершина. Откуда взялись силы? Он покрепче привязал Вовку к себе и пополз вверх. Бронзовый бюст, отполированный солнцем, морозами, дождями и ветрами до матовой желтизны, поблескивал в бледных лучах солнца, которые уже пробивались через утихающий ураган. Виктор подполз к памятнику. Здесь, у сложенного тура камней, он знал — туристы оставляют в банке записки, конфеты и яблоки для будущих покорителей. Он пошарил и наткнулся на шоколад в серебряной обертке, отломил кусочек и засунул в рот, другую часть оставил для Вовки. Виктор с трудом пожевал твердый кусочек. Губы растрескались до крови. В разрывах летящих облаков мелькнуло нежно-зеленоватое небо. Виктор приложил ухо к лицу мальчугана, завернутому в нейлоновые штаны тот был жив. Громов полежал немного, опершись головой на пьедестал памятника, и стал медленно съезжать по склону вниз с голубого купола вершины, таща за собой Вовку. Кордон “Муфлон” находился невдалеке. Но Смерть решила не выпускать из своих ледяных объятий Громова и пацана Вовку, уже почувствовавших спасение. Она будто приподняла их над покатым склоном и кинула на снежный крутяк, где они покатились и засвистели по насту, разрывая одежду, раздирая кожу, кровавя мерзлый снег. А рядом хохотал и танцевал снежный смерч, рассыпая белые звезды, как поминальные огни. ... Умирающий Громов очнулся от теплого языка, кто-то ласково и терпеливо лизал его лицо. Он открыл глаза и увидел косматую, со смерзшимися длинными волосами, собачью морду с розовым языком. — Бонька, рыжий мой песик, ты все же отыскал меня!
К Предыдущей главе _______________ Продолжение следует....
|
||||
|
||||
