При вводе Логина и Пароля,обратите внимание
на используемый Вами
регистр клавиатуры!
|
|
|
|
|
Подсказка
|
||
|
При вводе Логина и Пароля, обратите внимание на используемый Вами регистр клавиатуры! |
||
|
|
|
|
|
|||||||||
|
|||||||||
Команда молодости нашей
Капитан Ярость - Владимир Моногаров Мыс Доброй Надежды - Михаил Алексюк Улыбка Киева - Николай Мащенко Счётная палата - Дмитрий Лавриненко Весёлая песня - Владимир Ковтун Восторг щенка - Владлен Гончаров КАПИТАН ЯРОСТЬ Он невысокого роста, но с мощной грудной клеткой тренированного гимнаста. Фигура настоящего Олимпийского чемпиона: он в точности похож на мраморные изваяния мускулистых греческих атлетов-олимпиоников, стоящие в музеях мира (и воспроизведенные в книжных иллюстрациях). Только там мы видим дискоболов, метателей копья, борцов, а капитан Ярость - горовосходитель. Обаятельный, приветливый, правда, иногда резкий и категоричный. Но что-то всегда тянуло к нему, привлекало - и в тоже время даже пугало наверное, кипучая ярость организма, мыслей, дел и неизменное стремление к спортивной славе, победе, умственному и физическому торжеству Человека над Горными исполинами. Капитан Ярость - альпинист, а его команда всегда с ним. ...Капитан Ярость спит, но все время думает о горах, - и ему снятся далёкие снежные горы, синие и сиреневые, где он находит своё счастье. Капитан Ярость красив в своём мужском обличие. Его лик, с резко очерченными скулами и горящими глазами, даже немного суров. Неукротимая энергия поднимает и толкает его на постоянное движение, стремление. В городе Киеве - на борьбу с бюрократическими силами, а в больших горах - с мечущимися духами гор в лице снежных лавин, камнепадов, неприступных скал, коварных ледников. Капитан Ярость в жизни - преподаватель института физкультуры, но человек практичный и бывалый. И что он задумывал, то всегда достигал, добивался желаемого и никогда старался не сходить с намеченного пути. Капитан Ярость любил жизнь и женщин, постоянно стремился добиться их признания, любовного тепла и нежности, дающих ему новый яростный толчок вперёд, к горным вершинам. По-моему, этой страстью были поражены все настоящие мужчины, тем более «Команда молодости нашей». Капитан Ярость никогда не сдавался и не уставал от своих горячих идей и стремлений. Прошли годы, ему уже восемьдесят лет, а он снова стремиться к успеху, победе, извержению вулкана своей огненной и кипучей энергии. Он вновь хочет коснуться и поцеловать гранитный отполированный Алтарь Южной Ушбы. Сама мысль, даже не мечта, сурова и страшна по своему исполнению. Так и хочется дать совет - остановись, одумайся, - но хорошо знаешь, что тут же сгоришь в неукротимой Ярости капитана. Капитан Ярость соединял в себе волю к власти и любовь к друзьям, оправданный риск, готовность сразиться с опасностями и решимость добиваться победы. Но перед величием и прелестью горного мира он замирал, заколдованный сиянием красоты и вечности. Он хорошо понимал, что здесь, в горах, совершенно никчемна вся человеческая суета с её пороками, приносящая только заботы и проблемы. Капитан Сорви-голова был книжный (может, совсем выдуманный) мальчишка, а капитан Ярость живой, настоящий, боевой (в спортивных победах) и чуточку грустный мужчина из чудесного города Киева. Капитан Ярость самозабвенно, даже самоистязая себя, постоянно тренировал своё «олимпийское» тело к будущим походам и восхождениям в горах. Фанатизм сливался с Яростью, рождая сильного и прекрасного Человека... МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ Я никогда не был в Южной Африке и не видел мыс Доброй Надежды. Но хорошо представляю его в лице Михаила Алексюка, такой же высокий и стройный, крепкий и надёжный как скала. Бушуют ветры, летят ненастья, грохочут камнепады, сыплются неприятности, а он надёжно и мудро стоит, стойко выдерживая все удары непогоды, судьбы и человеческих противоречий и проблем. И нимб доброты сияет над ним, и обворожительная улыбка на ею лике, как тёплый луч солнца, греет, притягивает, успокаивает, всегда вселяет надежду и приносит радость. Юношеские занятие гимнастикой и плаванием сложили и скрутили мускулами его мощное тело. Слово былинный Добрыня Никитич - Миша Миронович олицетворял нашу команду. Блистал он не только силой, но и яркой мыслью инженера-конструктора, постоянно что-то усовершенствуя в альпинистском быту и технике. Его заботы, как материнские хлопоты, касались каждого из нас, нашего снаряжения, тактики восхождения, удачного пути или нахождения тропы среди хаоса рваного ледника, снежной кутерьмы или моросящего тумана. Он никогда не ложился спать первым, не прятался в палатку, пока не обогреет тёплым словом, не обведёт ласково рукой, не поправит, не починит, не укрепит надежно растяжки, не приготовит чай или похлёбку. Ходил, смотрел, починял и что-то постоянно думал, точно заботы жизни, как сильные и жестокие ветры Кавказа, рвались и метались вокруг, разбиваясь у нашего «мыса Доброй Надежды». Наконец, ветры успокаивались, а вместе с ними и Миша, и тогда он ложился с краю палатки, загораживая путь неприятностям, непогоде и несчастьям. Наш добрый витязь обладал большими ступнями и длинными конечностями, так что всегда у него оказывались тесные ботинки, куцые рукава курток, а короткие брюки болтались, словно у мальчонки. Но из-за сего не слишком эффектного внешнего вида он не страдал и не переживал, считая все эти моды-фасоны ненужным пижонством, - лишь бы телу было тепло и удобно. Помню, как-то в горах Австрии, при несложном восхождение на Гроссклогнер, он просто надел шерстяные ретузы и какую-то кацавейку. Увидев такой живописный наряд на русском гиганте, девушки-американки зашлись от смеха. Для них Миша будто разгуливал в кальсонах на крутых скалах, точно по своему ранчо, да ещё прицепил синюю фиалку на свою армейскую пятнистую шляпу. Знаменитую картину Васнецова - «Три богатыря» я переделываю на свой лад и называю её так: Князь Добра (добросовестность), Витязь Работа (тяжёлый и изнурительный труд во всём) и Смелость и Отвага (Герой). И все эти качества заключены в нём, и Миша Миронович - воплощение образа богатыря. Мужество не изменило ему, правда, молодость ушла. Спустя тридцать с чем-то лет мы вновь с ним встретились. Цвела белая сирень в Ботаническом саду Киева, точно наши дни и часы на снежных скалах Ушбы. Боже мой, как сирень приятно пахнет и призывает юность к поцелуям и любви, к щемящей сердце нежности... Ураган боли и мучений свалился на Мишу, но не сдался наш богатырь, вступил в смертельную схватку и победил. Тяжело хромая, но так же смело идя навстречу надвигающейся Тьме и Неизвестности, он обнял и поцеловал меня. И слеза мужская мелькнула золотой каплей в весеннем сиянии прекрасного Киева. И Любовь Миши, как прекрасная белая сирень, была рядом с ним. Она выдержала всё - боль, безысходность, бедность, но не бросила своего доброго броненосца, сейчас волочащего ногу в чёрном ортопедическом ботинке, сделанному ему на заказ. Теперь пальцы ног не торчали наружу, как в альпинистских отриконенных бутсах. Любовь Миши сквозь звёздную молодость и синюю тьму быта светилась бессмысленно-сладкой белой сиренью. Я целую тонкую руку с радостью, и счастливо прикасаясь к счастью Миши. А вокруг тишина, любовь и весна. И Нежность печально смотрит на встретившихся мужиков после долгой разлуки. И пламень солнца горит на хрупких стеклах нашей жизни. Перед тем, как уйти в вечную тьму, надо же поговорить и наговориться в последний раз... УЛЫБКА КИЕВА Какая она, улыбка Киева? Все знают - красивая и вся в цветущих каштанах! А у меня в памяти и на глазах совсем другая - это расцветающее лицо Коли Мащенко. Сверкающие белые зубы горячие звездочки каштановых глаз, загорелые до черноты щёки лоб, подбородок и обожжённые солнцем в болячках губы, хитрость и артистичность юга плескалось восторженной радостью на лице великого таланта и никогда не унывающего, но щеголеватого монтёра телефонной связи. Рабоче-крестьянский франт, Коля всегда находил какие-то немыслимые наряды в виде подержанных, но ярких курток-пуховок, замызганных и залатанных пуховых штанов, а лыжная шапочка доисторического образца залихватски болталась на его черных кудрях. Коля не велик ростом, но кряжист, силён и гибок. Альпинистский молоток, как волшебный смычок, летает и скользит над его головой, когда Коля забивает скальные и шлямбурные крючья, пробивая нам путь по отвесным стенам в синее небо. Коля - гордость и баловень нашей команды, приближённый Капитана Ярости, всеобщий любимец. Ему прощается тихую страсть к спиртному, а гульнуть с друзьями лучезарная Улыбка Киева очень любила. Буйный характер Коли переплетался с сентиментальностью и страстностью к жене, воспитывающих трёх детей. ...И ещё скалолазочки и альпинисточки обожали бравого, весёлого и сильного горовосходителя. Для Коли было большим наслаждением поработать инструктором в альплагере «Эльбрус», обучая хитростям и тонкостям альпинизма приезжающую трудовую молодёжь Украины. Особенно дивчинам, гарным и цветущим подсолнухам. У него всегда были заветные камни-утёсы, где он учил искусству скалолазания, зелёные уголки ледника, где мистическая толща льда мерцала и подбадривапа его при рубке ступеней, а снег блистал упавшими разноцветными бабочками там, где проходил горный барс Коля. ...Какие-то житейские тайны и загадки всегда витали над Улыбкой Киева. Правда, все простецкое и вполне открываемое, но зато загадочное, придававшее ещё больше гоголевский колорит и броскую внешность фигуры. Хотя Коля не подходил к образам из «Мертвых душ», а больше к «Киевским типам» Куприна. Такая яркая «Улыбка Киева» в суровых снегах Кавказа. А у меня в памяти весёлое и бравурное время наших шалостей и приключений. Гуляем с Колей по центру Вены, и вдруг он согнулся от боли и беззащитности. - Что с тобой, Коля? - я перепугался не на шутку.- Живот болит, страшно бурлит, и я хочу в туапет! И мы кинулись искать всегда затерянное и всеми любимое место. С трудом нашли по знакам, ведь немецкого языка мы не знали, но два нуля указали нам желанный путь. Бегом летим по ступеням вниз, но там все двери заперты на ключ. - Что делать, Владюша? - взывает ко мне искривленная и молящая «Улыбка Киева». - Нужно бросить монету и двери откроются! - Мудро и с опытом посоветовал я. - Дай монету, не то мне конец! С радостью даю последний железный шиллинг. Коля хватает и дрожащей рукой суёт его в щель для монет. И неистово рвёт дверь, потому что трагико-комический конец придавил его до последнего вздоха. Но в ответ от брошенной монеты вырываются клубы одеколона, обдавая Колю свежестью и счастьем облегчения. И бедный мой Коля, в спешке перепутавший монетную щель, с криком - Прощай! - взлетел барсом над высокими дверьми и плюхнулся на голову какому-то бюргеру, сидящему в блаженстве на унитазе... Команда молодости нашей всегда сверкала Улыбкой Киева, вбирающей в себе силу, смелость, соло скальных и виртуозных восхождений, а с ними обычную человеческую жизнь с пороками. гуляньями и гулом двадцатого века. ...Мы сидим с Мишей на Подоле, где любил пить пиво Куприн, и в наших бокалах тонет слава, смелость и вся яркие чувства, когда-то бросавшие нас в поединок с горными исполинами. Мы поминаем не вернувшихся из отчаянного сражения наших товарищей, а среди них Улыбку Киева, которая по-прежнему разливается удалью и ухарством по очаровательному городу. СЧЁТНАЯ ПАЛАТА Дима Лавриненко был у нас в команде ответственным за снаряжение, продукты, в общем, за всё барахло, нужное нам при восхождении. Эту обязанность называют - завхозом он постоянно что-то считал, перебирай, отбирал, оставлял, делил, забрасывал, менял, прятал, отнимал и производил множество арифметических действий. В памяти он у меня остался как большая счётная машина, дрожащая каплями огней и лампочек, ворочающаяся внутренними скрипами и голосами, вычисляющая и вырабатывающая удобные нам планы и графики. Достать билеты на самолёт или заказать грузовые машины, чтобы прикатить в Сванетию из Кутаиси, - по всем хозяйственным вопросам к Счётной Палате. И она работала днём и ночью, как хорошая советская машина, никогда и никому не отказывая ни в чём, но сама, правда, прогорала, сдавая отчёты в бухгалтерию Центрального совета ДСО «Авангард». А в обычной жизни Дима Лавриненко был хороший парень, немного рассеянный, но милый и добрый. Выпросить у него что-то из хорошего снаряжения не составляло труда, хотя Счётная Палата вела строгий учёт всего дефицита и выдавала только по особому распоряжению Капитана Ярость. Потом, после наших рекордных восхождений, у меня остался спальный мешок, набитый гагачьим пухом. Это высококлассное снаряжение готовили для совместной советско-китайской экспедиции на Эверест, но она не состоялась, а дорогие вещички раздали по спортивным обществам. Спасибо Диме, он из Счётной Палаты превратился в доброго друга, хорошо помнил, как мы замерзали, коченели, умирали на ледяных стенах, и, конечно, отдал спальные мешки товарищам для будущих восхождений, не оставил их гнить в складах Киева. Но мой буйный и разбросанный характер как-то стоял чуть в стороне от образа рассудительного и рационального Димы Лавриненко. Лучше всего о нём потом скажет Мыс Доброй Надежды -Михаил Алексюк: «Моим напарником по связке долгие годы был Дмитрий Лавриненко. Он преподавал гимнастику в Киевском ин-физкульте и был необыкновенно здоров и вынослив. Эти качества сочетались с рассудительностью и невероятной работоспособностью. Дима не мог существовать без дела более десяти минут. Он всегда, что-то делал, улучшал и всех торопил, не давая засиживаться. Но это никого не раздражало, наоборот, стимулировало. Благодаря его настойчивости, мы почти всегда успевали подготовить ночлег до темноты, построить защитную стенку из снежных кирпичей до пурги. Он генерировал энергию, как динамо-машина. Страховал внимательно и надёжно. Хороший напарник, толковый и сильный». Каждый из команды был как кипящий фонтан, изливающий энергию, словесные рассказы, анекдоты и другую шелуху, а Дима был немногословен и всегда находился как бы в стороне. Он никогда не строил воздушных замков и молниеносных планов по прохождению скальных круч. Он слишком был всегда занят делом, чтобы предаваться золотым грёзам. Дима, как и полагается, вместе со Счётной Палатой любил правду, пунктуальность, экономию, осмотрительность и благоразумие. Он не терпел и не выносил грязи, вульгарности, неряшливости и лени. Дима всегда был добросердечным и никогда не оставался равнодушным к любой просьбе, хотя иногда просто не мог ничего сделать. Такое чувство осталось в душе, как дальнее пение молодости - это сердце Димы, будто выкованное из чистого золота. Значит, советские машины, уходящие в космическую высь, делали из благородного металла. А Дима достиг недосягаемой и не пройденной никем скальной высоты горной вершины Ушбы. Как признанье, моя любовь к Диме и моим товарищам, осиянная солнцем и луной, морозом и мглой, снежной пургой и зелёной травой, прозвенит в небесах, потечёт тишиной над страшной и легендарной Ушбой. Где вы сейчас? Судьба разбросала нас по кооперативным квартирам, по глубоким могилам и всем нам тепло и уютно но часто днём мне видится, а ночью снится ледяная глыба вершины и мы, скорчившись от холода и голода, скользим в розовом тумане, словно Ангелы-Альпинисты, посланные Творцом... ВЕСЁЛАЯ ПЕСНЯ Вы испытывали ужас и смертельный страх? Не всякий бледный горожанин чувствует эти человеческие состояния. Мучающий Мороз и Невыносимый Холод, два безжалостных брата, сжали свои дикие объятия над нашими истерзанными телами, одетыми в промокшие и разорванные тряпки, повисшие над Страшной Пропастью Ушбы. Будь всё проклято на свете, а главное - сам себя клеймишь за то, что выбрал эту страстную и страдальческую дорогу горовосходителя. Ведь там, на юге у Чёрного моря, сейчас тепло и уютно, а ты погибаешь и замерзаешь среди ледяных и каменных роз Ушбы. И жуткая черная пустота, как бездонная могила, качается под тобой. И никто из друзей и соседей по дому не могут понять твою идиотскую страсть к приключениям в горах. А ссадины, ушибы, отмороженные кончики пальцев, как лепестки бледных роз, свернулись и сверкают над твоим живым трупом. Цепенеет тело, а мозги давно уже застыли перед отчаянием. И уже нет ни капли сил и никто не пожалеет тебя - бродягу, бессмысленного и брошенного даже близкими, уставшими давать благополучные советы. Но есть магическая сила на земле! Никогда она не пропадёт! Снизу, из ледяного, снежного, скального ада вдруг донеслась Весёлая Песня. Бесхитростная, безыдейная, бесшабашная, но такая дорогая и душевная, как наша потерянная жизнь. Пел хрупкий и хрустальный Ангел во плоти - Володя Ковтун, махровый и щирый украинец из спорного города Киева (чья она столица - евреев, украинцев или основавших его славян?) Володя Ковтун - наш «зад» команды, красивее сказать арьергард, но мы говорим - замыкающий. Не буду что-то придумывать новое, а передам описание Алексюка: «Он выбивал крючья, снимал карабины, верёвки, рюкзаки и передавал всё наверх с помощью подъёмного фала. Если рюкзак застревал, Володя раскачивал его за нижний конец фала, пока рюкзак не проходил неприятное место. По характеру своей работы на маршруте Володя целыми днями оставался в одиночестве, но не унывал. У него была хорошая память, он знал много песен, и временами распевал их громким голосом»... Как нужен был твой ждущий и желанный голос, Володя, среди ледяной мути Ушбы! Как он спасал, как отгонял мое отчаяние, отрешённость и неминуемую обречённость на гибель, когда уже нет спасения, нет ничего на свете, кроме страданий. Благородные и блистательные слова песни входят эликсиром жизни в твою сущность и будто вновь бросают в яростный бой. Хотя иссечённое и истерзанное тело уже ничего не чувствует, но песня искрой зажигает волевые ноты, даёт им непобедимую силу и веру в торжество и правоту альпинизма. ...Ты оставался один, среди тьмы одиночества, среди Духов Смерти, карающих всегда первого или последнего на отвесной скальной дороге. Тебя сжимал Страх, что рядом никого нет, а если что случится, то твои друзья не успеют придти на помощь. Но ты смеялся в беззубое лицо Черепа, сейчас представляющего лик Смерти, твоя Песня рыдала и ревела над гранитными утёсами Ушбы. И Смерть содрогалась от твоего оптимизма, и Эхо клокотало в камнепадах и лавинах, а ты просто пел. и мы поднимали уставшие головы, благодарили тебя за мужество, за простые, а сейчас благородные слова, заставляющие нас не сдаваться ни перед чем, даже перед Ней. Сейчас я вижу и слышу какофонию звуков - политических и песенных, трясущуюся в экстазе молодёжь. И мне жалко эти юные лица, жалко, что они никогда не увидят и не услышат песню Ушбы, а точнее - не почувствуют первозданную прелесть горного мира, где пребывает, не иссякая в вечности, голос Ветра, тепло Солнца, сказка Снега, зелёная мистика Льда и всего Прекрасного, что окружает нас среди величия вершин. ...Тяжёлый камень Судьбы сорвался с космических высот и летел в Неизвестность, откуда восходила Песня, - и завороженное её звуками ушбинское Проклятие отвернуло камень от красивой головы песенника и только прожгло ему ногу, сбросив лишь один ботинок в могилу. Да здравствует Весёлая Песня, плескавшаяся над Ушбой, звавшая нас в лихую атаку и красивую жизнь и на отвесных скалах, и на горизонтальной и грустной земле! ВОСТОРГ ЩЕНКА Я - Владлен Гончаров, ещё вчерашний второразрядник, сходу, за несколько дней, сделавший пару «пятерок» - на пик Вольной Испании и Шхельду, вдруг попадаю в команду чемпионов СССР с мастистыми и опытными «волками» альпинизма. Восторг щенка, ликующего, тявкающего и облизывающего своих породистых старших сородичей, тыкая их своим мокрым носом, Пригласил меня Капитан Ярость что он увидел хорошего в моей альпинистской подготовке ~ не знаю, наверное, взял в команду за то, что я учился в Киевском институте физкультуры, где он преподавал. И мы вместе с ним проходили общефизическую подготовку, постоянно бегая по лестницам Республиканского стадиона, занимаясь прикладной гимнастикой и плаванием в бассейне института. Итак, я среди Великих горовосходителей окружающие непризнанные очень завидовали мне - это я почувствовал сразу. Ведь ещё пару недель назад меня выставляли напоказ по альплагерям ущелья за мои промахи в альпинизме. Мы вчетвером, молодые молокососы, вышли в «четвёрочное» восхождение на Накру-Тау. Сила, здоровье и нахальство буйных бычков пёрло из нас. Словно гуляя по набережной, мы идём по довольно крутому снежному склону, даже не связавшись веревкой. Я - впереди команды как вдруг дрогнуло небо. Быстро поднимаю голову и вижу летящие обломки льда. Пытаюсь быстрее проскочить кулуар, по которому сходят лавины, камнепады, снежные сбрось! (в нём уже образовался ледяной узкий желоб), но споткнулся и полетел вниз. Попробовал ледорубом задержать падение, но не смог, а личико моё ткнулось в ноздреватый лёд и пашет по нему, обдирая кожу, обливаясь кровью и сукровицей. Тогда переворачиваюсь и лечу по желобу в пропасть на пятой точке. Легко и бесшабашно встречаюсь с неизбежным, а это - даже не хочется об этом говорить, с ужасом вспоминать весь этот смертельный позор! Но Судьба решила по-своему: за несколько метров до вылета на выступ, за которым глубокий отвес, где мне каюк, я вдруг стал бороться за жизнь и затормозил ботинками своё летящее тело, заклинив их на крутом повороте желоба. В общем, отделался растерзанным и кровоточащим ликом. Меня сфотографировшга на память (снимок предоставляется ) и стали показывать меня живым, но с разорванной физиономией начинающим альпинистам, - так, для наглядности, поучая, как не надо ходить в горы без страховки. «Волки альпинизма» оказались добрые и миролюбивые, совсем не трогали самолюбие щенка, не обижали меня, а главное - не понукали и не учили уму-разуму, хорошо зная, что сам должен думать, если хочешь обитать среди них. А я млел от щенячьего Восторга и даже стал крутить хвостом, форся перед девочками, что я уже знаменитый горовосходитель. Подробно не помню наши последние приготовления перед штурмом Южной Ушбы, где в предшествующем году погибли двое украинцев - киевлянин Артур Глуховцев и харьковчанин Виталий Тимохин, которого я хорошо знал, мы вместе тренировались на скалах Крыма. Ещё одна легкомысленная любовная история витала над моим именем в альплагере «Эльбрус», но не буду повторяться, я уже об этом написал в своём рассказе «Улары». Это когда мы со знаменитым Мишей Хергиани, «Тигром скал», влюбились в одну сеньориту и боевой турнир, конечно, провели не по рыцарским правилам. А молодость и жизнь пела и цвела вокруг величием и великолепием. Ночью я почему-то просыпался и слушал, как рядом в лесу плачет соловей, сердце млело от нежности, а душа горела от восторга, а мысли скакали по золотым вершинам, где я буду скоро ступать легко и красиво. А девочки будут приносить мне букеты лесных цветов, и одевать мне нашею венок из рододендронов. И сладкие поцелуи залечат мои раны и ссадины, полученные в поединке с Духами гор... Но в воздухе запахло грозой, какое-то предчувствие, а может, просто страх вдруг закрался в моё нутро, ворочался там, дрожал там, пугал меня и отговаривал от предстоящего восхождения. Сомнения придавили щенка, совсем недавно летевшего в пропасть. Но победил суровый юмор моих старших товарищей по команде. Они смеялись над всем, даже над Смертью! Они улыбались и радовались, что они живут и здравствуют, что у них хороший аппетит, что они пьют холодный нарзан, а по вечерам танцуют с красивыми девушками. А сложное восхождение на Гору, так это украшенье для мужчин! И щенок забыл о своём внутреннем страхе, вновь запрыгал и завизжал от восторга. Но Она - Смерть терпеливо ждала всех. А рядом сияла Любовь. Кто победит? ВОСХОЖДЕНИЕ ...И вот началось. Вершина медленно и мрачно приближается ко мне, я поднимаюсь к ней по леднику. Это - Ушба. Храм Недоступности и Неприветливости. Там обитают суровые Боги. С волнением и трепетом смотрел я на чёрные стены, где не мог удержаться снег. На ледяные каскады, грохотавшие лавинами и камнепадами. Грубый излом вершины, всех её очертаний и углов, асимметричных построений, сложенных мощными утёсами и обнажёнными обрывами. Родилась она миллионы лет назад в юрский период мезозоя и сложена крепкими гранитами. Горы вырастала над нами, как чёрное чудовище, лохматым смерчем восходя и застывая в небесной синей тишине. Ушба! Гора, овеянная легендой и недоброй славой. «Вертеп ведьм» - кажется, так называют вершину местные жители. Прославленные альпинисты проложили здесь маршруты высшей категории сложности. «Наша» нехоженая стена - это шестисотмет-ровый отвес из гранита и натечного льда. Взгляд снизу даже заставляет усомниться в возможности найти на ней путь. По «дороге», идущей в среднем под углом 90 градусов к вершине, нет ни одной скальной полки или площадки, где бы можно было стоять, лишь сверху нависают карнизы. Гордая неприступноеть и недосягаемость, и щемящая боль восторга неумолимо призывала к её каменным сводам. Зов величия и восхищения дикой силы природы. Но не очень приятный, а просто -ошеломляющий. Трудное испытание для альпинистов, задумавших подняться по её ещё нехоженым страшным скалам. Всё ближе гора - и ты отлично видишь, даже чувствуешь и хорошо осознаёшь бесполезность задуманной и невыполнимой адской авантюры. Привал. Я в удивительном умилении чувств перед грозным Божественным престолом. Хочу упасть на колени и молиться, обливаясь сладкими слезами. Оглядываюсь, а мои боевые спутники - «львы. тигры и волки», - сбросив рюкзаки на лёд, уминают мясные консервы, будто их не волнует и не привлекает горное чудесное раздолье. Приходится и мне опускаться на грешную землю, я присоединяюсь к альпинистскому завтрак)'. Но мне кажется, что участвую в трапезе богатырей перед великим поединком с Духами Гор. Продолжаем подход к вершине, к её западной стене Южной Ушбы, где намечен наш маршрут первовосхождения. Раннее, рдеющее утро, спят ещё синие снега, задумались зелёные льды, а тяжёлые смерзшиеся камни покойно лежат на подушках и полках. Внезапно я опешил: над Ушбой вставал сияющий столб розового света, а чёткие уступы окрасил пурпур царского плаща, черные стены стали красного золота, снега заалели в восходящих лучах солнца. Энергетическое и эмоциональное торжество восхода солнца возносило Ушбу в озаренное небо. Вершина блистает своим безумием в розовой пене и гранитной твердостью бессмертности, будто проклинает или зовёт кого-то из нас своей аметистовой привлекательностью. Ушба - горная и героическая красавица в прохладном огне рассвета, окутанная сапфировой ризой. ...А мы у цели, уже навешены вспомогательной командой верёвки через подгорную трещину и дальше на скальный уступ теперь дело за нами. - Давай, разомнись, юноша! - предлагает мне начать путь по отвесной стене Улыбка Киева (мы с ним в передовой связке). - Смотри, не используй старые крючья! - остерегает меня Капитан Ярость. (Крючья, оставшиеся от прошлогоднего неудачного восхождения Глуховцеваи Тимохина). Но я хитрю, цепляю страховочные карабины на ушки двух старых и пробиваю один новый шлямбурный крюк, здесь участок ещё не угрожающий, так что нужно экономить время и силы. И вот я на узенькой полке, где висят рюкзаки погибших ребят. Внезапно я увидел Её. Она будто восстала из погребальных рюкзаков, перебирая черное полотно Времени, - легкие и бестелесные очертания, текущие черно-белой и строгой красотой, как и подобает Смерти. Смутно сознавая дикое величие развернувшейся картины, и чувствуя тяжесть страха, беспричинно навалившегося на меня, я окаменел на полке. - Не прикасайся к ним'. - услышал я тихий шепот. Кто предупреждал меня о страшной опасности - Ушба или Судьба? Сейчас, это не имело никакого значения, ведь Ушба стала моей суровой Судьбой, испытывая на прочность мой дух и тело. ...Первым в полные рюкзаки залез Коля (Улыбка Киева). Что он искал в них? Не знаю, но точно получил чёрную и опасную метку... И началась наша нудная работа над пропастью. Шлямбуром из сверхпрочной стали долбишь в тяжелом граните маленькое, всего 15 или 20 миллиметров отверстие, вставляешь в неё крюк, состоящий из трёх деталей, и заклиниваешь ударом молотка по конусным штифтам. Альпинистский молоток, как удары сердца, стучит и гудит над Ушбой. Работаю правой и левой рукой, вытянувшись во весь рост, иногда скрючившись в неестественном положение, но бью, колочу по шлямбуру, загоняя крюк. А ноги стоят на маленькой дюралевой площадке или в веревочных лесенках. Никакого комфорта или удобства. Последовательно и монотонно - защелкнуть в ушке крюка карабин, а в карабин - верёвку, привязанную у тебя на груди к страховочному поясу. На страховке капитан Ярость или Улыбка Киева. Но они на тридцать-сорок метров висят внизу и тоже над жуткой пропастью. Метр, ещё один хочется пить, но фляга пуста, а просить о воде моих друзей - неудобная и долго выполняемая проблема. Облизываю сухие, потрескавшиеся от солнца и мороза тубы, и опять пробиваю крючьями путь наверх. Метр за метром по чистой, точно зеркальной стене продвигаемся к вершине. За час мы проходим всего лишь десять метров. ...И опять отполированная твердь скалы, плиты, гудящие под ударом молотка, жаркая жажда, балансирование над пустотой, а страх сменяется напряжением и неудобством твоего тела, стоящего во весь рост над гулкой пропастью на малюсенькой дюралевой пластинке. А если..., - такое ведь случилось в прошлом году: тогда Тимохин своим мощным телом оборвал ушко облегчённого крюка и полетел вниз, срезая слабый алюминий, из которого они сами сделали своё снаряжение. Сорвал Глуховцева, стоявшего на страховке, и оба разбились о скалы... Сейчас я спокоен, капитан Ярость приготовил отличное снаряжение, мы испытывали его, и крючья не сломались, удерживая на разрыв многотонный груз. Наш шлямбурный крюк, весом 20 граммов, выдерживал усилие в одну тонну на срез и полтонны на вырыв. Надёжность снаряжения придавала нам уверенность и убежденность в успехе нашего рекордного восхождения. ...Снова каменная грудь скалы, нависающая над тобой, толкающая в обрыв, где в глубоком колодце течет искрящееся тело ледника. Иногда ветер заглядывает на Западную стену, сильными порывами пробуя нашу устойчивость и закалённость. И всё же какая-то смелая благодать разливается по твоему телу, поддерживает моральный дух, возвышает тебя в глазах Богов, единственных видящих твою отвагу и мужество. И ты, конечно, гордишься собой, гордишься, что смог вступить в этот страшный и смертельный поединок. Ведь здесь риск всё время с тобой, в каждом движение или порыве. Но риск мы стараемся тщательно пробивать крючьями и связывать веревками. Волчий аппетит удовлетворяем персональными пайками: куски консервированного мяса, хлебцы, сыр, орехи с медом, шоколад, печенье и ещё какая-то сытная и вкусная еда, составленная капитаном Яростью по критерию высокой калорийности. Но нет минуты на обед: ты все время находишься в боевом пути, или стоишь на страховке, где внимание и бдительность наблюдения за товарищем превыше сытого желудка. Но иногда всё же наступают блаженные минуты, когда в высотном скальном «ресторане», над воздушным столом, ты поглощаешь продуктовый нектар с добавлением чистоты окруженья и морального удовольствия над злобными силами, - не буду повторяться и перечислять, какими. Великолепие и величье Храма Богов, знаменитую Ушбу, охраняют множество препятствий - вечных и оживающих: скальный отвес с линией крутизны, иногда нависающей над головой живой и животный страх, что сидит и шевелиться внутри медленно ползущих альпинистов каменные «бомбы», что гулко свистят вокруг, иногда «взрываясь» глухими ударами, от которых чуть вздрагивает стена и дрожь проходит сквозь твоё сердце. Где-то рядом зловеще шипят лавины, вываливаясь из небесной выси. Человеческая мораль с её отрицательными сторонами, такими как трусость, безволие, слабость организма и духа, эгоизм и прочие людские грязные тряпки, преграждают путь к вершине легендарной Ушбы, Перед наступлением сумерек приступаем к подготовке бивака, каждый сам себе «вьёт» гнёздышко. На вбитых крючьях развешиваем веревочные гамаки и укладываемся спать, чтобы провести ночь над бездной. Все вещи, вплоть до ложки, привязаны. Тихий вечер окутывает всё вокруг безграничной любовью, лаская и умывая нас радостью успешного дня. Нежные сильфиды, природные духи и управители стихии Воздуха, шепчут дивные сказы и слова, медленно погружая в благодатный, счастливый сон но что-то не даёт мне хорошо заснуть. Уныние усталости держит в напряжение моё измученное тело, лишая его покоя и спокойного отдыха. От избытка чувств, нахлынувших на моё сознание, этот тихо-синий вечер и неприступная Ушба казались одушевлёнными, живыми во плоти, ведущими с миром и со мной разговор. Что за непонятная страсть у тебя, не нормальная и не человеческая, карабкаться по отвесным и обледенелым скалам? - спросила Ушба. - А что мне делать с собой, если странный зов срывает меня с теплой квартирной постели, притягивает меня необыкновенной силой странствий и приключений! - И свои мучительные шаги по отвесной скале ты считаешь счастьем? - спросил меня бодрящий Воздух бледного вечера. - Да! - уверено ответил я. - Счастья нет, мой несчастный альпинист, надо прозябать, как все на свете, и не цепляться за страшную скалу! - А мне так нравиться жить, смеяться и плакать над пропастью и судьбой! - Грустно, мой альпинист, неужели ты свой земной рай хочешь поменять на небесный? - Но отблеск твоего благодатного сияния, Ушба, падает ко мне благодарностью беспокойного огня, сжигающего всё моё будущее... А серебряный месяц, тихо и медленно проплывая по прозрачным шелкам облаков, отчего-то неуверенно течёт над Ушбой. Безнадёжная линия скал и снегов окружает мой висящий гамак, и он, словно ладья старинная, качается и тянется в звёздный след. Куда я стремлюсь? В какие иные миры? Разве плохо тебе на зелёной земле?... Утро. Алая заря румянит белые склоны Эльбруса, Завтракаем в постели. Руки и лица опухли от выпитой накануне воды. Пошёл снег. Висим на лесенках. Брезентовые куртки, плащи, пуховки - все промокает. Капитан Ярость вешает кастрюльку-самоварку на крюк, закладывает в неё сухой спирт и греет гречневый концентрат с мясом. Каша очень вкусная, если ещё грызть вдобавок головку чеснока. У капитана сегодня день рождения. Уже двадцать дет он встречает этот день в горах. А на голове у него ледяные сосульки и катышки снега и льда, стекающий пот превращается в жемчуг, блестящий в короне горного короля. Глаза сияют, улыбка сверкает, лишь скулы в седой и снежной изморози. Суров капитан Ярость, но прекрасен и величествен на отвесном и заледенелом троне. Мы, оруженосцы, склоняем покорные головы, поздравляя его. Подарки наши скромные и съедобные - конфеты, печенье, луковица, а Боги дарят ему снежные звёзды, ледяные розы, скальное счастье Ушбы, а Солнце свою тёплую улыбку, а Небо чудную музыку голубой тишины. И теперь не страшна ему никакая чёрная весть и непогода, только ясная даль сейчас с ним, грусть и нежность летнего дня, а рядом прямая черта, соединяющая крутизну, страх и судьбу. Но капитана Ярость ничем нельзя запугать, ведь он выбрал свою яркую и трудную дорогу в горах. Снизу доносится голос Весёлой песни. Он связывается по рации с наблюдателями: - Украина! Украина! Я - Ушба! Все в порядке. Продолжаем восхождение. Приём... Приближается леденящий вечер. Ботинки у меня очень жмут, молено обморозить ноги. Нагнуться неудобно, прошу помочь сидящего ниже капитана. Он развязывает шнурки и прячет обувь в рюкзак. На ноги натягиваю пуховый мешок. Раздумья, как белые снега, как бледно-синий вечер, как нежный ушбинский закат приходили сладостными мечтами, обвивали душу любовной элегией, звучали музыкой вальса. Один я в мире, как стремительно падающая и сгорающая звезда. А где же она, моя желанная? Силуэт надежды невыполнимой и безнадежной горит и сияет ожиданьем. Надо мною ледяной эфир неба там, далеко на Родине, бегает моя девчонка, познакомились мы в Новогоднюю ночь на кордоне Буковом в Крымских горах. Из снежного сумрака вечера встаёт её образ, горячий и гордый, но такой обворожительный и благословенный. И светятся голубизной её глаза. И синие строчки полученного от неё перед восхождением: письма греют, поют и грустят у меня на груди. Неужели жизнь короткую и бессмысленную прожил без тебя, без любви! А теперь у Алтаря Смерти вдруг прозрел тоской и терпеньем. Что-то сбудется, а всё ли получится? Как дорог и приятен покинутый дом, когда тебя сжимает суровая опасность и смертельная обречённость! Но как обидно уходить в никуда, не любив, не страдав, не задыхавшись от Великого влечения к тебе, моя юная недотрога. А может, всё ещё впереди? Теперь могу подтвердить, что чёрная музыка моих раздумий-переживаний на страшной, скальной стене превратилась в сиянье и радость Большой и Долгой Любви, рождением дочери Франчески и сына Филиппа. Но они даже не знают, что отец их был на Ушбе, сгорая дотла в бурях, непогодах, опасностях, но сердце их матери обогрело, выручило, точно вытащило его из всех передряг и неприятностей. Благоговейный трепет к любимой, зародившейся на вершине Южной Ушбы, прошёл через всю мою жизнь и медленно катится в Ничто и Небытие, оставив своих любимых посланцевдетей на Земле. И уже внуки подрастают и лазают с дедом по Крымским скалам и пещерам. Продлись ещё, мгновеньежизнь, ты прекрасно! ...И вот к нам нагрянул Голод. Настоящий и жгучий, сосущий тело и волю, когда мысли улетают к пиршественным обедам, заставляют обливаться слюной и застывают кривой улыбкой на потрескавшихся губах. Давно съедены все наши штурмовые пайки, небольшие запасы продуктов. Непогода и невыносимая трудность отвесной стены задержали наш быстрый и легкий шаг по скалам. Уже из пересохших глоток вырывается стон и хрипящий крик: - Есть! Я дико, до беспамятства хочу кушать! А другие просто кричат: - Жрать! Дайте что-нибудь пожевать! Кажется, что сейчас на чёрствую корку хлеба ты променяешь несколько дней или лет жизни. Вытряхиваю из карманов куртки и штанов, рюкзака, даже из спального мешка хлебные крошки и отправляю в рот. Нахожу не выброшенные фантики от конфет и слизываю сладость с них. Жую какой-то кожаный ремешок, провожу шершавым языком по мокрым скалам, как собака, чтобы утолить жажду. Грызу лёд, пытаясь насытится. И думаю, думаю о еде, завидую сейчас всем, кто кушает горячую булочку с медом и молоком! Вспоминаю, что перед восхождением я сливочным маслом смазывал ботинки, чтобы они не намокали под дождём и снегом. Снимаю один и теперь сосу мягкую кожу чувствую, что она съедобна, - значит, не умру, а буду жевать собственные ботинки. Капитан Ярость раздаёт баночки с какой-то калорийной смесью, дающей силу и энергию спортсменам. Мы пробуем, и все дружно выплёвываем гадость, будто попробовали собственный кап, - уж лучше сосать ботинки и собственные пальцы, как медведь свою лапу в берлоге, чем жрать эту смердящую отраву... На следующий день снегопад продолжается. Сменяю идущего впереди Улыбку Киева. Шлямбуры ломаются, мокрая пыль прессуется в отверстиях. Кажется, что монолитный и обледенелый отвес заканчивается, появились узкие искривленные трещины забиваю в них скальные крючья. Отличный, густой и звенящий звук, -это крюк надёжно входит в толщу стены. Скала поёт под ударами молотка. И опять весь монотонный процесс с прощёлкиванием карабина в ушко крюка и страховочной верёвки. Делаю все быстро и заученно, но очень внимательно, не дай Бог ошибиться! И всё же несколько раз крючья вываливаются из малопригодных трещин, не выдержав моего веса. Иногда крючья подозрительно качаются в тупых щелях, вошедшие в них всего на несколько сантиметров. Глаза с тревогой и лихорадочно оглядывает скалу, и ищут другую трещину, руки торопятся заколотить более надёжный крюк. А стена будто старается защититься от незваных гостей и старается отбить нашу массированную атаку. Нет хороших зацепок, уступов для ног, где можно постоять на каменной тверди, а не раскачиваться в веревочных лесенках, когда стена отбрасывает твоё тело над отрицательным углом. Если линия падения стены выравнивается, то с удовольствием прижимаешься к холодной и обледенелой земной массе. Наши обычные крики: Выдавай верёвку! Натяни! Будь внимателен! Но они словно птицы кружатся рядом с нами, летают эхом над скалой, живут трудовой и тяжёлой жизнью горовосходителей. В акустику Ушбы с каменными вздохами и лавинным шорохом вплетаются человеческие голоса. Но часто слышен бодрый баритон Весёлой песни, закрывающий свист летящих камней. Это живой привет каменноледовой Ушбе. ...Свинцовая усталость вместе с голодом тяжело вливаются в измученное тело, в опухшие, натёкшие и натруженные руки. Ладони покрыты ссадинами и волдырями от рукоятки молотка. Лицо горит от солнечных ожогов, глаза постоянно слезятся от снежного сверканья, губы растрескались и кровоточат. Мороз тоже приложил свою убийственную силу и прихватил своей чернотой оголённые части тела, а у меня обморожены уши. Выхожу в каменный кулуар. По нему стекает бурная снежная река, как дни нашей горячей молодости. Снизу кричит капитан, но ничего не пойму. Звук голоса теряется в лабиринтах карнизов и глушится падающим снегом. Предательский слой пушистого снега покрывает всё вокруг. Надо мной карниз, под ногами немыслимая крутизна стены. Для забивки крюка приходится счищать снег со скалы и ледовых натёков. Последние силы будто стекают в пропасть, а тело, точно медуза, распласталось по стене. Часто дышу и собираю остатки уже не сил, а волевых эмоций. Чувствую, что отчаянный риск забирается в моё нутро, когда пытаюсь «на авось» проскочить этот карниз, но, подумав, изгоняю его лишним забитым крюком. И все же иногда нужно рисковать, когда крюк едва влез в трещину, - ненадёжная страховка, но выбора нет, уже надвигается ночь. Лыжной шапочкой, снятой с головы, опять сметаю снег, колочу молотком, и почему-то страшно радуюсь, что Судьба занесла меня в это блаженно-беспечное место ошибаюсь, это состояние души, а маленькая точка, где я стою, - будто моё альпинистское вдохновение, летящее зеленой звездой над Ушбой. Она ярко сгорит, и больше я никогда не попаду сюда, не увижу блеск падающего снега и горных звуков столкновение, будто прекрасный голос красавицы-вершины... В этот июльский вечер каждый член команды готовил себе ужин из мягких языков ботинок и взбивал в постели... мягкий снег. Ночь неуютная, несчастья и неудобства холодом и голодом забираются в твою снежную постель, не дают заснуть, терзаю! и мучат тело и мысли. Такое чувство, что ледяной ветер пронизывает тебя до костей и пригвождает навечно окаменевшей глыбой к отвесной стене. Дико болит и немеет правое плечо, - этой стороной тела я больше всего прислонялся ко льду и холоду каменной стены. В памяти вдруг встаёт моя маленькая комната, старый письменный стол из дуба, тетради и книги ты пьёшь горячее молоко с белой булочкой, читаешь интересные страницы. Как прекрасен и дорог становится твой родной дом, когда ты в далёких странствиях среди изнурительных лишений и мытарств, вдруг вспоминаешь свой райский, домашний уют... Снова утро. Горные дали чеканятся черными тенями. Солнце плавится в летнем зное, однако мы закрыты скалами от тёплых лучей. Каменный рельеф, как застывшая волна, то усложняется на полированный отвес и точки опоры исчезают, то крутизна стены уменьшается, исчезают карнизы и нависающие глыбы, и можно позволить себе лазание по скалам и не использовать лесенки. И путь становится наслаждением скалолаза, когда разминаешь уже затёкшие и застоявшиеся мускулы ног и рук, уставшие от монотонной работы со шлямбуром. Наконец, впервые за восемь дней собираемся все вместе на небольшой полочке. Будто вечность, заключённая в снежный ураган и голод, пролетели над нашими вдруг поседевшими головами и глубокими морщинами, упавшими на страдальческие лица. Зато любовь и дружба крепко обняла нас до конца жизни. Бурная радость кипит улыбками, приветствиями, шутками, пожеланиями и бесконечными разговорами, где вспоминается всё: и хорошее, и плохое, и смешное, и трагикомическое. Но мы явно гордимся, друг перед другом, что выдержали все нечеловеческие испытания, обрушившиеся на нас. И каждый втихомолку думает, что самое тяжёлое вынес именно он, голодал, замерзал, страшно устал, - но каждый очень хочет помочь товарищу, обогреть его тёплым словом, похвалить за героизм и мужество, просто сердечно ободрить. Даже вспомнить что-нибудь хорошее и доброе о его семье, о любимой женщине. Мы чувствовали горячее влечение друг к другу, мы выдержали безмолвие смерти, присутствующей рядом во всём, метавшейся среди нас и опасно толкавшей бесстрастно и бесцеремонно. Испытание смертью - суровая школа жизни. Мы встретились все вместе через несколько дней восхождения, где каждый день, будто год или десять лет отчаяния и отваги. Без сюсюканья и телячьей нежности, мы непроизвольно и бессознательно потянулись друг к другу, и встретились наши искалеченные и изуродованные руки в сильном, мужском рукопожатие и объятие. Никто нас не сможет никогда понять, если не перенёс весь ужас и прелесть горного и сложного восхождения. Но среди восклицаний и эмоций, будто крепко жила и прослеживалась единая воля Капитана Ярость, стоявшего во главе руля команды, искусно управляя ей среди грозного величия природы с лавинами, камнепадами, дождём, снегом, морозом, голодом и другими препятствиями. И среди членов команды не было никаких моральных человеческих конфликтов, срывов, разногласий, которые вмиг могли появиться от жестоких страданий, невыносимых условий, от страшного Голода и Холода. Теперь путь к вершине пересекают ледовые «галстуки». Специалисты по ледовой технике Михаил Алексюк и Владимир Ковтун рубят ступени в каскадах сине-зеленого льда. Сверкают летящие куски, зацветают улыбки на измождённых лицах, а усталость сжимается как побитый пёс. Мы топчем её зубастыми альпинистскими кошками, мы сильны своим товариществом, а перед любовью, молодостью и смелостью отступают даже неприступные горы! Подозрительный и пугающий шорох в нависающем льде. Секунда - и поплывет, сорвётся тяжелая ледяная масса в губительную пустоту, сметая нас и всё на своём сокрушительном пути. Что предпринять? Что делать? Такой сакраментальный вопрос не раз преграждал нам путь. - Всем укрыться под скалами! - кричит и приказывает Миша. А сам выбирает единственно правильный, но последний путь, -только вверх, по отвесу замершего льда. Всё равно, если что-то случится, то он не успеет никуда спрятаться от гибельного удара. Лёд потрескивает под колючими кошками, под острым клювом ледоруба, но храбрый молодец Миша мужественно и мудро проходит адскую дорогу через нависающий коварный лёд. Держится на передних зубьях кошек, ледоруб в правой руке вгрызается в фирновый фиолетовый лёд, а в левой - ледовый крюк помогает держать устойчивость уставшего тела. Высочайшее у него искусство ледолаза и стальная настойчивость характера! Вот он, непобедимый и непокорённый дух горовосходителя-альпиниста! ...Вдруг Ушбу окутывает густой туман видно, не хочет вершина проигрывать поединок с нами. Вокруг встают и клубятся свинцовые, тяжелые тучи, даже слышен железный и противный треск их соприкосновения. Непогода, как несчастье, обрушивается быстро и мгновенно. Уже пылает и гремит гроза в блистающем небесном великолепии. Дома, в городе, мы видим и слышим грозу в недоступной и недосягаемой высоте, а здесь ты среди сверкающих молний, у начала зарождения грома, сотрясающего скалы и твою обомлевшую сущность, обвитую стальными крючьями и карабинами. Каскады холодной воды обрушиваются из грозовых и неисчерпаемых хранилищ облаков. А Мыс Доброй Надежды рубит ступени с неистовством и непреклонностью, пробивая нам путь по крутому ледовому желобу. Как он красив сейчас и восхитителен r своей неудержимости! Гигантский рост, увеличенный от галлюцинации тумана, бронзовый лик богатыря, закалённый солнцем и морозом, - будто Ангел Победы стремиться вверх по гладкому льду. Дождь омывает его серебряными струями, ветер тяжело и грубо наваливается на груць, но не отступает и несгибаем наш Миша, наша победа над Ушбой! Ледоруб, как поэтическое перо, выписывает нам желанную и восхитительную строку-тропинку в чистой ледовой странице. Как-то сразу отступает летняя гроза, и замолкают громы. ...И вот мы к вечеру стоим на вершине Южной Ушбы. Красное-красное солнце садится за скалистую «пилу» Шхельды-Тау. Внизу, вокруг - горы и горы. Радоваться ещё рано - предстоит двухдневный спуск по «обычному» маршруту в Сванетню. И все же мы уже счастливы, что выдержали трудное испытание выбранной нами альпинистской дороги в небесную высь... И будто загорается зелёная звезда победы в блистающем куполе — награда за наше тяжёлое хождение по мукам, омытое ливнями лишений, солёных и кровавых слез, но теперь сияющими воспоминаниями, которые горят томно и сладко при возвращение домой. НЕПОКОРЕННАЯ УШБА .. .Косые полосы снега захлестнули силуэты окружающих вершин. Солнечный диск затерялся в олове падающих хлопьев. Капитан Ярость медленно выкручивает свой спальный мешок, промокший от ночных осадков, и вновь надевает его на ноги. Укрываемся палаткой, теснее прижимаемся друг к другу и впадаем в сонное полузабытьё. Примерно через час выглядываем из своего укрытия, но в небе по-прежнему хороводы снежного вальса. Читаю вслух случайно попавшие в рюкзак рассказы Чехова. Перед нами проплывает степь, жгучая от солнца, терпкая и горькая от диких трав и звонкая от песни жаворонка. Может быть, там, на ковыльных просторах, сейчас очень хорошо. А здесь - только ледяная пропасть да чёрные нависающие башни Ушбы. Два года назад наша команда из спортивного общества «Авангард» покорила западную стену этой вершины, и вот теперь мы пытаемся пройти её северный отвес. Где-то вверху обвалился снежный карниз, и холодный снегопад прошил наш бивуак. За двадцать дней мы уже два раза пытались покорить стену, но бураны вынуждали нас возвращаться обратно. И вот снова пурга. Правда, сейчас успели пройти треть маршрута и «зависли» на капроновых лесенках... Этот маршрут и впрямь очень сложен и опасен. Когда мы готовились к штурму, гостившие на Кавказе французские и австрийские альпинисты, увидев каскад нависающих северных скал Ушбы, оценили его выше всех труднейших альпийских маршрутов. Вдвоём с заслуженным мастером спорта Владимиром Дмитриевичем Моногаровым - (Капитан Ярость), мы оторвались от основной группы метров на шестьдесят. Четверо наших друзей по команде зацепились на маленькой полочке, которую мы назвали «Запятая». Там, вырубив в натечной глыбе льда уютное ложе, мы уже ночевали под первыми снегопадами. Пришлось нам тогда несладко. ...После полудня небо чуть прояснилось. Сразу же уходим прокладывать путь дальше наверх. В гладком монолите аккуратно забиваем надёжный шлямбурный крюк. Стук молотка, свист рассекаемого воздуха от падающих сверху льдинок, запорошенные снегом грозные скалы, слегка обмороженные лица товарищей - романтики хоть отбавляй. Раскачиваясь на лесенках, к нам поДни-маются ещё двое - Коля и Женя. Они чертовски промокли. Оглядываюсь назад. На противоположном снежном обрыве - мы сейчас находимся словно в гигантском каньоне - видна чёрная точка. Это наблюдатель, альпинист из Симферополя Сеня Фролов. В случае нашей аварии он по рации должен вызвать спасательный отряд. К нему из альплагеря «Эльбрус» поднялась вспомогательная группа, они принесли нам продукты и письма. До встречи с Сеней пройдёт очень много времени, и он устроил для нас громкую читку писем, ведь звук его голоса хорошо доносится к нам. Теперь Ушба, весь снежный, ледяной и небесный мир хорошо знает, как любят нас наши оставленные дома девушки и жёны, написавшие нежные и прекрасные строки тёплых посланий к нам. Теперь и любовные тайны крепко связывают команду нашей молодости. Вечер. Подозрительно тепло и душно. Сегодня последний день июля. Устраиваем бивуак на узкой наклонной площадке. Наплывают облака, и опять кружатся снежинки. В потемках нахожу страховочную верёвку, прищёлкиваюсь за неё, от основных перил отсоединяюсь, - слишком короткий у меня нагрудный страховочный репшнур, он давит и я повисаю на нём. Ложусь спать. Ночью вынимаю руку из спального мешка, чтобы подтянуть его повыше на грудь. Вдруг кто-то, словно магической рукой, включил фантастическое освещение. Разряд молнии переполосовал небо. Руку, державшую стальной карабин, внезапно обожгло электрическим разрядом. Со страшной силой ударил гром. Медленно тянутся часы ночных размышлений и легкой дремоты. Здесь, в реве горного океана бурь, все приобретает свой особый смысл, здесь по-настоящему все простые житейские грани. Руки у нас почернели и потрескались. Всё снаряжение мокрое, продукты на исходе (с ужасом вспоминаем голод на Западной стене Южной Ушбы в 1965 году), а снегопад по-прежнему не стихает. Решаем вернуться вниз. Спуск, сидя на верёвке. Капрон замерз, и верёвка совсем не держит на трение. Но вот и «Запятая», сюда потоки мокрого снега стекают прямо на наших ребят. Оставляем на стене верёвки и забитые крючья - мы ещё вернёмся к тебе, ненаглядная и страшная в своей снежной непогоде, но наша милая Ушба. ВЕРТИКАЛЬ УШБЫ Команда молодости нашей ГУРМАН Вместо Володи Ковтуна в команде появился Олег Гриппа. Он мой старый школьный товарищ, вместе учились, вместе начинали заниматься альпинизмом, работали связистам и-монтёрам и, бетонщиками. Дружим около двадцати лет. Эта дружба научила меня уважать товарищей, я стал щедрее к людям, к жизни. Олег спокоен, силён и практичен. Он может идти впереди альпинистов, чётко выбирая и прокладывая путь, может быть и замыкающим. Он отлично справляется с любым делом. Даже походные рационы он всегда выбирает очень умело и изысканно. Он гурман: любит побаловаться каким-нибудь сыром камамбер или выпить на отвесной скале чашечку ароматного кофе. Одет всегда с иголочки, все снаряжение ладно сидит на его крепкой спортивной фигуре. Собираясь на восхождение, ничего не забудет, даже мелочи - нитки, пуговицы, мешочки, очки можете смело попросить у Олега. У него в запасе найдете и лишние ботинки. Наверное, скульптору легче: взял резец и с фотографической точностью вырубил мускулистый торс, волевое лицо, выражающее спокойствие и целеустремлённость. Я не скульптор и не художник, но если мне пришлось писать портрет друга, то обязательно смешал бы краски с часами, днями, ветрами, морозами. Но как нанести на полотно солёный пот, водянки, содранную кожу на руках от столбов, вымазанных креозотом, когда тянули радиосвязь, состояние, когда крутит плечи от пудовых рюкзаков, а высота памирских гигантов выворачивает всего тебя наизнанку? Или момент, когда товарищ отдаёт больному другу в снежной альпийской буре свой пуховый мешок, а сам всю ночь стоит на узкой полочке над страшной пропастью? ... Долгий зимний вечер. Вдали за окном чуть слышно бьёт прибой. Шелестят страницы книги, и вдруг воспоминания, как удар волны о гранитную набережную, наваливаются на меня. Передо мной встаёт лицо друга. Зима 1957 года. Мы, монтажники Крымского управления радиофикации, прокладываем линию к бухте Ка-мышевой. Ветер, разгулявшись на морских просторах, обрушился на. нас. Мы ломами долбили скалистый, израненный тяжелой сталью севастопольский грунт. Ставили столбы, пришивали к ним перекладины, наворачивали изоляторы, натягивали, как струны, провода. Работали на совесть. Но однажды сильный дождь, перемешанный со снегом и ветром, загнан нас под каменистый уступ, где мы разложили костёр и грелись. Управление торопило с планом, но деликатно: начальник знал, чем пахнут севастопольские скалы и морские зимние ветры. Оставалось всего два дня до пуска линии. Проходит час, а мы греемся, никто даже не помышляет браться за. работу. О чём-то призадумался Олег и вдруг молча взял лом, перелез через скалистый уступ, как перепрыгнул через бруствер окопа, и, навалившись грудью на ветер, пошёл долбить яму. Посидели мы немного, поворчали на него и один за другим пошли в яростную атаку - крошить скалу ломами. Не случайно ему доверили ответственную должность, - начальника горноспасательной службы Крыма. И здесь развернулся талант бывалого альпиниста. Он создал сильную спасательную службу во всех горных городах. И возглавил на общественных началах областную федерацию альпинизма. Наблюдательный, жадный ко всему новому, он все, что увидит заслуживающего внимания по туризму, старается внедрить в Крыму. Теперь мы видим толстые книги и вмонтированные стальные печати на вершинах гор. На них туристы пишут свои автографы и оставляют отметки в маршрутных листах. Вместе с товарищами выпустил путеводитель «Альпы в Крыму». У Олега проявился и талант архитектора: он подготовил проект хижины горноспасательной службы, дома туристов, горнолыжных трасс на склонах Чатырдага. Долго говорили, писали об оборудование пещер для показа туристам. Олег с присущей ему энергией взялся за дело: создал и возглавил бригаду по оборудованию Красной пещеры, - и там появились лестницы, перила, защитные решётки, пролегла в ней бетонированная дорожка. Зимой Олега часто можно видеть на Ангарском перевале, где он с горноспасателями дежурит по воскресным дням, оказывая помощь лыжникам, пробивая в лесу первоклассную горнолыжную трассу, или ищет по крымским туманным яйлам заблудившихся туристов. И. как всегда, перед ним в голубой дымке встают не взятые вершины, не пройденные маршруты. |
|||||||||
|
|||||||||
