|
Автор: Виктор Рытик, Минск
Он и Она.
Часть II
***
Дальнейший путь к вершине был ничем особенно не привлекателен. Тяжелая монотонная работа. Медленные и маленькие шаги, часто дыхание, порывы сумасшедшего ветра. При реве которого не слышны слова даже рядом стоящего. Да и кричать тоже бесполезно. Только знаки. Не в первый раз, они и не такое видали. Обходя с подветренной стороны скальные выступы, странники медленно, но упорно поднимались все выше и выше. Погода радовала. Ясно, морозно, хоть и ветрено. Порывы иногда на колени валят. Все равно здорово.
Выше перегиба хребта полезли по обледеневшим скалам. Снимать кошки не стали, холодно очень и ветрено. Лезли и лезли, переходя на «три такта»: нога – нога - ледоруб. Часто оборачиваясь, он поглядывал на свою партнершу, внимательно контролируя ее движения и попутно слушая свой организм. Как работает сердце и желудок, не пора ли тормознуть на пару минут? Проползли скалы, снега уже немного. Дальше – вершинный гребень.
- - Один лед и фирн перемороженный. Скоро, солнышко, скоро… Кошки точнее врубай...
Наконец - вершина. Связанный из алюминиевых трубок, пирамидальный флагшток. Порванные многоцветные флаги на нем. Вершина! Дошли! Взяли! Далась, Гора!
Сил радоваться почти не оставалось. Он приобнял подругу за плечи.
- - Все, девочка. Все. Мы наверху. Дошли! Поздравляю, масенькая! Все! – Он говорил с трудом, слегка путая слова от усталости и высоты. – Давай я тебя сфоткаю. С новой французской помадой!
- - Какая на хрен, помада, – свалившись на лед, проворчала она. – Термос у тебя?
- - Конечно. Сейчас, – покачиваясь, медленно снял небольшой оранжевый штурмовой рюкзак и рухнул рядом с ней на ледяной бугор. Достав вожделенный термос, налил чай в крышку и долго с обожанием смотрел на ее судорожное питье.
- - Что, вкусно? Закинь горсть снега в чашку. Для большего количества, – хрипло ей. – И пошли вниз. Фотографий хватит. Я и видео снял. Скоро фотики вырубятся. От мороза. Вниз, девочка, вниз.
- - А банкет на вершине? – требующий взгляд огромных голубых глаз. – Танцуют все!
- - Сладострастная маньячка. – смех сквозь порывы ветра. – Держи!
Встав на колени в ледяные торосы, он достал из рюкзака банку сгущенки. Два удара ножом, и сладкий белый нектар потек в обветренные губы счастливых странников. А его тревожный взгляд уже уловил быстро надвигающиеся хмурые тучи с юга. Наползающие с влажных теплых морей на ледяной перевал.
***
Вниз – не вверх. Этот процесс он очень любил. Особенно после удачного восхождения. Хотя адреналина надпочечники выбрасывают куда меньше, чем на восхождении. Да и опасность угробиться раза в четыре выше. Прекрасно помня печальную статистику, старался идти как можно осторожнее. Пробитая ими тропа еще не до конца занесена снегом. Выпускал напарницу вперед, садился в снег, стравливая веревку понемногу, фиксируя промерзшими ладонями каждый сантиметр выпускаемой страховки. Хреново только, что после работы с фотиком пальцы все никак не могли отогреться. Помороженные не раз в горах, его руки терпеть не могли морозного ветра. А после пятиминутного болтания на темляках толстые перчатки успевали покрыться льдом не только снаружи, но и изнутри.
Несколько раз, когда спутница выходила на длину веревки и останавливалась в безопасном месте, он вставал, и крутил руками «мельницу», подгоняя кровь к остывшим ладоням. Погода пока радовала – сверху херачило зимнее солнце, ветер в районе скальных выступов был умеренным, хотя мириады белых светящихся снежных пылинок секли по щекам. Далекие заснеженные горы изредка открывались странникам, внизу - изумруд лесных чащоб, там тепло и тихо. Скоро, скоро уже там.
Только ребро осталось перейти. Скалы, к счастью, позади. Класс, следы, почти занесенные снегом, еще читаются на гребне.
- - Иди первой. По следам, – сев в снежный сугроб, скомандовал он. Привычно заложил веревку за пояс, врубил кошки в ледяной край пропасти. – Давай, зайка, выходи на веревку. Только не спеши. Я держу.
Устало, но осторожно, пошла вперед. По натяжению страховки поняла, что он контролирует каждое ее движение.
- - Вот, зараза. И здесь от него свободы никакой, – промелькнуло в очаровательной головке. – Выдай побольше – крик сквозь порывы ветра. – И сфоткай меня на ребре, плизз!
Недовольно поморщившись, он стравил пару метров веревки, заложил петлю в карабин и полез под пуховку за фотиком.
Расставив руки, как летящая птица, она стала позировать на фоне пропасти. Ледоруб в ее руке совершал выпендрежные круговые вращения над хрупкой стройной фигуркой.
Хруста обвала снежного карниза он не слышал. Просто его девочка взмахнула руками и исчезла на левой стороне гребня. Почти отвесной. Со снежно - ледовыми убийственными кулуарами. Привычно сгруппировавшись, он сжал руками скользящую веревку, выронив фотик, жестко напряг ноги, готовясь к рывку. Но такого срыва он не испытывал ни разу, ни на Кавказе, ни в Алтае.
- - Петля в карабине, падла!
Его тело рвануло так, что правую кошку сразу вышибло в сторону, лед сыпанул по открытым участкам лица. Странника бросило головой вниз на каменистый, градусов под семьдесят, левый склон ребра. Удар в грудь, и дальше - в снежный кулуар. Автоматически, скорее на подсознании, он перевернулся на живот и стал врубать в снег ледоруб.
- - Перевернуться на живот. Ноги – в стороны. Если в кошках – колени согнуть. Иначе так развернет, что первый же камень – твоей башке. Ледоруб – плечом на лопатку, клюв в снег. Вторая рука – за древко - это потом долго, а там – мигом, на животной интуиции. На то и многолетний опыт.
В конце снежника он смог притормозить падение. Натянутая между партнерами веревка зацепилась за огромный валун, рывок – и все затихло.
- - Как там она? – первая шоковая мысль. – Девочка! Как ты?
Синий силуэт лежал ниже, на узкой скальной полке. Молчание.
- - Бля! – вскочил на ноги и, как мог быстрее, хромая и врубаясь в ледяной склон одной оставшейся кошкой, бросился к ней. – Девочка, что? Что?
Полузакрытые небесные глаза, золотистые волосы рассыпаны из-под сорванной на затылок балаклавы, маска болтается на шее, солнечные очки пропали где-то в недрах Горы.
Ее правую бровь пересекала рваная рана, кровь струилась по щеке, стекая по подбородку, капала в снег. Губы расцарапаны осколками льда, дрожащая правая рука судорожно сжимала конец веревки.
Он рухнул перед ней на колени, осторожно приподнял миленькую голову, всмотрелся в полураскрытые глаза.
Зрачки на свет реагируют.
- - Девочка… – легко пошлепал по щекам. - Зайка – что? Где больно? Не молчи! Отвечай!
Ее взгляд постепенно начинал обретать осмысленное выражение. Застонав, она попыталась приподняться на локтях, но ватное тело чуть не соскользнуло в ущелье с ледяного выступа.
- - Не шевелись,– истерично. – Опять сорвемся!
- - Не кричи на даму, – тихо и измученно. – Все пропало. Я раздавила помаду, наверное. Посмотри в кармане пуховки. Не переживу.
- - Вот чертовка! Медленно повернись на спину. Подними руки. Ноги. По одной. Где болит? – а сам слушает, нет ли где хруста. Боль приходит позже, пока все чувства адреналин заглушает.
- - Нигде не болит, – дрожащий голос. – Сейчас встану… А я ледоруб потеряла… – и разревелась по-детски безутешно и в голос.
- - Все позади, кисонька, успокойся. Сейчас потихоньку пойдем наверх, вон по тому ребру, там безопасно. Выйдем к перевалу, а там уже и дома, – успокаивал так ее, а заодно и себя. Затем встал на ноги, наклонился, чтобы отстегнуть ненужную теперь левую кошку. Неожиданно хрипло взвыл и рухнул под ноги подруги.
- - Что с тобой? Что? – сквозь усиливающийся порыв ветра.
- - Плечо, – процедил сквозь сжатые зубы. – И бок. Не могу вдох… - закашлялся - Вдохнуть.
- - Сядь, сядь, ну садись же! – приказным тоном. – Давай посмотрю. Снимай рюкзак. Сейчас расстегну пуховку, вот так. Теперь лямки комбеза. Свитер. Терпи, терпи. Не вырубайся только. Терпи, кому говорю.
В ответ стоны сквозь сжатые зубы. Каждое ее движение комментировалось тихим трехэтажным матом.
- - Еееееееее… - бездонные голубые глаза стали еще больше от ужаса. Левое плечо странника неестественно сдвинуто внутрь, какая-то большая кость выпирала из-под кожи предплечья. Правый бок представлял собой сплошную красную гематому, синеющую по краям. При осторожном касании тонкими пальчиками ребер на груди, странник взвыл раненым медведем.
- - Сейчас, сейчас, сейчас, – лепетала она дрожащим голосом, вытягивая из аптечки бинты и лекарства. – Терпи, сейчас…
- - Ребрам трындец, – закашлялся он и опять зажмурился от нестерпимой боли. Откашлявшись, сплюнул на снег – О, все не так плохо, солнышко. Крови нет, значит, ребро внутрь не вошло. Легкие целые, видать…
Запихав ему за щеку лошадиную дозу обезболивающего, она принялась быстро бинтовать его покалеченную грудь и предплечье. Левую руку примотала к туловищу. Старалась быстрее – на ледяном ветру его голая мускулистая спина начинала крупно дрожать.
- - Побыстрее - надеть - термобелье - в рюкзак – флиску -свитера пуховый –шерстяной – пуховку -Терпи! - как заклинание.
Особенно намучалась со свитерами. Теперь из его синей куртки торчала только правая дрожащая рука.
- - Перчатки его на ребре остались. Что делать? Носки запасные в рюкзаке, – быстро в голове. – Давай-ка руку, солнышко.
Натянула самовязанный пушистый носок с рюшечками на его замерзшую кисть, поднялась и невольно залюбовалась проделанной работой.
Лежит с одной рабочей рукой, с переломанными ребрами и непонятной травмой плеча. Что делать?
-
- Что же мне делать, Етитская Сила? – не имея сил больше сдерживаться, она кинулась к лежавшему другу. Прижалась к его груди, забыв о сломанных ребрах, безутешно разрыдалась.
- - Тихо, тихо, девочка, – положил руку ей на плечо. – Все хорошо. Надень капюшон, простынешь. Иди одна. Я пока тут перекантуюсь. Сможешь привести помощь утром, все будет о-кей! – тихонечко гладил дрожащей рукой ее обледеневшие золотистые волосы, прекрасно понимая, что на таком морозе и с такими травмами без палатки, горелки, и прочих райских атрибутов ему не то что до утра, и до ночи не продержаться. – Иди, зайка, иди. Пока не стемнело.
Как бы услышав его слова, Гора ухмыльнулась. Грязные рваные тучи с удивительной быстротой рванули через ребро, валя на колени и так едва стоявших на ногах путников. И это за перевальными скалами, так что же сейчас твориться на ребре?
- - Никуда я не пойду без тебя. Я боюсь, – тихонько захныкала она, прижавшись щекой к его обледеневшей пуховке. – Ну пойдем, а? Ты же не бросишь меня здесь одну?
- - Етитская Сила! – сквозь кашель. – Как же мы пойдем? Надо подниматься метров пятьдесят по стене. И пройти все ребро. Потом - перевал. У меня одна рука. С веревкой работать не смогу. Кошек считай что нет. Одного ледоруба нет. Только эта вот пуповина – криво ухмыльнувшись, кивнул на веревку.
- - А мы потихонечку. Пойдем, а? Ну пожалуйста, ну солнышко. Мне страшно очень, – плаксиво и жалостливо.
- - Бля.. Иди вверх вон по тому ребру. Страховать будешь через выступы. Возьми мой ледоруб. Выходи на полверевки, держи на страховке внатяжку. Постараюсь пройти с одной рукой.
- - Солнышко мое! – восхищенно. – Я побежала!
- - Ага, каблучки не сломай, хватит с нас на сегодня переломов, - хрипло сквозь сжатые зубы и порывы метели.
Навстречу усиливающемуся урагану, временами закрывающему видимость до полсотни метров, она поползла по скалам. Дойдя до очередного выступа, дергала веревку. Он, крепко сжимая в зубах стоны, полз за ней, потихоньку зверея. Попытался встать на ноги - так вроде бы легче. Дышать почти не мог, каждый вздох как поворот кинжала в груди. На такой высоте дыхания всегда не хватает. А тут даже и не вздохнуть, как следует.
- - Вверх, вверх, вверх. Еще, еще, осторожно, там лед. Сорвусь - ей конец. На колени, ползти. Какой впереди камень огромадный и сволочной. Справа – лед. Слева – снег. Я без кошек. Пойду слева. Зарылся с головой. Сука. Полный рот снега. Она тянет веревку изо всех сил. Оставила бы. Так и сама вымотается в жопу. Зачем? Шла бы одна. Пройдет легко. Отстегнуть веревку – не поможет, все равно попытается тащить меня. Нафига - отрывки мыслей в разбитой голове.
- - Солнышко, прошли! Первую веревку! – сквозь провалы памяти ее радостные вопли – Еще немного. Ну, давай!
Дальше он помнил урывками. Веревка, скалы, ее кошки, сыпящие ледяные крошки в глаза, камни и снег, пощечины по помороженной морде, рывки страховки, небо. Такое синее и близкое… Такое близкое… Желанное. Рывки за капюшон. Мат трехэтажный. Кто тут? Чей мат? Она? Не может быть. Так хорошо лежать на спине. Лучше и не надо. Тепло - то как…
- - Вставай, – и как удар током, шлепок маленьким крепким кулачком по забинтованным переломанным ребрам. - Вставай, ленота!!!
- -Ааааааааа!!!! - взревел он от боли и открыл туманные глаза. – Ты что? Где мы?
- - Вот, плидурок! Сам, что ли не видишь? На ребре. Ты смог, солнышко! Ну не оставляй меня одну здесь. Я боюсь. Очень. Ну, иди, а? Пожалуйста, иди, мне так страшно!
Раскачиваясь и постанывая, согнувшись в три погибели, странник медленно пошагал по карнизам вперед к перевалу. Его уже не волновали страховка, веревка, срывы и обвалы. Он шел, как зомби, с почти отключенными транквилизаторами мозгами.
Его подруга стояла позади, внимательно контролируя каждое движение напарника, сжимая обледеневшую веревку в крохотных ручках.
- - Пройди, миленький, пройди, пройди, пройди, – шептала как молитву.
Дойдя до конца смертельного ребра, он шагнул в наметенный по колени сугроб. Обернулся к подруге, обреченно улыбнулся и упал плашмя в снег, даже не пытаясь упереться здоровой рукой. Просто мордой в снег, со всего размаха. И застыл синей недвижимой куклой на белоснежном покрывале перевального поля.
***
- - Вставай, вставай, очнись. Солнышко, очнись. Открой глаза!
Он что-то невнятно пробормотал в ответ, попытался встать на колени и медленно завалился на бок. Все ее дальнейшие усилия растолкать обмякшее тело были тщетными. Ветер и метель усиливались.
- - Притащить спальник, палатку и накрыть. Потом за помощью, – всхлипнула странница.
Сняла с себя пуховку, укутала ей тяжело дышащее тело друга, оранжевый штурмовой рюкзачок натянула на его ноги. Рядом воткнула ледоруб, привязав к петле вытянутую из косички широкую голубую ленточку. Наклонившись к ветру, пошла по еле видимым, занесенным снегом следам, к лагерю.
Шла так, как он ее учил. Неспешно, но точно и надежно. Кровь с рассеченной брови перестала течь, запеклась на морозе. Сумерки надвигались быстро и неотвратимо.
- - Возьму палатку, горелку, спальники, коврики и продукты, – размышляла она, врубая в склон задники кошек. – Притащу, поставлю и согрею его. Пойду за помощью. Ночь впереди, буря. Ну и хрен с ним, - она и не заметила, что говорит вслух.
Уже качаясь от усталости и заходясь в сухом кашле, она подошла к занесенной снегом оранжевой палатке и обалдела.
Из - под тонкой ткани, заглушая ветер, раздавался громогласный храп.
- - Тимон! Он еще здесь!!! – радостно. - Тимка! Тимон! Ты здесь?
Расстегнула заиндевевшую молнию, ввалилась в предбанник палатки, рухнула на край коврика и разрыдалась.
- - Я не ел ничего из ваших продуктов, – ворчливо из недр спальника. – И горелку не врубал. А если вчера и хлебнул спиртяги, так у меня есть с собой сто гривен! Нима вопросов.
Через минуту проснулся окончательно.
- – Шо случилось?
- - Он лежит там. Весь переломанный. Наверное. Мы упали. Карниз сорвался. С ребра, – опять нервные всхлипы. – Он скоро замерзнет. У него рука сильно болит, - и опять слезы усталости и отчаяния.
- - Где он? – уже жестко и полукриком, окончательно проснувшись, рявкнул приблудный.
- - Дошли до перевала! Давай возьмем палату и накроем его до прихода спасателей! Замерзнет ведь!
- - Каких спасателей? Тут связи нет! Идем, покажешь, – надевая вытянутые из спального мешка ботинки, проворчал Тимон. – А, вот и пожрать есть, – заметив оставленные для него бутики, проворчал довольно. – Пошли.
Через пару часов, найдя полузанесенного снегом странника, Тимон потащил его на себе к лагерю. Обняв за пояс и ухватив за страховку.
Ураган разыгрался не на шутку. Ночь, вырубающий дыхание ветер и херачащая в морды снежно-ледяная пыль. Она шла рядом, подсвечивая дорогу налобным фонариком, иногда помогала, ухватившись за комбинезон друга с другой стороны. Странник временами пытался идти сам, качаясь и что-то бормоча про себя.
Палатка. Дотащили. Запихали заснеженного внутрь, разорвав в суматохе кошками молнию наружного тента. Втянули страдальца на спальники. Странник утробно зарычал и, матерясь, рухнул на живот. В свою любимую позу.
- - Сейчас, сейчас, – бормотала она. – Сейчас чаю сделаем. Сейчас поедим. И сгущенки тебе нальем. И спиртовой забодяжки. Накормлю, солнышко. А утром пойдем вниз.
- - Нет, нельзя терять ни минуты, – придвинувшись к обледенелому ее капюшону, прохрипел сквозь безумные хлопки полотнища приблудный Тимон. - Я врач. Реаниматор. Нам нельзя терять время. Надо срочно вниз. Похоже, у него вывих или перелом нижнего предплечья. Сломаны ребра. Еще немного – и в плече начнут сокращаться мышцы. Совсем плохо будет. Надо срочно вниз.
- - Но как? Он же в полной отключке. Как? Мы вдвоем его не дотащим! Тропы никакой! А в лесу снега по пояс будет!
- - Выхода у нас все равно нет. Спущусь вниз. Из леса принесу пару жердей. Сделаем волокушу, привяжем коврик, спальник и потянем.
- - Потянем. Потянем, конечно. Я сама его потяну.
- - Куда вы меня тянуть собрались, – утробное бормотание заснеженного тела. – Я и сам пойду. Еще не хватало, чтоб меня баба тащила. Щас, ага… - попытка странника встать на колени, стон и опять полная отключка.
- - Я пошел, топи пока снег, – сгибающийся под порывами ветра силуэт Тимона исчез в метели.
Она разожгла горелку, натромбовала в кастрюльку снега, поставила ее на баллон и влюблено засмотрелась на свое дрожащее раненое солнышко.
***
- - Горы все красивы… Все. Одни сложнее, другие проще. Но все прекрасны и неповторимы. А убивают по полной, как простые, так и сложные. Это как женщины… А вон и самолет серебристый летит. Я сижу в кресле второго пилота… Низко-то как. Надо выше, выше! Заснеженные ели крылом сейчас зацепит. А почему на ветках синие джинсы привязаны? Развеваются как флаги… Выше лететь надо. Выше! Бля! Это что, у нас угон? Чтобы ниже радаров пройти? А джинсами помечен маршрут? Почему командир не берет штурвал на себя? Давай полный газ и штурвал - на себя!!! Шасси выпускай! Куда ты так низко, сука, разобьемся! Выше, выше, скорее, зацепим ели крылом и разобьемся, – мерещилось мутным кошмаром в воспаленном мозгу отключившегося странника.
Пока скрюченное под спальником тело друга продолжало что-то невнятно бормотать, она вскипятила чай, засыпала в черные бурбалки несколько горстей сахара и выдавила в кастрюльку пропоротый ножом лимон.
- - Пей, пей, пожалуйста, солнышко, выпей, а? – жалобно. И настойчиво. – Я кому, сука, говорю?!
Он попытался привстать, но, задурманенный транквилизаторами, опять рухнул на спальник.
Ветер на перевале совсем сдурел – он в клочья разорвал не застегнутый наружный тамбур палатки и принялся терзать нежную ткань внутреннего купола.
- - Ой, бля!!! И что теперь? – обреченно простонала она, стараясь не расплескать чай из дрожащей в маленьких руках кружки. - Прижмусь спиной к стенке, напор ветра на себя приму. Скорее бы Тимон вернулся.
Как ирреальная альтернатива насилующему ураганному безумию, из метели донеслись обрывки хриплого сатанинского смеха.
- - Божечка мое… – простонала она. И перекрестилась. – Это что, все? Вот так и бывает?
- - Вон они, – сквозь вой ветра потусторонний голос Тимона.
- - Где эта старая ленота? – хриплый каркающий смех. – Он что, опять дрыхнет?
- - Паша? Етти? Откуда? Почему здесь? Глюки? Так в горах бывает, он мне не раз про это рассказывал! – перекрестилась опять.
Полог палатки распахнула огромная ручища в обледеневшей перчатке.
- – Эй, где ты, старый хрен, вставай! Хватит дрыхнуть, я замерз совсем!
- - Етти!!! Етти ты мое, – кинулась странница на шею ввалившемуся в палатку мужику с седой обледенелой бородой. – Етти, Етти! - только и смогла пробормотать сквозь слезы – Он умирает. Смертельно! Он совсем разбился! – и поток горючих слез в пуховку старого бродяги.
- - Он - и помирает? – хриплый смех. – Ты его еще плохо знаешь! Очень плохо! - и полез напролом в недра палатки к дрожащему скрюченному телу.
- - Ты чего, старый, чего тут развалился? Совсем сдурел? Отморозок ты или нет? А с кем мы на Кольский весной пойдем? Подумаешь, ребро сломал. Тоже мне новость. В первый раз, что ли? Я вот папироски твои любимые принес. «Беломорканал». Курни и вставай, Витяня!
- - Не могу - стон в ответ – А ты как тут? Ты же в базовом должен быть. У тебя же колени ни к черту. Нельзя тебе на высоту. Связи ждать. Должен…
- - От вас дождешься! Гляди, всего-то на пару дней одних оставил! Да тут еще у меня сон был. Про самолет падающий. Вот и решил поразмяться! Иду, гуляю, - а тут в лесу Тимон смерички ледорубом валит. Вставай, пошли, хватит дрыхнуть. Новый год вообще то! А завтра твой день рождения! Там уже все приготовлено, а ты тут валяешься. Некрасиво это, пошли! Слышь, козел раненый, а где ты такую слезливую красотульку откопал? Она меня уже насквозь промочила!
- - В Приэльбрусье… Сейчас, сейчас, – странник встал на четвереньки, попытался вздохнуть и опять завалился на бок, дико рыча сквозь сжатые зубы.
- - Понятно – проворчал седой бродяга. – Колеса ему больше не давать. На зубах пойдет. И вот еще что, - привлек злотовласую странницу к обледенелой балаклаве и что - то таинственно прошептал ей на ушко.
Взглянув на Етти огромными глазами, она прилегла на спальник рядом со скрюченным от боли спутником, прижалась к его дрожащей шее и зашептала.
- - Солнышко, слушай, солнышко. Если дойдем до базы, то я лягу с тобой в один спальник. Ты понимаешь? – его туманные глаза начали медленно приобретать некое осмысленное выражение. – Я лягу с тобой в один спальник. После бани. И, знаешь, я не буду одеваться. Хочешь, хочешь, солнышко? Мы будем вдвоем. И я тебя отогрею. Как смогу. А я смогу! Правда – правда. Пошли, а?
Замычав и пятясь, как потерявший клешню рак, странник выполз из палатки. Покачиваясь, встал на ноги. Поддерживаемый за плечи крепкими руками двух здоровенных мужиков, похромал к лесу. Они бережно придерживали скрюченное тело, пытаясь облегчить каждый его шаг. Хотя это было невозможно – изувеченные рука и грудь причиняли страшную боль тащимому почти по пояс в снегу страннику. Это и есть – идти на зубах. Сжав зубы.
А что такое физическая боль перед ожиданием неземного блаженства? Не там, на бесконечно далеком небе, а здесь, на грешной заледенелой горе. Ожиданием не мифического кайфа, а простого, грешного и такого долгожданного! Хотя, вероятно, боль и блаженство попросту неразделимы.
На сером пасмурном рассвете, вблизи замшелых полуразвалившихся колыб послышался гул ночного лесовоза, тянувшего очередную связку девятиметровых смолистых елей. Спасение, звенящее колесными цепями по ледяной коросте горного дорожного серпантина…
***
Православное Рождество в заснеженной деревушке отмечалось с не меньшим размахом, чем католическое. Причудливо украшены гирляндами все мало-мальски высокие ели, нависающие над бурной, кокетливо обрамленной кружевами льда, рекой. По склонам гор рассыпаны крепкие бревенчатые строения – срубы, сараи со скотом, разукрашенные резными наличниками бани. Богато живет работящий горный народ.
Невесомый снег лениво сыпался на затаившийся у подножья хребта сельский рай. По голубому дорожному льду простучала шипованными копытами коренастая кобылка. В роскошную пепельную гриву заботливой рукой хозяина вплетены разноцветные ленточки. На соломенной перине саней развалился поддатый вихрастый мужик с седой щетиной. А что, Рождество, имеем право! Обгоняя четверку путников, неспешно шествующую по дороге, горец приветливо помахал им рукой.
- - Вон там, за поворотом, есть классная кафешка, – голосом опытного экскурсовода продолжил свои комментарии седой бродяга, – Я там свою печень гробил каждый день. Пока вы наверху прохлаждались! Идем!
- - Ой, якие гости дарагие! А хто к нам зашел! С праздничком вас, Паша! А що Вас так давно ни было? Ни захварали? – с радостной улыбкой поднялась из-за дубовой стойки симпатичная хозяйка. При влюбленном взгляде на старого седого бродягу ее пухлые щеки покрылись алым румянцем, как отсветом от яркого фартука на широких бедрах.
- - Так меня и лопатой того… - пробормотал что-то невнятное Етти и принялся подозрительно внимательно изучать винную карту. На странице коньяков «Хеннеси» почему – то.
- - Печень гробил, говоришь? - переглянулись путники и дружно заржали.
- - Вот вам лишь бы… - незлобливо огрызнулся бродяга. – Что заказывать будем?
- - А вам, как всегда, Пашенька? – подошла, скорее, подплыла роскошная полногрудая хозяйка. – Пельменьки, пампушки и бокал пыва?
- - И пива! – гордо изрек седой бродяга – И водки! На всех! Побольше. Двести грамм. Нет, двести пятьдесят! Гулять - так гулять! Имеем право. И в графинчике.
Вдыхая запах залитых сметаной дымящихся пельменей, однорукий странник разлил здоровой рукой по трем рюмкам ледяную водочку. Себе наливать не стал.
- - Слышь, хохлятский дохтур, а какого черта мне в больнице антибиотиков накололи? Я что, потею или воспаление где? – яростно прошипел Тимону странник. – Вот сейчас буду на трезвяка пельмени жрать. Как плидурок какой!
- - Это что бы ты и дальше потел, – заржала троица. – Знаешь, кто не потеет?
- - А ты пыва глотни, бульбяшь однорукий, – милостливо разрешил приблудный. – Глоток не повредит.
- - И на том спасибо! Да и вообще, за все вам спасибо! – проворчал странник, отводя глаза. – За вас!
Звонко чокнулись, выпили и жадно набросились на ядреные ароматные пельмени.
***
Темнело. Улицы деревушки засветились матовыми фонарями, елочными гирляндами и разноцветными витринами многочисленных лавочек - магазинчиков. Точно как в мультяшных сказках. Возле автостоянки было многолюдно, проходили последние заиндевелые автобусы, спешащие через перевал в далекий город этим рождественским вечером.
- - Ну что, Тимон, нам пора, – проворчал старый бродяга, завидев очередной, натужно выползающий из-за поворота, автобус. – Вот ваши билеты, ребята, на утро. Поезда из города у вас – завтра вечером, в пять и в семь. Так что успеете. Да, вот еще – видите вон тот домик с санями во дворе? Топайте туда, я с хозяйкой договорился. Да, там такая хозяйка, ммм! Да… О чем это я? А, так мы с Тимоном там комнатку снимали, до завтрашнего утра оплачено. Удобства, правда, во дворе. Тут, блин, все переполнено, лыжный сезон в разгаре, так что звиняйте, хлопцы! Зато банька уже топится!
- - Тебе париться вообще нельзя. Ни-ни! – обняв странника за здоровое плечо, не удержался сказать на прощание гадость Тимон. – Созвонимся. Адрес в нете я тебе написал. Ну, давай, болезный, до встречи!
- - Пока, слезливая, – седой бродяга обнял непривычно маленькую без пуховки фигурку. – Летом с нами на сплав пойдешь, Елена Прекрасная?
- - Пойдууууу… – всхлипнула она, прижавшись к бескрайней груди старого бродяги.
- - Опять! – заворчал тот, неловко чмокнув странницу в затылок. – На северных реках и без тебя воды хватает! – и довольно заржал над своей удивительно остроумной шуткой.
Автобус, прощально моргнув задними фонарями, потянулся по склизкой стеклянной дороге к черному ночному перевалу. А странники пошагали в гору к сказочной заснеженной избушке.
Вдоволь напарившись и наплескавшись в пропахшей березовыми вениками бревенчатой баньке, вышли на темный морозный двор. Она, закрутив золотые волосы в клубок над раскрасневшейся головкой, прижимала к купальнику мохнатое полотенце, любезно предоставленное гостеприимной хозяйкой. Он растирал невесомым снегом дымящееся на морозе тело. Насколько мог, одной здоровой рукой.
- - Спинку, спинку мне потри, – весело подкатил к подруге. – Не достаю я сам! Как ты до своего комбеза!
- - Ну, я тебя сейчас, – звонко засмеялась она, и, набрав полную пригоршню пушистого снега, принялась натирать незабинтованную часть его спины. Талый снежок сбегал парящими струйками с мускулистого тела в черные плавки. По мере того, как исчезал в ладошке снег, ее движения становились все медленнее.
- - Ты что, воробушек? - повернулся к подруге. – Замерзнешь!
- Но, увидев ее ждущие туманные глаза, осекся на полуслове.
- - Замерзну. Без тебя. Ты помнишь, что я обещала? Помнишь?
- - Да что ты! Это же там…
- - А это – здесь. Пойдем в дом, – и приказом. - Пойдем!
В центре теплой уютной комнатки стояла крепко сколоченная кровать, накрытая по деревенскому обычаю огромной пуховой периной. Гигантских размеров, под стать перине, возвышалась в изголовье пара подушек. Сквозь мутное окошко с улицы пробивались лучи фонарного света, причудливо преломленные стекольной изморозью.
- - Смотри, как оконные лучики нас освещают, – хрипло прошептал он. – Помнишь, как тогда, в палатке, когда горелка гасла. Так же вот…
- - Помню, – таинственно прошептала она, подходя к нему и глядя прямо в глаза. – Все помню. Ложись на спину. Ложись, я кому говорю!
- - Ты уверена? Ты же про спальник говорила. А тут – перина.
- - Я кому сказала, – так же твердо и непреклонно, подняв маленький сжатый кулачек. - Мне что, положить тебя силой?
- - Не надо, – обреченно. – Я сам, – и лег навзничь на широченную кровать...
***
Странник, как всегда, проснулся затемно. Рядом, на здоровом плече, безмятежно и сладко, посапывала его милая спутница. Горячей невесомой ручкой нежно обнимала друга за поясницу, чуть ниже бинтов. Во второй сжимала его ладонь, крепко прижав к пухлым израненным губам. На милом поцарапанном лице в зябком оконном свете застыла спокойная полуулыбка.
Он мало что помнил в ту ночь. Золотистые ароматные волосы, гибкое, горячее, сильное тело, маленькая и крепкая грудь. Жар ее дыхания, стоны, сильные ненасытные губы. Полузакрытые глаза. Всего его просто заласкала этими израненными губами. Потом легла на него. Очень осторожно. Скоро забылась и почти обезумела. Покусывала маленькими зубками его шею, раненое плечо, уши. Затем, глухо застонав, занялась им вполне серьезно, с присущим ей темпераментом и безрассудством, забыв о его травмах и бинтах. Как безумная фурия-амазонка. Долго-долго. До крика. Закричали вместе, это он еще помнил. Она - от восторга, он - от восторга и нестерпимой дикой боли. Боль и блаженство неразделимы…
А это очень хреново, когда сломаны три ребра. Точно вам говорю…
***
Прощались на крытом перроне обшарпанного вокзала, возле ее заснеженного синего плацкартного вагона.
- - Как ты с одной рукой и с рюкзаком? – тревожилась она - Как в вагон поднимешься? Может, попросишь кого помочь? Чтобы рюкзак подняли?
- - Шутишь опять. Я с одной рукой даже на ребро поднялся! Помнишь?
- - Помню, – голос ее становился все тише и жалобнее. Положила руки ему на плечи. - Все помню. Я тебе напишу. Можно?
- - Конечно. Обязательно. И еще, возьми это на память, Солнышко. – вложив ей в крепкую теплую ладошку малюсенький сверток - Але, гараж, только не зареви!
- - Не будууу… - тихонько и безнадежно горько всхлипнула она.
Оттолкнув странника, резко развернулась и, как кошка, взлетев по ступенькам вагона, исчезла в его теплом и душном чреве.
Постояв с минуту под пристальным взглядом любопытной проводницы, странник развернулся, поправил здоровой рукой рюкзак и захромал в здание грязного провинциального вокзала.
Как зомби, мало что замечая вокруг себя, зашел в привокзальный бар, заказал двести граммов водки и стакан томатного сока. Потом что-то вспомнил, тряхнул головой, залпом выпил сок и грустно посмотрел на граненый запотевший стакан.
- - Прости, водочка – прошептал про себя, развернулся и тихо побрел в многолюдный суетливый зал ожидания.
Маленький грязный бомж в нелепых расшнурованных ботинках, давно наблюдавший за странником с углового подоконника зала, суетливо подбежал к барной стойке. Дрожащими руками схватил непочатый стакан и припал к нему жадными судорожными глотками. Обалдев от нежданной удачи, вернулся на свое пригретое место. И сквозь проковырянную в оконной изморози дырочку долго и недоуменно провожал мудрым взглядом медлительную, слега сутулую фигуру странника. Одиноко уходящую в кишащий людьми привокзальный гадюшник.
***
Она стояла в прокуренном тамбуре, отрешенно глядя на исчезающие за мутным обледенелым стеклом далекие привокзальные фонари. Вышла из купе, стесняясь вагонных соседей - жемчужины слезинок мокрым ожерельем сыпались по обветренным щекам. Монотонный перестук колес постепенно успокаивал, она подняла ладошки к заплаканным глазам, пытаясь хоть как-то угомонить эти непослушные плаксивые создания.
Разжала судорожно сжатые пальчики, вспомнив про таинственный прощальный сверток, развернула розовый пакетик и невольно рассмеялась. – И где же он взял?
На ладошке лежал новый тюбик французской помады. – Chanel! Вот это да!
И ее мокрые, небесной синевы глаза непроизвольно осмотрели темный тамбур как бы в поисках несуществующего, но теперь такого необходимого, зеркала…
Конец
|
При вводе Логина и Пароля,
