Царицыно. Подошел к стенке много нашумевший о том, что надо тренироваться в спорте, в альпинизме Игорь Александрович Ерохин. – Осмотрелся, потом – к скале… ага, взялся за неё, поднялся невысоко и потом сделал несколько шагов… - трудновато. Как-то так, не слишком легко и свободно, а потом – спрыгнул, и больше не старался. И видно, что он и до этого не лазил, и, по-видимому, лазать не будет. А когда спрыгнул, я был к нему очень придирчив, потому что он меня слегка так, не то, чтобы третировал, а как чужака в секции МВТУ воспринимал с лёгким желание показать, что у нас, мол, всё круто, как сейчас говорят, у нас всё очень серьёзно, поэтому требования будут очень большие. Поэтому и я к нему был очень внимателен. Смотрю, хе-хе, отлип от камней, и по выражению лица я вижу, что для  него это что-то совершенно чуждое, противоестественное. Да, глядя на него – потом, когда у меня появился приличный опыт наблюдений за людьми как на соревнованиях, так и в качестве человека, который несёт ответственность за подготовку людей, с которыми я пойду на восхождение, я начинаю понимать, - да, нечестный человек никогда не будет хорошо лазать по скалам. Есть корреляция человеческих свойств. И поэтому опытный человек судит порой о достоинствах профессиональных по мелочам. 

      А почему случилось так? – причина очевидна и проста: технически сложные маршруты, сложные скальные маршруты были для Игоря Ерохина чем-то противоестественным.  

      Честно говоря, я те события принимал как преходящий момент. Я знал, что с Ерохиным мне, в общем-то, не по пути сегодня – да, сегодня мне по пути, мне нужно набраться опыта, встать на самостоятельную дорогу, чтобы потом не зависеть, потому что мне он не был, в спортивно-идейном смысле, не был близок, не был мне симпатичен. Поэтому я понимал временность нашего союза и не сильно-то интересовался деталями происходящих событий. И когда заварилась, грубо выражаясь, каша, связанная с тем, что, в конечном итоге, привело к тому, что альпинистская общественность в лице федерации, тоже это не вся общественность, но – ладно, осудила неправедные действия, вообще говоря, в первую очередь, Ерохина. Не были засчитаны восхождения, было сказано, что ребята, ни медали, ни места мы вам не дадим. И я тогда спросил одного из… не помню сейчас, кого, кого-то из мвтушников, слушай, а почему. в чём дело, что такое случилось? И мне было сказано – решено было остановить Ерохина, ос-та-но-вить Ерохина. Через некоторое время я понял, почему у кого-то сложилось представление и формулировка такая – остановить. 

       И он мне рассказал эту историю Ушбинскую. Мне она показалась дикой. Я не допускал мысли, что мы в своём братстве можем говорить неправду друг другу, ну, – лгать. Для меня это было дикостью и совершенно неприемлемо. Настолько неприемлемо, что я даже как-то не осуждал, просто… - но бывает такое, принимать и допускать. И действия Игоря на Победе, а потом выясняется, - и в некоторых других случаях, вызывали, ну, в лучшем случае, желание не знать, не видеть, не слышать. А теперь, когда я уже не мальчик, это вызывает гораздо большее – более оформленную позицию и, громко выражаясь, позицию гражданской оценки его действий. Я теперь очень рад тому, что в экспедиции, которая… - он был склонен к диктату, причём к диктату в худшем варианте, диктату не…. я сознаю диктат идеи, диктат правды. А там был диктат моего желания, моего стремления, причём диктат агрессивный в своём стремлении подчинить, заставить думать так, как я думаю, что совершенно неприемлемо для людей нормальных, так скажем, даже не буду говорить – строптивых. Так вот, всё это, конечно же, столкнулось в экспедиции с тем, что я только теперь называю совестью экспедиции. И она персонифицировалась в таких людях, как Богачёв Иван Дмитриевич, Хохлов Рэм Викторович. Хохлов был тогда всего-навсего какой-то завлаб. Он был тогда не академик и не ректор МГУ, он потом станет таковым. И Ваня был… Ну, кончил он там энергетический, да, что-то он там молнии себе строит к тому времени, а не директор целого института и не зам. директора целого института. Но они были совестью экспедиции, которая воспротивилась вот этому противоестественному для нормальных людей поведению Игоря. Было сказано – пора останавливать. И они остановили. К сожалению, всё развернулось потом в такую… сплелось в такую верёвку, которая кончилась трагически. Можно даже усмотреть, хотя, в общем-то, это будет несправедливо, причинно-следственную связь – вот если бы не это, тогда бы это, и всё было бы хорошо. Да нет, даже если бы всё было в каком-то смысле хорошо, я в любом варианте рад, что я участвовал в этой интереснейшей экспедиции, необычной. 

      А не слишком ли я высоко забираю, не слишком ли я ударяюсь в поэтику того же Богачёва – совести экспедиции? Нет, это точная формулировка, и вот почему. Я совсем недавно, только совсем недавно узнал следующую вещь. Что когда экспедиция 58-го года уже начала функционировать, когда передовой отряд уехал на Центральный Тянь-Шань, и я был, кстати, в этом передовом отряде в числе других, собралась федерация альпинизма, на которой было решено вернуть, запретить, отменить экспедицию студентов под руководством Ерохина на Центральный Тянь-Шань. И на этой федерации присутствовал Ванечка Богачёв, который не был участником экспедиции, а готовился в это время на Конгур вместе с Кузьминым и с китайскими нашими, как раньше, братьями. И одна из формулировок, против которой, кстати, очень трудно было возразить, по которым экспедиция отзывалась назад, была такова: в составе экспедиции не имеется опытных высотников. Это было справедливо и, вообще говоря, серьёзно. И поэтому реально встал вопрос, что экспедиция прекращает своё существование, действие, - отзывается. И тогда Ваня Богачёв сказал: хорошо, давайте, не будем останавливать экспедицию, давайте, я сейчас отказываюсь от участия… а тогда это было престижно – поехать в Китай, на Конгур, - я отказываюсь от этой экспедиции, я вхожу в состав экспедиции, чтобы собой восполнить этот пробел, который существует. Ваня был настолько честен и убедителен, а ход этот был настолько неожиданным, что он вышиб нормальный ход запланированного мероприятия, и было решено, по-моему, с поддержкой Кузьмина Кирилла Константиновича, - давайте, всё-таки Богачёва в экспедицию направим, и тогда экспедиция пусть продолжается. Ваня Богачёв спас экспедицию 1958-го года на Пик Победы. И поэтому последующие его действия, я не погрешу против истины ни на градус, было что? – Ванечка был совестью экспедиции. 

      А между прочим, я, только пожив в Алма-Ате понял все тяготы положения наших альпинистов – советских – в одном плане: потому что идти на сложное, серьёзное восхождение, живя здесь, и вот как идиоты кричать на тренировке, как это делал Ерохин и все, кто с ним, буквально занимаясь пустозвонством по поводу тренировки альпинизмом, они умалчивали, что никаким альпинизмом они не хотят заниматься и хотят заниматься только беготнёй по тропам, по двойкам, по тройкам, да, можно бегать, а настоящий альпинизм, которого они не узнали, который им был страшен, это видно… Ерохин заявил однажды Северный склон Северной Ушбы, не прошёл его, хотя там делать – ни черта. Мало того, что не прошёл, так он ещё…