При вводе Логина и Пароля,обратите внимание
на используемый Вами
регистр клавиатуры!
|
|
|
|
|
Подсказка
|
||
|
При вводе Логина и Пароля, обратите внимание на используемый Вами регистр клавиатуры! |
||
|
|
|
|
|
||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||
Усилитель жизни. Продолжение
***
На самом деле, историческая фраза Шварцнеггера-Терминатора выскочила у Антона сама по себе. Назавтра, кое-как придя в себя, он решил - нет уж, теперь точно никогда. Не как раньше. Совсем. Надо заняться чем-то другим.Все и вправду шло к тому, что надо заняться чем-то другим. Учеба в университете заканчивалась. Антон, с первого курса работавший в лаборатории и успевший полюбить занятия наукой, довольно быстро понял, что в нынешней России молодому человеку прожить этим практически невозможно. Разве только ты уже «звезда», получил хороший западный грант на исследования, а для работы тебе достаточно карандаша и бумага. Но он звездой не был, а был биофизиком по диплому, который скоро должен был получить, и программистом по факту. Причем программист из него был получше, чем биолог: с компьютерами и алгоритмами он управлялся куда успешнее, чем с формулами и теоретическими объяснениями. Впрочем, его научного руководителя, «шефа», такое положение совершенно устраивало, поскольку наука, которой они занимались, называлась биоинформатика. Когда-то Левенгук открыл целый невидимый мир благодаря тому, что сумел изготовить микроскоп. Теперь же в биологии, добравшейся до уровня молекул, аналогом микроскопа стали мощные компьютеры и большие, во много тысяч строк, программы. Они расшифровывают, восстанавливая из тысяч отдельных кусочков, генетический код – последовательность химических «букв» в длиннейших спиральных молекулах ДНК, содержащих всю информацию об организме. Они помогают определить, за что отвечает тот или иной ген. Они сравнивают между собой пространственную структуру молекул белков, из которых состоят клетки, и молекул-кандидатов на роль лекарств, подбирая оптимальные сочетания и в разы сокращая время разработки новых препаратов. Но сложную программу сможет разработать не всякий ученый, а программистов, что-то смыслящих в биологии, и того меньше. Так что шеф был, по всей видимости, счастлив, когда среди массы студентов ему попался один, разбиравшийся в этом деле и – что встречалось уже не так часто – хотевший и умевший работать. Творческая работа заводила тогда Антона не меньше, чем горы. А может, даже больше. И так же, как в горах, в ней бывали и мучения, и настоящее счастье. Он иногда ощущал ни с чем не сравнимый, космический восторг, когда после долгих усилий, бесконечного перебора вариантов, отладки, проверок и перепроверок, очередной кусок кода начинал работать правильно, и на экране вдруг возникала эффектная и удивительно интересная картинка. Вот так удается почувствовать себя творцом или первовосходителем. Для таких мгновений реально стоило жить, как стоило терпеть зной и холод, жажду и усталость ради вершины, ради высоты и распахивающегося вокруг простора... ради ощущения победы. Победы над собой и соприкосновения с чем-то высшим. Бывало, они с шефом могли чуть не полночи просидеть, добиваясь сначала того, чтобы картинка возникла, потом разбираясь, не стоит ли за эффектом какая-нибудь дурацкая ошибка в программе, потом что-то улучшая и так далее, до бесконечности. Это походило на благородное безумие, и это был тот же самый романтизм. Только проистекающий из любви не к женщине, не к природе, а к делу. Делу с большой буквы. Да уж... с тех пор прошло почти десять лет, и уверенности в том, что в природе вообще бывают такие Дела, у Антона сильно поубавилось. Хотя все же хотелось в это верить. Но даже самые интересные дела еще чаще, чем человеческие отношения, делаются скучными, надоедают, осложняются посторонними обстоятельствами... Это в конце концов произошло и с их работой. Начали иссякать новые идеи, а разработка старых зашла в тупик. Возможно, был тогда шанс из него выбраться, если бы у них была полноценная научная группа, в которой сотрудники пашут в полную силу и взаимно стимулируют друг друга идеями, советами, просто примером. Или если бы достали новые, более мощные компьютеры – хотя это вряд ли, какой прок от железок, если не хватает мозгов... Но ни на то, чтобы удержать на кафедре перспективных людей, ни на новое оборудование не было денег. Их не было даже на приличную зарплату для одного Антона. Шеф как-то вертелся, нашел какой-то небольшой грант, по другой теме. Но этого и на него-то с трудом хватало, а у него была семья, дети. И вот в какой-то момент Антон ощутил, что повис не то что в вакууме, но в разреженной атмосфере. Без внятного дела и без источников к существованию. Когда человек, любящий и умеющий работать, попадает в такое положение, то понятно, что тут что-то не так. В случае с Антоном, как и с другими способными молодыми ребятами в России середины-конца девяностых, «не так» сделалось не с ними, а со страной. Правительство России с какого-то момента посадило науку, заодно с образованием, на голодный паек. Правда, нельзя сказать, что система организации научной работы, оставшаяся от прошлых времен, ничем не заслужила такой участи. В ней, как и во всех остальных частях впавшей в маразм советской системы, было полным-полно дармоедов. Куча институтов и конструкторских бюро, где большинство сотрудников только и делали, что пили чай, вязали, курили и болтали, была никому не нужна. И то, что множество этих людей в новой России переквалифицировалось в предпринимателей, менеджеров, продавцов, курьеров и прочих бойцов крупного и мелкого бизнеса, вряд ли стало для кого-то большой потерей. Хуже было то, что в высшем слое академической системы, среди, по идее, наиболее выдающихся ученых, стоящих у руля и распределяющих финансы, оказалось поразительно много таких, кому пилежка денег среди «своих» сделалась важнее забот об общем деле. И так же, как во всей стране, вместо поощрения лучших, сохранения еще не старых и способных на реальные достижения людей и коллективов, началось выборочное одаривание одних, приближенных, и скупые подачки всем остальным. А ведь ученые, способные на реальные достижения, в России существовали! Это было ясно хотя бы потому, что их с удовольствием принимали в западных университетах и лабораториях, где деньги на науку, «рисеч», тщательно считали с самого момента ее появления, но в ее пользе никто не сомневался. Как минимум из-за того, что без науки нет хорошего образования, а без образованных, знающих и умелых людей любая страна может лишь качать нефть или выращивать бананы. И можно ли осуждать тех, кто, оказавшись перед выбором «любимая работа и все удобства или бесперспективная, убогая жизнь на родине», предпочел первое? Антон же, как многие, оказался на распутье. На последних курсах многие его сокурсники подались работать в плодившиеся кругом новые компании. Деньги там платили неплохие – ребята постепенно начинали одеваться в хорошие костюмы и обрастать прочими атрибутами «крутизны». Однако то, чем они там занимались, сводились, по мнению Антона, всего к двум вещам – «продавание» и «погоняние». Продавали в основном сырье или сделанные не у нас товары, а погоняли опять-таки продающих. Может, кому-то это нравилось, но не ему. А с другой стороны, где было взять денег и чувства какой-никакой уверенности в себе? Не в научных же институтах, где жизнь теперь еле теплилась... Некоторые друзья из туристской и альпинистской среды занялись для заработка высотными работами. Висели целыми днями на веревках около стен зданий, что-то красили или герметизировали. Он до такого не дошел, но всякими одноразовыми погрузочно-разгрузочными работами позаниматься пришлось. Иначе осталось бы только клянчить деньги у родителей, которые и сами еле сводили концы с концами. Между прочим, он начал подозревать, что вольно или невольно эти чертовы бабки влияют и на отношение Юли к нему. Она-то уже подрабатывала в какой-то фирме и неплохо получала. И хотя она не была из тех, кто тянет деньги из кавалеров, древний инстинкт, говорящий, что мужчина должен быть хорошим добытчиком, так или иначе живет в любой женщине. В общем, вопрос о том, как ему заниматься тем, к чему лежит, без чего не может душа, и при этом не чувствовать себя неудачником, встал перед Антоном в полный рост. Выход, похоже, оставался все тот же - попробовать попасть в какой-нибудь западный университет. В пределе это означало пойти по стопам тех, кто в выборе между Делом и Родиной предпочел дело. Но с другой стороны, времена были уже не советскими, и отъезд на запад перестал равняться бегству без права возвращения. В последние годы из каждого выпуска у них уезжало туда по нескольку человек. По студенческой визе, в аспирантуру, заниматься научной работой и писать диссертацию. То есть это не было никакой эмиграцией - вернуться можно было в любой момент. Правда, вернулись пока совсем немногие, большинство же предпочло делать дальнейшую карьеру там же. Но Антон так надолго не загадывал. К тому же ему было просто интересно – а что там, за бугром? Дозрев к лету перед последним курсом до этой мысли, он сначала не знал толком, куда сунуться. Начал шарить по Интернету, который тогда был в России еще в зачаточном состоянии, но уже заметно облегчал жизнь. В знаменитом Кембриджском университете в Англии нашелся интересный годичный курс, магистратура, по его специальности. Это вдохновило Антона: Англия близко, можно, наверное, на каникулы домой приехать, да и год – все-таки не три или пять, как было у тех, кто ехал в Америку. Правда, сначала Кембридж показался слишком крутым, ему не по зубам. Все-таки какие там великие ученые работали, от Ньютона до Хокинга, одних Нобелевских премий сколько получили... Но тут, в который раз, оказалось, что наглость – второе счастье. Знакомый парень с соседней кафедры, на два года старше, и тоже, кстати, спортсмен-турист, уже обретавшийся в Англии, помог ему, по старой дружбе, разобраться с процессом поступления. Как получить анкеты, где перевести и заверить всякие официальные бумаги и так далее. Без его подсказок Антон никогда бы не осилил всю эту непривычную бюрократическую процедуру. Но самым главным, как выяснилось, было сочинить на себя самого замечательные характеристики, от лица одного академика и одного весьма известного профессора с их факультета. Эти тексты, написанные хорошим английским языком, играли решающую роль, поскольку принимали в университет без вступительных экзаменов, фактически только по рекомендациям. Понятно, что занятые профессора (один из них из-за возраста уже слегка впал в маразм), сами в жизни такого бы не написали. Но они поставили под этими шедеврами свои подписи, и Антон был им за это очень благодарен. Параллельно с бумажной возней он занялся совершенствованием своего английского, чтобы сдать экзамен. К счастью, язык он знал неплохо. Спасибо нескольким хорошим теткам, которые учили его в школе и в университете, и немножко самому себе – что хватило тогда ума не считать «инглиш» чем-то дурацким и бесполезным. Так что усиленных двухмесячных упражнений с репетитором хватило, чтобы результат вышел достаточно приличным. Собрав наконец все бумаги, Антон запаковал их в большой конверт, отправил его по международной почте и стал ждать. На успех он все равно не очень надеялся. Но через несколько месяцев вдруг пришло письмо, извещающее о первом положительном сдвиге. Его дело прошло какую-то начальную стадию отбора. Потом последовала еще одна или две. Самым напряженным моментом было получение стипендии - настоящей, чтобы хватило на учебу и жизнь. В России в те времена платное образование только зарождалось, а на западе оно всю жизнь было таковым. Так что мало быть принятым – надо еще найти деньги на учебу, и немалые. Несколько тысяч долларов, или, в его случае, фунтов стерлингов в месяц. Родителям Антона такие цифры и не снились, так что надеяться можно было только на свои мозги и везение. Как он потом узнал, шансы его были невелики: на этой стадии отсеивалось почти две трети абитуриентов. Наскрести столько и на сытом Западе не все могут. Но ему опять повезло – именно в этом году кто-то в недрах Кембриджа решил учредить всего три стипендии специально для «восточных европейцев». И каким-то образом, без всякого блата, Антон оказался в числе этих трех счастливчиков. Е-мэйл с этой новостью пришел в конце июня, как раз тогда, когда Антон получил диплом. Потом пришло и официальное письмо, и он понял – пути назад нет. Впереди рисовался какой-то новый маршрут, с еще неизведанными вершинами и перевалами. Было страшновато, но очень интересно. *** В сентябре, буквально за два дня до его отъезда в Англию, был день рождения Вадима, походного друга и однокурсника. Они решили совместить его с проводами Антона. Обсуждали по телефону устройство мероприятия, а потом Вадим, у которого большинство друзей и знакомых были общими с Антоном, как бы между прочим взял и спросил: - Ну что, Юлю-то приглашать будем? Вопрос, хоть Антон и сам задавал его себе несколько раз за последний месяц, застал его врасплох. Черт, и в самом деле, приглашать или нет. Понятно, что смысла нет, а все равно... хочется почему-то. Напоследок. Димка, бес-искуситель, терпеливо ждал на том конце провода. Антон, так и не придя ни к какому решению, вдруг вспомнил старый детский прием. «Покажут часы четное число минут – приглашать, нечетное – нет», загадал он. Глянул на запястье... словно в насмешку, именно в этот момент цифры сменились с 19:59:59 на 20:00. Ладно, все-таки конечный результат четный. - Ну, пригласи, как именинник, - как можно более безразличным голосом сказал он. - Понял, - ответил Вадим. – Как именинник, всецело постараюсь. Праздновать собрались у Вадима на даче. С шашлыками. Опять стоял теплый и пасмурный день, только уже не весенний, а осенний. Виновник торжества был за рулем свежекупленных Жигулей, «пятерки», и горд этим неимоверно. Он ждал в машине у метро «Выхино». Антон влез внутрь и поинтересовался: - А где остальные? - Да они недавно звонили. Раздолбаи. Чего-то там покупают и опаздывают. Минут на сорок, не меньше, - Димка был недоволен. Ему явно хотелось продемонстрировать всем свой новый экипаж и просто покататься на нем, а не торчать на заплеванной площади около метро. - Слушай, знаешь что? – вдруг оживился он. – Все равно ведь все в машину не поместятся. А ехать тут всего минут двадцать. Давай я тебя первым туда заброшу... кстати, вместе с Юлькой, она-то обещала вовремя быть. Как раз успеете там углей нажечь. А может, и шашлыки жарить начнете. Как тебе такой вариант, а? «Сговорились они все, что ли» - подумал Антон. Хотя зачем им это нужно. Значит, видно, судьба. Можно, правда, отказаться – но надо ли? - Ну, давай – протянул он, стараясь опять показаться безразличным. Юля появилась буквально через минуту. Улыбнулась, поздоровалась... как обычно. Словно бы и не было ничего. Вадим объяснил ей план действий – согласилась без вопросов. Заметно обрадовавшийся Димка завел мотор, они выехали с площади и вскоре выбрались на шоссе. По дороге Юля вовсю трепалась с Вадимом в своей обычной живой манере. Оба уже довольно долго работали, он в каком-то банке, а она в рекламной компании. Антона офисная жизнь не очень интересовала, он помалкивал и глядел в окно, на проносящиеся мимо деревья. Юлин смех было приятно слушать. Вот бы так все время ехать, и больше ничего... По приезде Вадим выгрузил из машины здоровенную кастрюлю с шашлыком, потом показал, где шампуры и дрова. Участок у них был – стандартные шесть соток, весь засаженный разными полезными кустами и деревьями. Костер надо было аккуратно жечь в углу у забора. Антон сложил с десяток щепок шалашиком поверх смятой старой газеты, поджег ее, и спустя несколько минут огонь уже весело трещал, пожирая поленья потолще. За забором хлопнула дверца машины, загудел мотор... они остались одни. Юля нанизывала на шампуры кусочки мяса. До этого момента они обменялись в лучшем случае пятью репликами. Теперь Антон не знал, что сказать. Впрочем, к черту любезности. Он с ней достаточно поговорил раньше. Достаточно, чтобы иметь право молчать, когда хочется. - Уедешь от нас... – вдруг сказала Юля. Похоже, с грустью сказала. Повисла пауза. - Ну не насовсем ведь. - Надеюсь... - Да ну, в самом деле. Сейчас в этом смысле времена нормальные. Вернуться можно в любой момент. - Это да. Только что-то из моих знакомых, которые уехали, пока никто возвращаться не хочет. Опять повисла пауза. День словно застыл в задумчивом молчании – лишь продолжал потрескивать костер, да иногда чирикали воробьи. Они с Юлей сидели в двух шагах друг от друга, занимаясь каждый своим делом. И вдруг... словно какая-то сила толкнула Антона изнутри, разом отметая все «хочу – не хочу» и «надо – не надо». Он твердо посмотрел ей в глаза, и она ответила долгим взглядом блестящих, лучистых глаз. У него перехватило дыхание, и, разом забыв обо всем, он встал, шагнул к ней, взял ее голову в свои руки и стал целовать ее лоб, глаза, губы... Она не сопротивлялась – наоборот, отвечала ему. Окончательно отдавшись порыву, он стал целовать ее шею, спускаясь все ниже. Расстегнул блузку, или что у нее там было, стал целовать грудь... У Юли на лице, когда он несколько раз взглядывал на него, было какое-то странное выражение, нечто похожее на смесь мучения с наслаждением. Но все-таки, судя по тому, как она себя вела, наслаждения было больше. Хотя, мелькнуло в голове Антона, черт бы побрал ситуацию, когда ты постоянно, как параноик, думаешь о том, хорошо ей или нет... Мысль мелькнула и пропала, время остановилось. Забытый костерок догорал, а они все стояли, обнявшись и забыв обо всем на свете. Потом он снова стал целовать ее, и она снова стала отвечать ему, и ему захотелось большего, но не так чтобы очень сильно, а как-то... гармонично, что ли. Кажется, он мог, первый раз в жизни, управлять этим желанием. Бог знает, чем бы все кончилось, но тут за забором опять зашумела машина и послышались голоса высаживающейся компании. Пришлось оторваться друг от друга и поспешно привести гардероб в порядок. Все время, пока ели, пили и веселились, у Антона было стойкое ощущение, что если их несчастные отношения когда-то и были близки к нормальным, то такой день был именно сегодня. Но решиться форсировать события «на глазах изумленной общественности» он не мог. Он вообще не знал, что дальше делать. «Если ты и получишь награду, то обязательно не ту, не там и не так». В смысле – завтра самолет, вещи не собраны, родители жаждут напоследок наглядеться на единственного сына... и что теперь, все бросить и погрузиться в омут наслаждения? В какой-то момент он уже почти готов был сделать это, но потом все-таки одумался. Нет, товарищи, слишком долго я подчинялся этим порывам. Лучше уж теперь самому подождать. Не насовсем же я туда уезжаю. Но почему, почему именно сейчас? (да потому, что перспектива расставания. К тому же ты вроде как перешел для нее в иное, более высокое, качество. Это все усиливает женские эмоции, но не обязательно надолго. Просто ты тогда этого не знал...) Всю обратную дорогу Юля прижималась к Антону, не обращая внимания на удивленные взгляды остальных. А и фиг с ними, победно думал Антон. Потом он проводил ее до дома. Остановились у дверей подъезда. Родители были дома и у нее, и у него, время было позднее, и было ясно, что лучше уж пока разойтись по домам. И было не менее ясно, что они расстаются надолго. Причем теперь это расставание не прервешь телефонным звонком и поездкой на метро. - Ну, когда же ты теперь приедешь? – спросила она. Антону показалось, что ее голос звучит как-то не так, как раньше. - Не знаю, - честно ответил он. – Видимо, как финансы позволят. А... ты хочешь, чтобы я приехал? - Хочу, - просто сказала она. И Антон вдруг понял, что приедет, как только сможет. *** В Англии было на что посмотреть и о чем подумать. В лондонском «Хитроу» он еще не заметил ничего особенного. Ну, очень большой аэропорт, множество самолетов, толпы разноязыких людей, обилие ярких магазинов, но ничего принципиально нового. Окрестности аэропорта тоже были не бог весть что – бетонные коробки и асфальт, хотя и заметно почище, чем у нас. Но когда автобус «Хитроу – Кембридж» выбрался на безукоризненно гладкое шоссе, и по сторонам замелькали ухоженные поля, луга, огороженные каменными изгородями, на которых кое-где паслись классические белые английские овечки, аккуратные домики, рощицы... когда его обступило уверенное, деловое спокойствие, особенно ощутимое по контрасту с дерганой и грязноватой Москвой... тут Антон начал понимать, что здесь многое действительно по-другому. Вначале ничего, кроме обычного в таких случаях возбуждения и любопытства, он не чувствовал. Но вот через неделю или две, когда уже немного огляделся и обвыкся... Должно быть, всякий русский человек, которому небезразлична его родина, впервые попав на запад, ощущает смутное раздражение и на себя и на «них», которое можно передать в виде нескольких риторических вопросов. Ну почему у них все так чисто и красиво, а у нас нет??! Почему у них водители с вежливой улыбкой уступают дорогу пешеходам, а у нас нет? Самое главное, почему многие и многие стороны жизни – от дорожного движения до всяких бюрократических процедур – организованы понятно, рационально и так, что почти не отнимают времени? И т.д., и т.п. Но с другой стороны, оказалось, что здешние, в массе своей улыбчиво-доброжелательные люди все-таки... не такие. Во множестве неуловимых мелочей они вели себя по-другому. Не так, как русские. Как минимум, они были более закрыты – под мягкостью внешнего этикета скрывался твердый футляр. Но бог бы с ним, с футляром, и у нас такие попадаются. К тому же они иногда раскрывались - если много выпить, например. Проблема была в том, что, даже когда эти ребята были максимально открыты, они оставались для Антона чужими. Он не мог сказать, почему. Иногда казалось, что химия какая-то замешана. Хотя скорее дело было в тысяче неуловимых поведенческих мелочей – как смотрит и говорит, какие темы для разговоров, какое прошлое, в конце концов... В результате Антон постепенно понял, что западных людей он уважает, но не любит. Что ему очень нравятся плоды их труда и то, как они могут разумно организовать свою жизнь – но не они сами. Что он вполне успешно может с ними работать, но совсем не жаждет вместе отдыхать. Разве что под приличное возлияние, временно опускавшее барьеры. Он не хотел с ними сближаться, вот что. Это открытие его не особенно расстроило. Как многие русские за границей, Антон обнаружил, что он не то что не испытывает желания тут как-то «натурализоваться» - наоборот, активно хочет оставаться русским. По крайней мере для друзей и для себя самого. Думать и разговаривать вне работы по-русски, читать русские книги, слушать русскую музыку... А работа, хоть в ней и использовался английский язык, национальности не имела. Кстати, о работе. Как выяснилось, тут, в университете, все пахали на совесть. Студентам предоставлялся довольно большой выбор предметов, но на что-то можно было совершенно законно не ходить, если душа не лежит. Лекций было вообще довольно мало, зато библиотеки были отлично укомплектованы и работали круглосуточно – трудись самостоятельно сколько хочешь. В конце года предстоял письменный экзамен, на три дня, по четыре часа каждый день. В каждый из заходов выдается с десяток вопросов, но ответить надо где-то на две трети, по выбору. Все вопросы серьезные, типичный ответ занимает почти страницу, сообразить надо быстро, а потом успеть бы написать. Фактически, ты сражаешься с бесстрастной машиной, которую не обмануть и не разжалобить рассказами о тяжелой жизни. Но, как постепенно понял Антон, если упорно работать весь год – именно весь год, а не неделю перед сессией - то и в самом деле чему-то полезному научишься, и экзамены сдашь нормально. Каждому студенту полагался научный руководитель, примерно так же, как было в Москве на последних курсах. Антон попал под начало дядьки лет сорока пяти, в толстых очках, невысокого, полнеющего и лысеющего. Пышные бакенбарды (в Англии на них почему-то была вечная мода) делали его похожим на толстого, но не утратившего интереса к жизни кота. Звали его Алан Стюарт, или просто Алан. Здесь все, познакомившись, начинали называть друг друга по имени, независимо от разницы в возрасте. В общении Алан оказался типичным англичанином – за его постоянной вежливостью Антон почти никогда не мог понять, что тот на самом деле думает и какими мотивами руководствуется. Но в том, что касалось дела, он был очень неглупым и объяснял все четко и ясно. Как полагается западному университетскому человеку, Алан был слегка чудаковатым. Говорил он всегда медленно и с преувеличенной аффектацией, словно вещал со сцены. Его кабинет был увешан репродукциями импрессионистов и весь завален бумагами пополам с каким-то старинного вида хламом. Но в углу светился широким экраном вполне современный компьютер, а со всякими программными примочками Алан управлялся на удивление ловко. Через месяц после начала учебного года Антон явился к нему на очередную консультацию. Они, как всегда, обсудили то, что проходили на прошлой неделе, после чего Алан объявил в своей манере сценического монолога: - Как вы, должно быть, знаете, Тони (для удобства общения пришлось здесь укоротить себе имя на местный лад), на этой неделе всем студентам надо определиться с темой дипломной работы. Вы уже посмотрели список, который я разослал? - Да, конечно, - живо ответил Антон. Две или три темы из этого демократически обширного списка ему очень понравились. Он уже рвался сообщить, какие именно, но Алан вежливым кивком и мановением руки остановил его. - Я думаю, вы заметили, что некоторые темы я выделил, поскольку они меня лично особенно интересуют. - Да, заметил, - сказал Антон, сразу поскучнев. Ему-то они особенно интересными не показались, но он еще не понял, куда клонит начальство. - Так вот, я бы хотел сказать следующее. Вы знаете, что в конце года всех ожидают экзамены. И вы уже, должно быть, поняли, что курс у нас очень насыщенный (это Антон понял очень хорошо. Тут все было серьезно) - Так что усвоить все, что нужно для успешной сдачи экзаменов, весьма непросто. При этом лично я, к сожалению, не могу уделять каждому студенту больше часа в неделю. Но есть одна возможность... – Алан сделал многозначительную паузу. – Университет выделяет мне немного денег, которыми я могу распоряжаться по своему усмотрению. И для тех студентов, кто согласится работать над интересующими меня задачами, я могу организовать дополнительную помощь в учебе. - Это довольно интересно, - медленно произнес Антон. – Не могли бы вы пояснить? - С вами будет один или два часа в неделю заниматься один из моих аспирантов. Он весьма умный парень. Он будет вам давать задачи и домашние задания, вы будете с ним разбирать экзаменационные вопросы и задачи прошлых лет... в общем, поверьте мне, это будет вам очень, очень полезно. А с вами в таком случае я смогу проводить больше времени в работе над проектом. Что, как мне представляется, будет нам обоим гораздо интереснее. У вас ведь, кажется, уже есть неплохой опыт практической работы? Антон понял, что кое в чем устройство мира здесь не так уж сильно отличается от России. Но разлитое кругом богатство позволяет решать вопросы не столько кнутом, сколько пряником. Жалко, конечно, этих понравившихся ему тем... ну да ладно. Еще не факт, что из них что-то выйдет. Поддержка вот этого дядьки для него сейчас поважнее. Но для виду следовало все-таки поломаться. - Я понял, - сказал он. - Действительно, весьма интересно. Дайте мне, пожалуйста, несколько дней на размышление. А пока не затруднит ли вас объяснить детали вот этих двух тем? *** Свободное время, когда оно было (точнее, когда Антон сам себе его разрешал), в этом городе можно было проводить разнообразно. Можно было, например, пить пиво в пабе. Представить себе английскую жизнь без пабов было невозможно. В пятницу и субботу казалось, что весь город вышелл на улицу и перемещается из одного питейного заведения в другое. Одна из самых крупных пивных располагалось прямо в первом этаже его общежития, рядом с большим книжным магазином. Другая находилась поблизости, в одном из университетских корпусов, предназначалась специально для студентов и отличалась демократически низкими ценами. По пятницам и туда и сюда народу набивалось, как сельдей в бочке. При этом по-настоящему пьяных Антон никогда не видел. Но в чем прелесть многочасового сидения в душном и шумном помещении, неспешного выпивания нескольких пинт пива и разговоров, когда из-за общего гвалта приходится буквально орать друг другу в ухо, Антон так и не понял. С другой стороны, при университете имелось много спортивных секций. Среди англичан, как и сто, и двести лет назад, были популярны благородные виды спорта вроде гребли и какие-то еще, совсем экзотические и непереводимые на русский язык. Но оказалось, что заниматься этим надо очень серьезно, рано утром каждый день. По-видимому, у отпрысков благородных английских родов, учившихся почему-то в основном на историческом факультете, хватало на это времени и здоровья. Может, им это даже было необходимо для налаживания связей, весьма полезных в тех хлебных местах, куда, судя по всему, они по окончании курса отправлялись со своими историческими дипломами. Но у Антона с его графиком работы на такое серьезное развлечение сил уже не было. Так что он купил себе абонемент в бассейн, где стал периодически плавать по километру-полтора для собственного удовольствия, и этим решил вопрос со спортом. А вопрос с общением решился совсем быстро. В первый же вечер после прибытия он познакомился с несколькими русским ребятами, такими же студентами и аспирантами. В этой компании они в дальнейшем и тусовались. То есть прежде всего, через день, как положено, напились. Мероприятие проходило у физика по имени Женя, работавшего в Кембридже по контракту второй год. Он снимал комнату в большом частном доме, куда и пригласил всех. - Вот, лабораторный спирт. Литиевой очистки! – объявил Женя, выставляя на стол литровую бутыль в тот момент, когда закончились принесенные гостями менее крепкие напитки. Жидкость в бутыли была почему-то ярко-желтого цвета. – На имбире настоен, - пояснил он в ответ на чей-то удивленный взгляд. На вид Жене было под сорок, его стриженая под ежик шевелюра была уже слегка седой, но в ярко-голубых глазах и живых чертах лица сквозила незаурядня энергия. Энергия сильного ученого, притягивающая, но без властной надменности, слишком часто встречающейся у тех способных людей, кто пошел в бизнес. Ему явно нравилось быть на равных с молодежью, выступая в роли общепризнанного лидера, а сейчас еще и тамады. - Я пас, - сказала единственная в компании девушка по имени Оля. – Я, конечно, понимаю, что настоящие дамы пьют только чистый спирт, но все-таки... На булгаковскую Маргариту Оля, учившаяся в магистратуре на географическом факультете, пожалуй, действительно не тянула. У нее была короткая стрижка, она носила очки, делавшие глаза заметно меньше, скулы у нее были широкие, а фигуры, считай, не было никакой. Но разговаривать с ней Антону было интересно. Да и вообще, если бы она сама не нашла его и остальных, методично прошерстив списки новых студентов, он бы и не подозревал об их существовании. Сидел бы сейчас один у себя в команте в тоске и печали... - Ты, главное, не волнуйся, - успокоил ее Женя. - Он уже разведен до сорока градусов. Одна-то стопочка точно не повредит. - Ну, раз ты настаиваешь... Разлили, чокнулись, выпили. Было хорошо, стало еще лучше. Потом Антон слегка поплыл. Возникло ощущение разделенности разных частей тела – как будто язык болтает сам по себе, руки что-то делают сами по себе, а мозг и вовсе отдельно витает в неких недоступных высях. Некоторое время Антон пребывал в счастливом трансе, иногда переключаясь с одного впечатления на другое. Все-таки здорово, думал он – кругом какая-то Англия, а мы тут сидим совершенно как дома... В какой-то момент он решил послушать, о чем говорят справа. Оказалось, там двое ребят-математиков, до этого старавшихся держаться более-менее светски, по-своему расслабились и забубнили о какой-то теореме. - Эй, на барже! – капитанским голосом объявил Женя, обращаясь к ним. – Отставить посторонние разговоры! Хотите действительно интересную задачку? Слушайте внимательно. Это на топологию. Один мужик хочет переспать с тремя проститутками, каждая из которых больна своей отдельной венерической болезнью. И он не хочет ни сам заразиться, ни их друг от друга заразить. А у него только два презерватива. Может ли он достичь своей цели? Мимолетно удивившись оригинальному содержанию задачи, Антон честно попробовал сообразить, что там можно сделать с этими несчастными резинками. Но его затуманенному мозгу такой интеллектуальный Монблан сейчас был явно не по силам. Математики тоже напряглись, и им удача улыбнулась. - Может! – просияв, как ребенок, радостно воскликнул один из парней. - Если один презерватив вообще не снимать... - Ну ладно, погоди, дай и другим подумать, - перебил его Женя. Кажется, он был недоволен тем, что задачка так быстро поддалась. – Кстати, мне ее когда-то рассказали в перерыве на знаменитом семинаре Капицы... он тогда еще был жив... а вы, между прочим, знаете хоть, что мы сейчас в его доме сидим? - В чьем? – продолжая пребывать в легком отупении, спросил Антон. - Капицы! Петра Леонидовича! Ты что, о нем никогда не слышал? - Слышал... физик такой у нас был знаменитый. Кажется, Нобелевскую премию получил. Его сын «Очевидное-невероятное» ведет. Или вел... А причем тут дом? - Притом, что он вообще-то ему принадлежал. Так неофициально и называется, «Капица-хаус». Петр Леонидович его в тридцатые годы купил и в нем жил. До тех пор, пока... короче, слушайте всю историю. Что у нас несколько лет после революции творилось, вы знаете. Петру Капице тогда было лет двадцать с чем-то. И вдруг практически подряд у него от тифа умирают отец, жена и маленький ребенок. Страшная трагедия, практически никого у него не осталось. И вот, отчасти потому, что в России в тот момент наукой заниматься было почти невозможно... прямо как сейчас... а отчасти чтобы спасти ученика от депрессии, научный руководитель, Абрам Иоффе, сумел отправить его в Англию. В лабораторию к великому Резерфорду, который к тому времени уже прославился своими исследованиями. Например, структуры атома – он первый показал, что оно состоит из ядра и электронов. Тогда это был гигантский шаг вперед... Отправили его ненадолго, но Резерфорду Капица так понравился, что он его взял к себе на полную ставку. В общем, Капица стал любимым ассистентом Резерфорда и лет пятнадцать здесь проработал. Ему, я думаю, тут нравилось, и в Союз насовсем возвращаться он не собирался. Но в отпуск в Москву и в Крым ездил каждое лето. И вот в один из таких приездов, в тридцать каком-то году, его и загребли. Просто закрыли выездную визу, и все. Какое-то время он повисел между небом и землей, не зная, что с ним будет завтра. Каких людей и по каким невероятным обвинениям тогда арестовывали и расстреливали, вы знаете. Так что он, думаю, был готов ко всему... Но в итоге, вместо того, чтобы посадить, его неожиданно назначили директором нового, еще строящегося Института Физических проблем в Москве. Дали, одним словом, самые лучшие возможности для работы. Может, просто повезло. А может, Сталин, хоть и любил говорить, что «нэзаменимых у нас нэт», все-таки кое-что понимал в мозгах... И действительно, свои лучшие работы Капица сделал в Союзе. За что и Нобелевку получил. И от правительства массу премий – это уже за изобретения. Он ведь, что редко бывает, и ученым, и инженером был выдающимся. Кроме того, он основал, вместе с Ландау, Московский физико-технический институт, наш Эм-Ай-Ти... а, да из вас же двое как раз оттуда, что я вам рассказываю! Сколько у него было благодарных учеников, и говорить нечего. Но за границу его, насколько я знаю, больше не выпускали. Вот такая история... - Эх, - невесело сказал кто-то после паузы. – А вот нас с вами впускают-выпускают без проблем. Но на нормальную работу в России вряд ли пригласят... - Ничего, радуйся, что и не посадят! Того же Ландау ведь в свое время арестовали по доносу, и Капица его еле-еле вытащил из тюрьмы. Через год, еле живого. А многих никто не вытащил. Например, великого биолога Вавилова... - Да... а мы кому нужны... - Друг другу нужны, вот кому! Самим себе. Черт возьми, у нас тут не самый худший срез общества. Уверяю вас. Ладно, давайте еще по стопочке... На обратной дороге, три километра по пустынным ночным улицам до общежития, по отечественным меркам более похожего на комфортабельную гостиницу, они пели во все горло русские песни, в том числе гимн Советского Союза и «Интернационал». Ничего, полиция не приехала. Вероятно, эти дома и мостовые на своем веку повидали и не такое. Впоследствии они проводили время и более полезным для здоровья образом: ездили несколько раз на экскурсии в другие города, пару раз сходили в небольшие походики по английской дикой природе (насколько она может быть дикой в стране, истоптанной вдоль и поперек еще во времена Римской империи). Инициатором почти всегда была та самая Оля. Она их всех объединяла, просто по-дружески, примерно так же, как Ира незаметно, но надежно связывала в Москве их туристскую компанию. Хвала таким женщинам-друзьям. Они обычно не блистают красотой – иначе получилась бы не дружба, а бесконечное соревнование поклонников – но при этом помнят о других куда лучше и заботятся куда больше, чем мужчины. И на них очень многое держится. Прошла осень, больше похожая на позднее российское лето, и наступила зима, больше похожая на наш октябрь. В начале декабря Антон, слегка одуревший от закачивания в себя знаний, вдруг обнаружил, что близятся рождественские каникулы, то есть возможность съездить домой. С деньгами все обстояло нормально. Как выяснилось, элементарными мерами вроде готовки еды самому себе, можно было за пару-тройку месяцев сэкономить столько, чтобы хватило на авиабилет в Россию и еще осталось. Как просто, для неприхотливого русского человека, тут решаются бытовые проблемы. Вернувшись вечером в свою комнату с билетом в кармане, Антон с сомнением уставился на телефон. Они с Юлей что-то давно не писали и не звонили друг другу. И разговоры не выходили за рамки радостного, дружеского, но все же трепа. О главном не говорили. Раньше это было бы нормальным для их ненормальных отношений, но сейчас Антон просто не знал, как это квалифицировать. Помнит ли она еще о нем так, как он помнит о ней? Или все вернулось к прежнему никакому состоянию? Он мучился сомнениями довольно долго. Принимался читать книжку, потом бросал и бессмысленно смотрел в окно. Поднимал трубку и опускал обратно. Наконец, опять вспомнив детский прием с часами, Антон помедлил и скосил глаза на запястье. Часы уверенно показывали 21:02. В Москве поздновато – двенадцать ночи – ну да ладно, Юля вечно ложилась черт знает когда. Он набрал длинную комбинацию цифр, завершавшуюся ее номером. Телефон подозрительно задумался, но затем очнулся – пошли длинные гудки. На четвертом она взяла трубку. - Привет, - сказал Антон. – Это я. - Приве-ет! – ее голос звучал обрадованно. Хотя... да черт бы побрал все эти «хотя»! Не хочу ничего анализировать, хочу просто поверить! - Ну, ты как? – спросила она. - Нормально, - ответил Антон. – Вот, в Москву собираюсь. - Ой, как здорово! Когда? - Через три недели. Двадцать седьмого, как раз после местного Рождества. - Приезжай, приезжай конечно! Я буду рада!.. Возникла странная пауза. - А... ты меня встретить не хочешь? – наконец решился Антон. Последовала еще одна секундная пауза. - Хорошо, - сказала она. – Встречу. Ты только номер рейса скажи. *** Когда уже у самой Москвы самолет стал снижаться, оставляя облачную дымку вверху, а внизу возникли знакомые, озаренные невысоким зимним солнцем и до боли родные заснеженные поля, перелески, дороги, домишки-скворечники и домины "новых русских", замерзшие озера, лыжные следы и много еще всякой всячины, Антон вдруг ощутил возникающее неизвестно почему внутри какое-то... ликование?.. да, это слово тут бы подошло. Он никогда не страдал от переизбытка положительных эмоций, а тут ни с того ни с сего даже слезы навернулись. Антон поспешно отвернулся к окну, досадуя за эту бестолковую сентиментальность. Ну ее к черту, ведь все же понятно... и вообще это наверное от бесплатной выпивки да избытка кислорода в самолетном воздухе... Но радость, иррациональное и непобедимое ощущение того, что вот эти вот леса и поля, домишки и дороги - мои и будут моими, и зачем-то они мне нужны - не пропадала. Именно они мне нужны. И как будто бы я им тоже нужен, и они рады тому, что я вернулся. Хм, а пройдет месяц - будешь ли ты так же рыдать от вида этих перелесков и скворечников? Нет, конечно. Там ведь, на земле, известное дело, довольно грязно и замусорено. «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик». Но все-таки, как это ни банально, здесь я дома. Я ощущаю вот это все как "мое", и я в согласии с самим собой. А там, как ни старайся - нет. В голове, то убыстряясь, то замедляясь, радостно стучал какой-то песенный ритм, какой-то гимн. "Москва златоглавая, звон колоколов"... а дальше слов-то и не знаю. Но это ничего, все равно неплохо было бы сейчас взять и спеть что-нибудь эдакое в полный голос. Когда он так же снижался над Лондоном, все было не так. Внизу были аккуратные домики, отличные дороги со множеством бегущих по ним автомобилей, ухоженные поля... все красиво и удобно, жизнь там человеческая... но петь душе почему-то не хотелось. Выход из самолета открыли быстро. На паспортном контроле он, не в силах сдерживаться, во весь рот улыбался тетеньке в зеленой форме, так что она даже не выдержала и улыбнулась в ответ. Когда он миновал пограничников, его чемодан уже крутился на карусели. "Зеленый коридор" таможни, где на него даже никто не посмотрел, толпа встречающих... И вот. Она. Отбиваясь от назойливых шереметьевских «бомбил», предлагавших довезти в город за дикие по понятиям Антона деньги, они дошли до стоянки маршрутных такси. За бетонным забором шумели самолеты. Антон жадно вдыхал родной морозный воздух и оглядывался по сторонам. Хорошо... Правда, грязь под ногами, и рожи кругом наши родные, мрачные - но все равно хорошо. Он дома. Дома. Погрузились, поехали. Маршрутка, потом метро – ему хотелось, чтобы этот путь вдвоем никогда не кончался. Всю дорогу он держал ее за руку, перебирая пальцы. Они о чем-то увлеченно говорили... но не о главном. О главном он и не знал, как начать. А она ничем не показывала, что ей это нужно. Вот тебе и отношения... ну ладно. Все равно хорошо. Дома соскучившиеся родители, которых Антон еле уговорил не встречать его в аэропорту, бросились на него, словно они не виделись сто лет. На Юлю же, наоборот, они почти не обращали внимания. Это было похоже на демонстрацию. То ли они что-то подозревали насчет их странных отношений, то ли вообще думали, что лучше бы ему было обзавестись подружкой там, за бугром. Помнится, месяц назад мама по телефону пыталась обиняками навести его на эту идею... Искренне желают ему добра – кабы бы он сам знал, что это такое! Только часа через два им с Юлей все-таки удалось оказаться наедине у него в комнате. За окном уже стемнело низкое зимнее небо зажглось особенным бледным светом отраженных городских огней. Наша зима, настоящая, с умилением подумал Антон - и тут же в сознание вторглась сегодняшняя картинка с серыми улицами и угрюмыми физиономиями. Как-то угнетающе они на него подействовали после промытого европейского мира. Ладно, разберемся, сейчас есть вещи поважнее... Он не очень решительно обнял Юлю. Она не отстранилась, но и большого встречного энтузиазма не проявила. Вместо этого она стала рассматривать его лицо, тихонько трогая волосы, лоб, щеки. Впрочем, это тоже было приятно... всегда греет, когда к твоей персоне проявляют внимание. А Юля, когда хотела, умела его проявить. Вот и сейчас она смотрела на него, чуть-чуть отстранившись, но все равно с приятно-близкого расстояния. Ее глаза блестели, и в них было особенное выражение радостного интереса. - Совсем не изменился, - тихо и нежно сказала она. - А чего мне меняться, - с удовольствием ответил Антон. - Не знаю... Я боялась, приедешь оттуда таким... холодным англичанином. - Нет, не бывать тому, - твердо сказал Антон. – Хотя, правду сказать, не то чтоб они там все такие уж холодные... но я другой. - И хорошо... волосы такие же жесткие, - засмеялась Юля и слегка взъерошила его волосы. – Подожди, не надо... я не могу так сразу. Мне надо привыкнуть. Дай я лучше на тебя еще посмотрю. - Ну, как хочешь, - сказал Антон. Он не мог удержать легкой обиды, хотя и сам чувствовал, что вот прямо сейчас как-то... звезды не сошлись. И сразу бросаться в атаку уже и не особенно хочется. - Ну что ты.. эй, не обижайся. Пожалуйста, - ласково сказала Юля. – Я, правда, не могу вот так прямо сразу. К тому же родители твои, по-моему, того и гляди сюда стучаться начнут. - Это верно, - отозвался Антон. Обида прошла. – Вечно так с ними. Действительно, ничего не изменилось. - Да ладно, не переживай. Они на самом деле без тебя соскучились. - Если бы у меня были дети, я бы к ним проявлял внимание в той форме, в какой им оно нужно. А не наоборот. - Ну, попробуй, - Юля рассмеялась. – Серьезный такой... - Ой, это мой главный недостаток. Но я стараюсь работать над его устранением. - Ничего, ты мне и такой нравишься, - и она опять рассмеялась. И ему опять было приятно слушать ее смех. Кабы и все остальное вот так же весело выходило... да ладно, спокойствие. Почти четыре месяца ждал, можно и еще подождать. Он немного подумал, а потом решился: - Хочешь тогда серьезное предложение? Приходи ночью на сеновал. В смысле, а не съездить ли нам куда-нибудь... вместе. Чтобы родственники не мешали. - Нахал! – немедленно отреагировала Юля. Впрочем, произнесено это было довольно весело. Потом она немного помедлила, и у Антона душа ушла в пятки. - А давай, - вдруг решительно сказала она. Душа вынырнула, а сердце радостно стукнуло. – Вот только куда? - Ну, у меня выбор невелик, так что буду страшно оригинален. На дачу, например. - А мы там не замерзнем? - Да нет, там вообще-то тепло. У нас там газовое отопление, ты же помнишь. - А оно и зимой работает? - А ты думала. Нет, правда, ты не волнуйся, я там сколько раз зимой ночевал. Не замерзнем. - Ну ладно, уговорил. Давай тогда... послезавтра, наверное. Как раз пятница, и ты в себя прийти успеешь. - Давай, - согласился Антон. В голове прозвучала какая-то радостная мелодия. – В пятницу вечером, значит. - Договорились. *** И вновь, как когда-то, они встретились на Ярославском вокзале. Зимний день заканчивался, на Москву опускались морозные сумерки. Сели в электричку, поехали. По дороге говорили о каких-то пустяках, а больше молчали. Потом шли по узкой дорожке через лесок и поселок. Было уже совсем темно, когда они добрались до дачи. Участок встретил их белым покоем. Высокие деревья тихо стояли в мерцающем зимнем облачении, загорались первые звезды. В доме действительно было тепло. Хвала низкой цене на газ – в Европе, как теперь знал Антон, его экономят по-страшному. Он еще открутил вентиль посильнее, потом поставил на плиту чайник. Достал из рюкзака бутылку шампанского (н-да, банально – а что делать?) и какую-то немудрящую снедь. Есть и пить вообще-то не хотелось. Видно, как и раньше в подобных ситуациях с Юлей, он был слишком неуверен и напряжен. Оба понимали, зачем они здесь, но оба медлили. Не знали, как начать. И, видимо, не до конца верили... во что? Видимо, в то, что это все-таки произойдет. Или в то, что это им обоим нужно. Наконец, как-то выпутались из затянувшейся паузы - шампанского тяпнули, что ли. Антон, поборов робость, обнял Юлю и принялся перебирать ее длинные золотистые волосы. Эта грива всегда пленяла его. Откровенно говоря, неизвестно даже, действовала бы без нее Юля на него так, как действовала. И ее это перебирание, похоже, успокаивало. Наконец, он почувствовал, что какой-то контакт возникает, словно бы тепло начинает перетекать из его рук в нее и обратно. В голове крутились стихи старого романса: Как хочется хоть раз, в последний раз поверить – Не все ли мне равно, что сбудется потом. Любви нельзя понять, любви нельзя измерить, Ведь там на дне души, как в омуте речном... Пусть эта глубь бездонная, пусть эта даль туманная Сегодня нитью тонкою связала нас сама. Твои глаза зеленые, твои слова обманные, И эта песня звонкая свела меня с ума! Спустя какое-то время Юля лежала перед ним, обнаженная до пояса. Антон не верил своему счастью. Он понимал, что может теперь идти дальше, но вдруг опять испугался. Такого еще никогда у него с ней не было. Юля сама помогла ему, стянув с себя одним движением джинсы. Ему оставалось лишь снять немногое остальное, и вот, в свете старой лампы под желтым абажуром, словно выточенная из слоновой кости, она оказалась перед ним совсем обнаженной... Антон восхищенно рассматривал и гладил ее. Его переполнял восторг. «Мне еще никогда не было так хорошо...» - прошептал он ей на ухо, и это было на самом деле так. Юля закрыла глаза и потянула его к себе. Он ощутил мягкость и тепло ее тела под своим. Последний барьер рухнул... неужели это происходило с ним? Но вдруг... о господи. Нет, с физической стороны сбоев не было. Но он неожиданно почувствовал, пока лишь чуть-чуть... опять вот это вот, неизвестно как назвать. Потеря связи. Прямо в тот момент, когда, казалось бы, все трудности были преодолены и все мрачные призраки прошлого отправлены с глаз долой. Потеря связи. Все вроде бы шло нормально, но секунду за секундой, тихо, но неумолимо, это ощущение росло. Связь потеряна. Заглушить, заглушить эту мысль... ...Все, они достигли пика. У Юли на лице опять была странная смесь наслаждения и страдания. Он вдруг, по какому-то импульсу, прошептал ей на ухо «я люблю тебя». И сразу же сам почувствовал – не то. Вот здесь и сейчас – не то. Чем-то похоже на Пьера Безухова из «Войны и мира», сказавшего Элен ту же фразу по-французски. Не то. «Успокойся» - подумал он. «Успокойся. Ты же все-таки победил». Вот именно, что победил – с любовью явно было что-то не так. Он еще какое-то время гладил ее... ему очень нравились изгибы ее фигуры. Ей вроде бы тоже были приятны его прикосновения. А вообще черт его знает, с первого раза никогда ничего до конца не поймешь... Но тревога немного отползла. Потом они заснули. Сначала рядом, но уже спустя час или два Юля встала, а когда вернулась обратно, на ней что-то уже было надето. И спали они уже хоть и на одном диване, но порознь. А когда проснулись, Антон вдруг отчетливо почувствовал – все, связь потеряна. Космический зонд, уверенно летевший к цели, еще вчера передававший прекрасные снимки далеких миров, вдруг замолчал, исчез, сгинул в черноте космоса, и уже никогда не отзовется на сигнал с Земли... Странно, но это его не расстроило по-настоящему. Он словно перегорел. Или включились защитные механизмы психики, засчитавшие ему эту, прости господи, победу, и отключившие неизбежные мысли о том, что дальше. Они как-то без долгих разговоров собрались и поехали обратно в город. Без особых эмоций расстались на вокзале. Неужели некоторые люди могут вот так переспать, а потом взять и равнодушно распрощаться? Раньше Антон не мог себе такого представить, но теперь это, похоже, нечувствительно происходило с ним самим. Правда, по инерции они еще были зачем-то нужны друг другу. Один раз встретились у него дома – из-за морозов гулять не тянуло. Встретились, о чем-то поговорили и разошлись, безо всяких попыток чего бы то ни было. А потом ему уже надо было улетать. Она проводила его в аэропорту. Была метель, и все кругом было белым-бело от свежего снега. На Юле, как за много лет до того, во время его отчаянного объяснения в любви, была белая шуба, и Антону запала в память эта картинка – матовая белизна кругом, светлые волосы на белом меху и ее лицо… Оказавшись опять в Англии, он постепенно осознал, что скучает без нее. Но теперь было яснее ясного, что их отношения сделались еще менее нормальными, чем раньше, и что с этим надо что-то делать… что? Поговорить, обсудить, вот что. То самое, что у них почему-то никогда не получалось. И вот через несколько недель, как-то вечером, Антон сел за компьютер и написал Юле первое в жизни по-настоящему откровенное письмо, в котором без обиняков спрашивал, что с ее точки зрения произошло и что она обо всем этом думает. Отправил, вышел из компьютерного класса при общежитии и при свете звезд побрел в свой корпус. Был февраль, но вокруг уже начиналась весна. И было чувство, что лучше какой угодно ответ, чем эта вечная сосущая неопределенность. Следующим утром он отсидел две лекции, а затем, в большой перерыв, зашел в компьютерный класс, подошел к первой свободной машине, залогинился, запустил почтовую программу... Вот оно лежит, письмо от нее. Второе сверху. Черные строчки на белом фоне. Какое-то незначащее начало, а дальше... «я поняла, что не люблю тебя. Поэтому не могу и всего остального. Прости, если можешь.» Вот оно, главное. Подсознательно он это понимал, но эти слова на экране монитора, наконец, что-то отпустили в нем. Спасибо за честность. Кажется, он так и написал ей в ответ – спасибо за честность. Потом еще немного посидел, уставясь в экран без мыслей. А потом как-то встяхнулся, закрыл почтовую программу и в странно-спокойном настроении отправился на следующую лекцию. Все. Эта бесконечная страница жизни наконец перевернута. |
||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||
