Всего отзывов: 6 (оставить отзыв)

Рейтинг статьи: 5.00

Закат, скольжение орла
В лучах заката,
Долина в дымке и скала,
И эхо мата.

Почему человек снова наступает на те же самые грабли? Просто мне нужно было исчезнуть – раствориться в скалах, в жаре, в боли, в животном страхе, выполоскать из своего мозга всю эту застойную муть, с которой я живу, а точнее – чувствую себя выброшенным на обочину жизни. Муторная ежедневная каша из постылых мыслей и закостеневших комплексов. Бурный всплеск последнего года, волна эмоций и событий, захлестнувшая меня и обещавшая полное обновление, смену всего и вся, просто вышвырнула меня на отмель ещё более пресную и тухлую, чем та, из которой я пытался выбраться. В попытке убежать от тоски и боли, я бросаюсь на скалы, как кит бросается на берег. Подразумевается самоубийство, но никогда я так не чувствую свою неготовность уйти из этого мира, как вися над двухсотметровой пропастью. Я цепляюсь за жизнь, как кошка - судорожно, до умопомрачения. Я скорее порву себе мышцы и разорву сердце, чем разожму пальцы и нырну в эту бездну, на самом дне которой меня ожидает последняя яркая вспышка. Если нам удастся пролезть этот маршрут, какое-то время мне будет сладко и покойно, как после соития с любимой женщиной. Я буду наполнен или наоборот – проветрен. Это не продлится долго – любой наркотик вымывается, но игра стоит свеч. Мой наркотик мало чем отличается от любого другого и столь же смертелен, но по счастливой случайности, в противоположность обычному наркотику, его употребление считается в обществе достойным уважения и даже восхищения. Какая ирония! Если бы они только знали, какая жалкая изнанка бывает у этого шикарного облачения...

В ночь перед восхождением я почти не сомкнул глаз. Меня терзали духота, мелкие настырные комары и протяжное нытьё муллы, не дающего право- и неправоверным уснуть. Может потому они так непримиримы, эти мусульмане, что никак не могут выспаться? Под головой, под скаткой вещей, шерудился не то кузнечик, не то таракан. Иногда я забывался, но через минуту выныривал обратно с захолонувшим сердцем – подступало ЗАВТРА, с его обрывами и пропастями, с ежеминутной необходимостью насиловать самое естественное чувство из всех – чувство самосохранения. Когда прозвенел будильник, я чувствовал себя измочаленным. Сердце бухало где-то в желудке, и было нелепо думать, что я смогу весь этот долгий день куда-то лезть, элегантно изгибаясь, делая длинные перехваты и картинно откидываясь на отвесах. Я был в это утро бурдюком с 70 килограммами невыспавшихся внутренностей – не более того. Тем не менее, именно я занимаюсь хозяйством – ставлю чайник на липкую конфорку, засыпаю в миски овсянку и надкусываю упаковку тёплого, расплывшегося от жары сыра. Шарав не обещает нам ничего хорошего, но я стараюсь не думать о том, что случилось уже однажды в этом самом месте, в этом же месяце, в такую же жару, на этой же горе.

Кстати, откуда берутся эти гигантские, просто чудовищные муравьи, разгуливающие по ковру в нашей комнате? Появляются ли они только в шарав или живут здесь всегда?

Мы бредем к подножию стены

Закладываю "френд" высоко насколько могу и лезу вверх. Лазание – силовое, напрягающее. При первой же возможности, закладываю ещё один "френд" и, чувствуя себя уже спокойнее, пролезаю ещё метра полтора – два. Пора "закладываться", но место – трудное, нависающее. Руки немеют с каждой секундой.

Закладываю "френд". Извернувшись, пользуясь одной рукой и зубами, снимаю с плеча "слинг" – удлинительную петлю – и, задыхаясь от напряжения, прощелкиваю верёвку в карабин. Руки "ушли" полностью. Какая досада – мне не пролезть этот участок "чисто", не зависнув. Досадуя на себя, на занемевшие мышцы и сорванное дыхание, ору Мише: "возьми!!!" и повисаю на "френде". Эх, черт – запорол маршрут! На первой же верёвке... Но это были только "цветочки", а самое неприятное, как оказалось, ждало меня впереди. Несколько раз я пытаюсь пролезть последние метр-полтора до выхода на полку, и каждый раз это заканчивается криком "возьми!!!" и повисанием на "френде". С каждой попыткой силы уходят из меня. Я с трудом восстанавливаю дыхание. Миша кричит мне снизу, чтобы я не выпендривался и лез с ИТО (Искусственные Точки Опоры), но я отчаянно пытаюсь пролезть этот участок. Я зол на самого себя – просто взбешен. Я не могу поверить: по описанию, этот участок категорирован всего лишь 5, даже не 5+! Этого просто не может быть – не настолько я плох! Наконец, окончательно выбившись из сил, я смиряюсь. Продолжать попытки бессмысленно. В угоду своему эго я только трачу впустую время и силы, и "мариную" ждущих меня ребят. Я вылезаю как можно выше, закладываю "френд" и повисаю на нём на самостраховке. Долго пытаюсь отдышаться. Затем делаю попытку дотянуться до ключевой зацепы на краю полки, держась за "френд", но это удалось мне лишь после того, как я повесил на него петлю и стал в неё ногой. Мне уже всё равно – я должен вылезть наверх любой ценой. В тот момент, когда я уже дотянулся до заветной зацепы и изо всех сил налёг грудью на полку, что-то резко остановило меня... Самостраховка! Я забыл отстегнуть её. Я опускаюсь вниз, отстёгиваю самостраховку и, чувствуя, как силы окончательно покидают меня, а в сердце прорывается какая-то плотина, делаю последний отчаянный рывок, упреждая момент, когда муторная волна захлестнет меня полностью. Я выползаю на полку и лежу рядом с деревом, не в силах даже сесть. Всё, на что меня хватает - это обвести "ус" самостраховки вокруг дерева и защелкнуть его. В глазах у меня помутнело, по рукам забегали толпы мурашек, и я подумал, что, быть может, я надорвал себе сердце и сейчас умру. Сквозь вату доносился Мишин голос, призывавший меня пошевелиться со станцией. Но я не могу пошевелиться ни "со станцией", ни без... "Мне что-то здорово хреново..." – кричу я им – "кажется – сердце..." Внизу молчат, переваривая неожиданную информацию. "Дайте мне отлежаться, и я всё сделаю..." – кричу я им, и они терпеливо ждут, когда же я очухаюсь. Несколько раз я пытаюсь сесть, но ватное тело не слушается меня. Даже если я приду в себя, вряд ли я смогу лезть дальше. А что потом скажет "стая"? Когда эта позорная история всплывёт, кто захочет выйти на маршрут с человеком, хлопающимся в обморок после первой же трудной верёвки? Боже, как мне хреново... Но постепенно силы возвращаются ко мне, я сажусь и начинаю строить станцию. "Страховка готова!" – ору я. Первым лезет Миша. Я выбираю верёвку. Слабость ушла, но сердце кажется мне застрявшим в груди куском свинца. "Блядь" – думаю я – "вот и всё восхождение..." Только одна эта обрывочная мысль крутится у меня в тоскливой голове. И ещё, я надеюсь, что Миша тоже повозится на последних метрах, потому что, если он проскочит их легко и изящно, то – жизнь кончена... Но Миша не проскочил их ни легко, ни изящно. Наоборот, он долго возился и пыхтел на ключевом участке, а затем откатегорировал его отборным матерным словом. К полнейшему моему удовлетворению, Миша тоже встаёт ногой в петлю, чтобы выбраться на полку. "Это не та трещина" – убеждённо кидает он мне, едва отдышавшись – "я же говорил – это не та трещина... Какие 5?! Это хорошие 6в, минимум!" Я не возражаю Мише. Мне куда приятнее "умереть" на 6в, чем на вшивой "пятёрке"...

Мы лезем дальше. Конечно, Миша сменил меня и лезет

На противоположной стороне долины, над Джабель Ум Ишрин встаёт солнце. Оно выползает неторопливо, как паровой каток, и начинает утюжить наши головы. Кожа покрывается бисером пота, и сразу хочется пить. Пить хочется от одного вида белёсого шаравного неба с этим всплывающим в нём багровым пузырём. Первая Мишина верёвка оказалась настолько простой, что я подумал, что мы могли и не меняться. На второй его верёвке меня уже вовсю мучила совесть. Я не хотел сачковать, я хотел работать на равных. Мне срочно требовалось реабилитироваться в собственных глазах. Впрочем, когда я лез последние несколько Мишиных метров – внутренний угол по песчанику, покрытому тонким чехлом рыхлой породы – мой энтузиазм немного поумерился. "У меня для вас плохая новость" – встретил меня Миша – "похоже я вылез не туда. Надо было лезть левее... Но я ничего там не видел. Полная жопа..." Миша выглядел раздосадованным и слегка растерянным. Мы вылезли прямёхонько под гигантский карниз длиной в два – три десятка метров и с вылетом метров 7, я думаю. Никаких других вариантов, кроме как уходить траверсом влево, тут не было. Это и слепой бы заметил. - Давай я тебя сменю – говорю я Мише.

- Ты в порядке? – Миша смотрит на меня с сомнением.

- Я в порядке. По-моему, всё просто – вот по этой полочке, потом чуть приспуститься на ту. Ну, дальше не видно, но что-нибудь найду, конечно.

Миша передаёт мне снаряжение. Я цепляю на обвязку гроздья френдов, стопперов и трикамов. Справа у меня висят только крупные номера, а слева – только мелкие. Я никогда не меняю этот порядок, поскольку во время лазания все действия, которые только могут быть автоматическими, должны быть автоматическими. На грудь, через правое плечо я вешаю десяток петель с карабинами. Магнезией в Вади Рам я не пользуюсь. Тут никогда и ничего не проскальзывает, поскольку местный песчаник – натуральная наждачная бумага. Ребята выдают мне верёвку, а я передвигаюсь влево приставным шагом, чуть придерживаясь руками для равновесия. Я пересекаю траверсом некрутое, широкое ребро, и слева открывается кулуар, по которому, по идее, проходит наш маршрут. Я осматриваю его. Есть!.. К кулуаре, чуть ниже меня, я замечаю верёвочную петлю в скальной проушине. Мне было бы не так просто к ней спуститься, но мне это и не нужно. Я продолжаю двигаться траверсом и вскоре оказываюсь в кулуаре, но прямо под нависающим участком. Он не кажется мне слишком сложным, но правильно оценить сложность такого места очень трудно, поскольку ты не видишь, что ожидает тебя выше перегиба. Я закладываю хороший, большой френд так высоко, как только могу, и несколько раз проверяю его, резко дёргая за петлю. Вроде держит... Начинаю лезть. На таких нависах нельзя долго думать. Когда ты висишь на перегибе, надо действовать быстро и решительно. Подтянувшись на руках, я быстро оцениваю ситуацию, делаю перехват повыше, молясь, чтобы зацепа не обломилась, и закидываю на уступ левую ногу. Выхожу на руках и левой ноге – всё, я на полке. Я возбуждён и доволен собой, от досады, скребущей мне душу с той первой злополучной верёвки, почти не осталось следа.

Хоть я вышел даже не на полверёвки, продолжать вверх не имеет смысла. После такого длинного траверса нужно ставить станцию. С трудом нахожу места для трёх закладок, ни одно из которых не кажется мне стопроцентно надёжным. Вторым идёт Лёша. Он подходит под навис, долго пристраивается и ищет зацепы. Наконец, он нащупывает на полке нашлёпку песчаника, величиной с ладонь, нагружает её всем телом и пытается закинуть ногу повыше. Нашлёпка остаётся у него в руке - срыв!.. Станция выдерживает рывок, но в эти доли секунды я ощущаю себя так, словно она растянута не на лентах и верёвках, а на моих собственных нервах. Если бы френды выковырнулись из щели, мы бы улетели вниз. Все вместе.

"Вот это да!.." – говорю я Лёше – "хорошо хоть станция выдержала... Честно говоря, я видел в своей жизни куда более надежные станции, чем эта..."

Со второй попытки Лёша вылазит на полку, за ним – Миша. Они хвалят меня, и моё увядшее эго расцветает, как экзотический цветок под жарким тропическим солнцем. Я решительно лезу дальше – сперва по внутреннему углу с трещиной, потом – по трещине. На меня снизошло вдохновение, страх ушёл, и я получаю от лазания удовольствие. Двигаюсь плавно, неспеша, от зацепы к зацепе. Всюду – надёжная страховка в удобных местах. Вскоре кулуар выводит меня на относительно пологий склон, ограниченный справа вертикальной стеной. Между склоном и стеной – удобная для страховки трещина. Быстро прохожу этот несложный участок на всю длину верёвки, организую станцию и принимаю ребят. Миша спрашивает меня, не хочу ли я смениться. Не хочу. Я хочу пролезть ещё хотя бы одну верёвку. В идеале, я хотел бы долезть до полки с деревом. Она уже видна нам с маршрута. Это дерево отмечено на схеме и является для нас четким ориентиром. Выше этого дерева находится, судя по всему, ключевая верёвка всего маршрута (5+), а дальше – ещё 4 верёвки убывающей сложности: 5, 4, 3 и 2. Выйдя к дереву, мы будем знать, что у нас за спиной уже две трети маршрута. Между тем, время уже послеполуденное, и скалы прогрелись так, что обжигают руки. Багровые от природы,

Тяжко! Мы поднялись уже выше плоской вершины Абу-Майла, и в короткие минуты отдыха я наблюдаю за двумя крохотными фигурками, лезущими по обращенной к нам стене. По доносившимся до нас голосам мы догадались, что это Димка с Вадиком, которые должны были приехать сегодня утром. Белая панама – это Димка, а оранжевая каска – Вадик, решил я для себя. Моя третья верёвка довольно быстро вывела меня на неприятное место – крутой, градусов 60-70 склон, образующий справа как бы внутренний угол с вертикальной стенкой, причем трещина, бегущая между ними, сделалась как раз такой ширины, что ни лезть по ней, ни страховаться не получалось. Она была слишком широкой и глубокой для этого. Я ушел влево на склон. Страховаться там было негде, но лезлось неплохо. Такое специфическое "вади-рамовское" лазание – стенка, покрытая маленькими ажурными гребешками и корочками. Все эти крохотные зацепы, хоть и достаточны для лазания, но довольно ненадежны и при невнимательном выборе или неправильной нагрузке вполне могут остаться у вас в руке. В сочетании с отсутсвием страховки, такое лазание очень давит на психику и щекочет нервы. Я лезу по этой стенке 5 метров, 7 метров, 10, но нигде не могу пристроить даже самый мизерный стоппер. Чистый "фри соло клайминг"... Я переполнен адреналином, желудок - холодная влажная тряпка. От ощущения пустоты под собой, учащается дыхание, и по хребту пробегают томительные искорки. Местами лезу на одном трении. Перед каждым таким участком я долго готовлюсь – выравниваю дыхание и шепчу себе под нос что-то успокаивающее. Весь фокус состоит в том, чтобы убить в себе воображение. По моему глубокому убеждению, люди, не ведающие страха, лишены воображения. То, что принято считать достоинством, скорее всего – просто некоторая ущербность психики.

Таким образом, не страхуясь, я пролезаю метров пятнадцать и, абсолютно измочаленный, выхожу на длинную узкую полку в основании камина. Чувствуя апатию и опустошенность, строю станцию. Непонятно куда лезть дальше. Я-то надеялся, что вылезу к дереву, но оно всё ещё намного выше и правее меня. Судя по схеме, ниже дерева у нас действительно есть траверс вправо, но неясно, идёт ли речь о полке, на которой я сижу, или нужно пролезть этот камин, который метров на семь выше выводит на другую полку. Я устал физически и вымотан ментально, и хочу, чтобы Миша меня сменил. Ужасно хочется пить и я жду - не дождусь, когда же он вылезет ко мне со своим водоносным рюкзаком.

Какое, всё же, удовольствие лезть вторым, когда большая часть воды уже выпита, и рюкзак практически пуст! Примерно посередине "пича" пролезаю сложное, очевидно, ключевое место – короткую наклонную трещину. Очень неудобный "лэйбэк". Напряженное силовое лазание, непривычное для нас, поскольку на наших израильских скалодромах почти нет таких трещин. "Лёша!" – кричу я вниз – "готовься – самое трудное у тебя ещё впереди..."

"Должен тебя обрадовать..." – доносится сверху ироническая Мишина реплика – "это ещё не САМОЕ трудное..." Пару метров по лёгким скалам, и я выхожу на длинную, очень узкую полку, в конце которой Миша организовал станцию. Сперва я иду по полке боком, лицом к скале, но полка всё сужается, а скала нависает всё сильнее – просто ставит меня на колени. Мне не хочется ползти на карачках, поэтому я топчусь, поворачиваюсь то так, то эдак. Миша наблюдает за моими пируэтами с насмешливым любопытством. Наконец, я становлюсь на четвереньки. "Что, прямо так, да?..." – спрашиваю я Мишу, в надежде, что он подскажет мне какой-то более достойный способ передвижения. "Так, так..." – ободряет меня Миша. Я ползу на четвереньках – большего унижения для скалолаза не придумаешь... Подползя к станции, я встаю на ноги, отряхиваюсь и смущённо говорю, что-то вроде: "Да, бля... во бля..." Вообще, по мере того, как

- Где дерево, бля?..

- Прямо над нами, бля...

- Бля-а... ох, бля-а...

До дерева осталась одна короткая верёвка – по полке вправо и затем прямо вверх к полке с деревом. Станцию Миша "приурочил" к вбитому в щель старому крюку – первому встреченному нами на всём маршруте. "Там, ниже есть ещё один" – говорит Миша. Очевидно, это означает, что последний

Мы вылезли на полку с деревом – шикарную широкую полку, на которой можно не только сидеть, но и лежать со всеми удобствами. Шесть часов вечера, дно широкой долины под нами залито бордовыми тенями, далеко внизу, в крохотных пыльных кубиках – в посёлке Рам – загораются первые звёздочки. Пора думать о ночлеге, а вместо этого мы яростно обсуждаем с Мишей продолжение маршрута. Правый вариант, отстаиваемый Мишей, кажется мне абсолютно непроходимым. Какой траверс вправо он там нашёл? По-моему, с этой, как он её назвал, "полочки", кувыркнётся даже американский оппосум... А даже если он, Миша, не кувыркнётся, то как он собирается преодолеть нависающую гладкую плиту, ведущую к основанию трещины, по которой, по его мнению, продолжается маршрут? "Разве ты не видишь?!.." – кипятится Миша – "между плитой и стенкой есть трещина, по ней и полезу". "Какая трещина?!.. В эту щель ты даже пальцы заложить не сможешь... То ли дело слева – да, трудно, но зато есть за что ухватиться и есть где страховаться" – я просто не понимаю, как Миша не видит таких очевидных вещей. "При чём тут хвататься?! Там такое нависание! Мы в жизни не пролезем такую нависающую трещину" – Миша смотрит на меня так, будто впервые увидел меня с этой стороны – тупое, упрямое животное, не соглашающееся с азбучными истинами.

"Слушай" - говорю я – "по-моему, мы всё равно сегодня никуда уже не полезем. Через час станет темно, а за это время мы, в лучшем случае, успеем пролезть одну верёвку. А здесь у нас шикарная полка для ночевки, лучше которой нам не найти". Миша согласно кивает головой. "И, вообще, я думаю, завтра утром нам нужно прямиком валить вниз. Мы обезвожены, и у нас осталось меньше четырёх литров воды". На какое-то время спор вспыхивает снова, причем, я обнаруживаю интересную Мишину особенность. Пока я настаиваю на спуске, он яростно убеждает меня в том, что путь вниз для нас пролегает только через вершину, поскольку этот маршрут не предназначен для спуска. Но, как только я начинаю сомневаться – "может ты и прав... ни хрена не ясно, как мы отсюда спустимся...." – Миша пару секунд молчит, а затем растерянно замечает: "черт его знает... может и вправду надо валить вниз... воды-то совсем не осталось..." Наконец, при решительной Лёшиной поддержке, я одерживаю верх, и мы решаем утром "валить вниз"...

Проблема наша в том, что мы пришли на полку длинным траверсом вправо, и сейчас прямо под нами тот самый гигантский карниз, из-под которого мы сегодня уходили влево в кулуар. Если попробовать бросить верёвку прямо от дерева, нет шансов, что она достанет до земли.

Миша задаёт Ханине вопрос: "Ханина, а как можно уйти с нашей полке вниз?.. Что, совсем никак?.. Совсем-совсем никак?..."

Мы с Лёшей грустно переглядываемся. "Спуститься можно всегда и ото всюду." – говорю я, пытаясь выглядеть убеждённым и решительным – "весь вопрос во времени и в количестве оставляемого на маршруте снаряжения".

- Можно ведь, в крайнем случае, оттраверсировать обратно с попеременной страховкой. Можно оставить пару стопперов.

- Можно оставить и "френд".

- Не-а, "френды" дорогие.

- Жизнь дороже.

- Ну одного "френда", пожалуй, оставить можно...

Окончательно стемнело, и мы в свете налобных фонариков устраиваемся на ночевку. А что ту собственно устраивать? У нас ведь ничего нет, кроме ломких от засохшего пота брюк и футболок – ни ковриков, ни спальников. Мы все пристрахованы к привязанной к дереву верёвке.

"Ты должен спускаться первым!.." – убеждённо говорит мне Миша, дожёвывая свой Power Bar. Миша считает меня великим специалистом по дюльферам, потому, что я иногда занимаюсь каньонингом. Ладно – первым, так первым. Я чувствую себя отдохнувшим, несмотря на камни и комаров, но на душе у меня тревожно. Такая безотчётная и беспричинная тревога, заставляющая по три раза проверять, как завязан узел или завёрнута муфта карабина. Мой план – спускаться дюльфером, уходя влево, насколько это возможно, чтобы, в итоге, спуститься к крюку, который Миша видел вчера под нами, а уже с этого крюка попробовать бросить верёвку до земли.

Я спускаюсь, уходя по стене влево, но с каждым метром спуска растёт мой "маятник", и удержаться на стене становится всё труднее. Сейчас бы заложить что-нибудь, чтобы "сломать" этот маятник, но, как назло, волнообразная поверхность стены испещрена лишь пологими зацепами. С какого-то момента я уже не в состоянии продолжать спуск по верёвке, и я просто лезу вниз и влево по стене, периодически выдавая себе верёвку. Судорожно ищу, куда бы запихнуть френд или стоппер, но стена словно издевается надо мной. Иногда зацепы почти исчезают, и я спинным мозгом чувствую размах полёта, ожидающего меня в случае срыва. Я ушёл уже метров на 15 от оси спуска. Никакого крюка я так и не нашёл, и теперь отчаянно ищу куда бы приземлиться и за что бы зацепиться. Наконец, в трёх метрах под собой я вижу полку, шириной сантиметров 70, а на ней – продолговатую глыбу, на которой, возможно, удастся закрепить верёвку. Проблема лишь в том, что между мной и полкой стена прогибается, и попытавшись спуститься, я неминуемо улечу на "маятник". Мой единственный шанс – крохотный выступ песчаника напротив моего лица, за который я могу попробовать завести верёвку. Это позволит мне отпустить стену и спуститься на полку дюльфером. Я несколько раз пытаюсь это сделать, но как только я осторожно нагружаю верёвку (а верёвка у меня двойная), одна "половинка" выскальзывает из-за выступа. Тогда я какое-то время просто подпиливаю верёвкой песчаник, пытаясь "улучшить" выступ. Снова нагружаю. Одна из "половинок" выдавливается к самому краю, но вроде бы держится. Я тихо молюсь своему личному Богу без роду, без племени и отпускаю стену с захолонувшим сердцем – словно начинающий парашютист, впервые вываливающийся из самолёта... "Держит, блин!.." Начинаю тихонечко спускаться. Крайняя половинка сдвинулась и замерла на самом краю. Я замер с колотящимся сердцем, посмотрел на трассу предполагаемого полёта: убиться – не убьюсь, конечно, но шмякнусь о стену очень даже капитально.

Затравленно оглядываюсь, но сделать ничего не могу – до стенки я уже не дотягиваюсь. Ещё раз тихо молюсь и, внутренне приготовившись к удару, продолжаю спуск. Ещё полметра, метр... внешняя "половинка" выскакивает из-за уступа, и я весь сжимаюсь в ожидании длинного полёта вдоль стены, но вторая "половинка" удержалась за выступом. Боясь поверить в свою удачу, потихоньку выдаю верёвку через "спусковуху". Последние сантиметры, и я на полке... У-у-ф... ну и спуск. Аж в горле пересохло.

"Кидаю" петлю на продолговатую глыбу, закрепляю на ней конец дюльферной верёвки таким образом, чтобы можно было регулировать её натяжение по мере спуска ребят. Такой странноватый вариант - дюльферная верёвка по мере спуска плавно превращается в перильную... Сам я усаживаюсь сверху на глыбу, поскольку абсолютно непонятно, насколько надёжно она "припаяна" к полке. В другой ситуации, я бы никогда не крепил перильную верёвку на такую штуку, но сейчас у меня нет выбора. Первым ко мне спускается Миша. В отличие от меня, он таки нашёл по дороге тот самый крюк и прощелкнул спусковую верёвку, что значительно облегчило последние метры спуска. Но, к нашему разочарованию, для организации спуска этот крюк не годился – он был стар, вбит только наполовину, и его можно было расшатать пальцами. Но главное было сделано – мы ушли влево достаточно для того, чтобы наша верёвка достала до земли, причем было видно, что спускаемся мы прямо в тот кулуар, по которому поднимались. Пройдя до конца полки, мы нашли и место, идеально подходящее для станции – один "бронебойный", стопроцентно надёжный стоппер. Мы приносим его в жертву и по очереди "ныряем" в кулуар. Я приземляюсь первым, и, пока мои друзья спускаются ко мне, готовлю следующую станцию. "Ночной кошмар" скалолаза в Вади Рам – продёргивание дюльферной верёвки. Скалы тут шершавые, как наждак, и испещрены многочисленными острыми кружевными "корочками", за которые цепляется падающая верёвка, а особенно – узел. Каждый раз, когда в наших руках оказывается вся верёвка, нам это кажется чудом, и мы издаём вопль восторга. Но случается, что чуда не происходит, и тогда мы подавленно молчим, свыкаясь с мыслью, что надо снова лезть вверх, высвобождать застрявший конец. На спуске с Renee van Haselt нам не повезло один только раз, но уж зато – на всю катушку: мы застряли на единственной на всём маршруте висячей станции и - единственной, которая была освещена солнцем. "Фак..." – вот, что выражали тоскливые Мишины глаза, когда все наши попытки вытянуть верёвку ничего не принесли нам, кроме водянок на ладонях. "Я полезу" – сказал Миша, и хотя "по умолчанию" и подразумевалось, что полезет именно он, всё равно я почувствовал облегчение. Солнце уже пекло вовсю, мы практически ничего не пили, ограничивая себя двумя глотками после каждого спуска, и я прекрасно помнил, чем закончилось для меня подобное двухдневное обезвоживание два года назад. Миша полез вверх с помощью "прусика", а мы с Лёшей остались висеть, как две сосиски, коптящиеся на солнце. Я висел выше, едва касаясь стены ногами, но зато, отчасти, в тени, а Лёша, хоть и мог присесть, но зато – совсем уж на солнце. Мы провисели таким образом ровно два часа, не имея ни малейшего представления, чем там Миша занимается, поскольку он был за перегибом стены. Лишь один раз, когда верёвка вдруг ушла вверх, а затем оба конца снова сползли к нам, мы поняли, что Миша очевидно разбил спуск на два, чтобы уменьшить трение и вероятность того, что верёвка вновь застрянет. Все эти два часа я провертелся, как на сковородке, пытаясь опереться на скалу, чтобы не так затекали ноги. При этом, когда ногам было относительно комфортно, чертова беседка отдавливала мне почки. Наконец, когда я понял, что какими-то органами мне придётся пожертвовать окончательно, Миша спустился. Он был сер и лоснился от пота. Мы дали ему воды и позволили высосать полбутылки, поскольку он буквально умирал от жажды. К этому моменту мы уже капитально обезводились. Все признаки были налицо – слабость, апатия, после вполне умеренных усилий хотелось сесть и не двигаться. Со следующими двумя станциями нам повезло – они были организованы в небольших пещерках, где можно было удобно сидеть и притом – в тени.

А затем, мы окончательно вышли на солнце. Насколько мы плохи стало понятно, когда нам понадобилось лезть вверх. Короткий участок - метров десять-пятнадцать, но мы буквально ползли его, останавливаясь и тяжело дыша. "Эта одышка – от обезвоживания?.." – Миша считает меня экспертом в этом вопросе, поскольку я уже раза три попадал в подобные переплёты. Я неопределённо пожал плечом. Во-первых, говорить не хотелось, во-вторых – всё это довольно индивидуально. Мише не доводилось раньше помирать от обезвоживания, поэтому он так смело ринулся в шаравный день на этот маршрут, но я-то, я-то, как умудрился вновь попасться на тот же крючок? Охота – пуще неволи. Когда ты хочешь "дойти до края", ты сознательно суёшь голову в очередную авантюру, но когда ты оказываешься на этом самом краю, всё то, что подталкивало тебя к краю, уже не кажется тебе ни важным, ни сопоставимым с ценностью жизни. Единственное, что движет тобой – инстинкт самосохранения, а единственное о чём ты думаешь: "Боже, ну как я снова тут оказался?..."

Похоже, нам осталось всего две верёвки до земли. Я готовлюсь спускаться. "Попей воды перед спуском" – говорит Миша. "Пока мы не окажемся внизу, надо поэкономить" – говорю я, хотя пить хочется ужасно. "Попей – ты помрёшь, пока нас дождешься" – уговаривает меня Миша, и я, поколебавшись, делаю пару глотков. На лбу выступает испарина, и исчезает давящая тяжесть в области сердца, но я знаю, что это ненадолго. Спуск был тяжелым – из-за того, что он был наклонным и уходил в сторону, верёвка после каждого броска ложилась комком на очередном выступе. Каждый раз мне приходилось останавливаться, бухтовать её и бросать дальше вниз. К последней станции я спустился абсолютно выжатым, причем верёвка вышла вся – ровно 50 метров. Сижу на самом солнцепёке и тихо плавлюсь, ожидая ребят. Вспоминаю, как два года назад, в точно такой же ситуации я вдруг начал терять сознание. Тогда тоже до конца маршрута оставалась всего одна верёвка, но если бы наш товарищ не поднялся к нам навстречу с водой, может я бы не получил вновь эту замечательную, упоительную возможность жить и совершать глупости.

Переминаясь на маленьком пятачке у станции, кряхтя и мешая друг другу, мы тянем верёвку. Из-за перегиба показывается узел и медленно плывёт к нам. Половина верёвки у нас в руках, а это значит, что ничего уже не помешает нам спуститься на землю. Вздох облегчения.

Мы сидим на огромных валунах, в тени под маршрутом и вытряхиваем в себя последние капли воды из нашей последней бутылки. Солнце ушло за стену, но пустыня напиталась жаром и теперь щедро раздаёт его. Миша торопит нас: "с каждой минутой, что мы здесь сидим, мы всё больше теряем воду..."

Мы сбегаем вниз по сыпухе, лавируя меж горячих валунов и кустов колючек. Мышцы ног налиты свинцом. Они потеряли эластичность и готовы порваться при каждом шаге – верный признак приближающихся судорог. Особенно тяжело давались мне последние сотни метров перед кемпингом – на солнце, по глубокому песку. Всё исчезло, и в поле зрения осталось лишь мучительно медленно приближающееся здание туалета. О, этот невзрачный, вонючий, спасительный оазис!..

Мы висим на водопроводных кранах, как три огромные ненасытные пиявки, отпадая лишь для того, чтобы перевести дыхание. Мы наполняем бурдюки наших тел. Подставляем под краны горячие, покрытые коркой пота и пыли головы, отфыркиваемся и матюгаемся от удовольствия.

"Теперь – пиво!.." – уверенно говорит Миша, но я сомневаюсь. Я не люблю пиво. У меня есть три серьёзных порока, способные превратить в отщепенца и аутсайдера даже самую компанейскую личность – я не пью пиво, не играю в карты и не интересуюсь футболом. Я хочу фруктовых соков, много разных прохладных кислых и сладких жидкостей – яблочных, апельсиновых, виноградных, морковных. Я так же хочу ледяной колы. Лёша тоже хочет ледяной колы. В этом мы с ним похожи, и не похожи на Мишу. "В баре есть кола" – говорит Миша – "это я вам точно говорю."

Мы садимся за столик и смакуем напитки своей мечты – Миша дует пиво, а мы с Лёхой – холодную колу. Я с наслаждением прислушиваюсь к лопающимся на языке щекотливым пузырькам. Наши организмы распускаются, как нежные лилии после поливки. Наше водяное турне продолжается – мы идём к магазину. От холодильника веет приятной прохладой. "Я хочу вот этот апельсиновый сок, тот пакетик яблочного и этот, что побольше – тоже. Хочу баночку пепси и ту бутылочку непонятно чего. И нектар гуаявы, хотя уверен, что он – дрянь..." Неторопливый бедуин, пряча в усах довольную улыбку, упаковывает наши маниакальные покупки в пластиковый пакет, но мы вытаскиваем половину из них обратно и выпиваем не отходя от прилавка. Прямо у него на глазах. Нельзя стесняться своих чувств и желаний. Миша рассказывает анекдот в тему:

Заходит девчушка в ликероводочный и говорит: "дяденька, мне ящик водки, пожалуйста". Мужик хмыкает, с грохотом ставит перед ней ящик водки и с сомнением говорит: "девочка, а ты его утащить-то сможешь?.." "Вот и я думаю" – задумчиво отвечает девочка – "может мне половину тут выпить..."

Мы с Лёшей расслабленно смеёмся и открываем ещё по баночке сока. А гуаява оказалась дрянью, как я и предполагал.

"Ладно, идёмте к Мухаммаду – догонимся чаем" – говорит Миша – "закажем у него обед и поедем отсюда на фиг". Мы бредём к Мухаммаду, размахивая полупустыми пакетами с остатками жидкостей. Миша тычет пальцем в сторону подёрнутых дымкой стен Ум Ишрина и рассказывает Лёше о пройденных им маршрутах. Лёша слушает его с сумрачным вниманием.

"Миша" – говорю я – "каждый раз, когда ты говоришь о маршруте у меня подкатывает тошнота к горлу..." Миша ненадолго задумывается, потом согласно кивает головой: "у меня тоже..."

Всё кончилось – мы покидаем Вади Рам. Обожженные пережитым, но сбросившие с себя окалину повседневности, выжатые, но выжившие, со смешанными чувствами. Долго молчим. Я провожаю взглядом залитые золотым вечерним маслом "Семь Столпов Мудрости."

"А тебя не достаёт, что мы вот так, раз за разом, лезем эти свои 5+, да ещё и обламываемся на них?..." – вдруг спрашивает меня Миша. Я знаю, что это вопрос, который часто не даёт ему покоя. Я точно знаю, что это абсолютно не "достаёт" меня в данный момент, хотя иногда и я думаю о том же. Я молчу какое-то время, обдумывая ответ.

"Смотри" – говорю я Мише – "среди тех, кто лазит семёрки и восьмёрки, немало таких, кто вообще не лазит trad. То, что мы лезли сейчас – чистейший trad по дерьмовому песчанику, с дерьмовым описанием и в дерьмовых условиях. Всё своё, включая станции. По-моему, это довольно круто. Да и всё ведь относительно. Если только ты не гений, всегда найдётся кто-то, кто будет лучше тебя".

Я часто думаю о том, что чувствуют те, кто ходят, скажем, "трэдовые" "семёрки". Чувствуют ли они то же самое, что и мы на своих "пятёрках" – тот же страх, ту же усталость и то же вдохновенное отчаяние, когда – только вперёд и ошибка немыслима? Где пролегает та граница, за которой человек качественно преображается, превращается в существо иного порядка, и существует ли она вообще?

Мы долго едем молча. "Ты знаешь" – говорю я Мише – "мне кажется, что зимой, в прохладную погоду, у нас будет больше шансов..."