Публикации Яна Рыбака на Mountain.RU: ► Огород соседа. Продолжение Шамони, ты моя Шамони Боливия - 2001 Грабли

Начало читайте здесь

Вади Рам. Жилище Джина.

Вздувая жилку на виске,
Терзая глаз
И руша рамки,
На вставшей парусом доске
Неутомимый скалолаз
Стремится в дамки...

О Вади Рам сказано и написано так много, что едва ли я смогу добавить что-то новое и существенное.

Но и совсем уж обойти его стороной показалось мне несправедливым, поскольку я бывал там и бываю, и в феврале месяце прошел там прекрасный маршрут в прекрасной компании. Маршрут называется Аль Таламийа, что в переводе с арабского означает "Жилище Джина".

Маршрут этот относится к разряду "бедуинских", т.е. проложенных впервые бедуинами, что вовсе не означает, что они так уж просты. Некоторые молодые бедуины из посёлка Рам в своё время прошли курс скалолазания в Британии, и бедуинский маршрут может включать в себя участки трэдового лазания категорией до 5+/6а (фр.). Главное же, что отличает бедуинские маршруты от маршрутов, проложенных европейскими гастролёрами, – большая общая протяженность, разнообразие рельефа, сложности с ориентированием и головокружительные траверсы, на которых практически невозможно страховаться, и которые в гайдбуке определяют политкорректным словом Exposed … По всем этим признакам, Аль Таламийа – маршрут в высшей степени бедуинский, проложенный не ведающей страха босоногой смуглолицей бестией, в выгоревшей на солнце куфие.

Подробно описывать успешное и практически беспроблемное прохождение мне не очень интересно, по правде говоря.

Скажу только, что присутствовали все атрибуты хорошего приключения: короткие, но порой достаточно напрягающие участки лазания, захватывающие дух пейзажи, честно заработанный скудный ужин, "трёп за жизнь" изнутри натянутых на самый нос спальников, холодная бессонная ночь на скальной террасе, траверсы, после прохождения которых подрагивают пальцы и хочется закурить даже тому, кто не курит и никогда не курил. Временами было реально страшно, и я доволен, что прошел этот маршрут, но вряд ли захочу сделать это ещё раз…

Разве что, в той же компании – с Майей и с Лёхой… :-)

Верхний Зарка Меин и Химара.

Если вы всё ещё считаете, что все пути ведут в Рим, а языки – в Киев, значит вы молоды и наивны, и никогда не искали римскую дорогу, ведущую к верховьям каньона Зарка Меин. Судя по имевшейся у нас в наличии схеме, дорога эта должна была начинаться прямо от асфальтового шоссе, спускающегося от города Мадаба к гостиничному комплексу, который построен иорданцами на горячих минеральных источниках в среднем течении Зарки. В описании маршрута о римской дороге было сказано, что она – римская, шириною 4 (четыре!) метра и по обочине выложена заметными крупными камнями. Это чтобы боевые колесницы римских легионов не улетали в кювет на крутых поворотах.

То ли описание это составлялось во времена Плиния Старшего, то ли автор никогда лично не участвовал в поиске римских дорог, но мы провели шесть долгих и жарких часов пересекая пустыню во всех направлениях. Прежде всего, мы хорошо прогулялись по автостраде, ведущей в Мадабу, проверяя каждое вади, пересекаемое ею, но не нашли ничего, что было бы хоть как-то достойно великой империи.

Постепенно в нашей маленькой группе возникли разногласия. Я верил в схему, Лёша верил в себя, а Лёня верил в здравый смысл римлян и в технику психологического перевоплощения.

"Представьте себе, что вы римляне!" – восклицал он страстно – "разве стали бы вы прокладывать свою дорогу здесь, по этим идиотским холмам?.. Вы провели бы её по долине за во-о-н той большой горой", и Лёня порывался увести нас за гору, которую, судя по схеме, мы не обошли бы и за двое суток.

К счастью, мне трудно представить себя древним римлянином, я – человек мягкий и не воинственный, а Лёха и вовсе клал с прибором на всякие там психологические эксперименты, когда у каждого из нас есть по паре крепких здоровых ног, и за день мы вполне можем прочесать всю пустыню Моаб от Мадабы на севере и до подёрнутых розовой дымкой гор Эдом далеко на юге. Поэтому Лёне не осталось ничего другого, кроме как сетовать на инертность нашего мышления и скудость воображения.

Когда хождение по шоссе окончательно доказало свою бесперспективность, Лёха, которого хлебом не корми – дай только пошастать по пересечёнке, предложил нам возвращаться обратно верхами, траверсируя склоны гор, чтобы попытаться с высоты птичьего полёта разглядеть неуловимое чудо античного дорожного строительства.

На третьем часу наших гуляний по пустынным склонам, Полина вдруг сказала голосом обманутого жизнью и людьми человека: "Я хочу домой. Мне надоело..." Полина – девушка избалованная. Она любит красивые и разнообразные ландшафты, ручьи и водопады, любит спуски по верёвкам и заплывы в изумрудных озёрах. Она не любит ломать ноги на пыльных и жарких склонах, поросших не фиалками и маргаритками, а верблюжьей колючкой, и мне трудно осуждать её за это. К тому же, не исключено, что ей пришла в голову ужасная мысль: она связалась с компанией непроходимых придурков, которые никогда не могут найти то, что ищут. Это уже второй поход, в который Полина рискнула отправиться с нами, а в первом мы искали и не смогли найти каньон Абу Хшейб в Синае. Конечно, мы не раз объясняли Полине, что такого с нами никогда прежде не случалось, и что это даже круто и весело – настоящее приключение, но когда мы второй раз подряд не можем хотя бы просто выйти к началу маршрута, можно только вообразить, что она о нас подумала...

"Полина" – уговаривал я её – "давай поищем ещё немного, а когда мы вернёмся домой, я пошлю официальную жалобу в Рим, папе всех римских дорог на свете..."

Мы вышли на римскую дорогу, когда потеряли уже и последнюю надежду её найти, и шансы на прохождение каньона до темноты, и почти весь свой запас воды. Хвалённая римская дорога выглядела так, что наша Полина, профессиональный археолог и ответственная за опознание римских дорог, долго пренебрежительно морщилась и убеждала меня, что перед нами всего лишь следы древних земледельческих террас, чем, кстати, сильно подорвала мою веру в науку археологию. В три часа дня, одуревшие от жары и безнадёжных скитаний, мы наконец спустились на дно глубокого базальтового каньона, заросшего цветущими кустами олеандра.

В каньоне прячутся от жары два малолетних бедуина и огромное стадо коз. Из антикварного магнитофона проливается надрывающая сердце песнь о нелёгкой доле любящей арабской женщины.

– Интересно, а те козы, которые заняли места на скалах, сделали это исходя из иерархии, типа они – козьи паханы? Или у них тут полный бардак – кто первый пришёл, тот и хозяин?

Я удивлённо смотрю на Лёню. У него ещё остались силы на природоведческие наблюдения...

Полина хочет пить прямо из ручья, несмотря на всё это красноречивое стадо "козлёночков". Мы её отговариваем.

Мы пробежали каньон всего за 4 часа. Каньон – красивый, хоть мы видали места и куда более впечатляющие. Точно такие же базальтовые каньоны, заросшие олеандром, есть у нас на Голанских высотах. Два двухступенчатых водопада с перестёжкой (примерно 10+20 и 20+30 метров) оборудованы отличными спусковыми станциями. Под первым из водопадов – симпатичное озеро, приглашающее к купанию.

Да что тут рассказывать - смотрите:

Мы закончили маршрут к темноте. Признаки его конца возникали в следующем порядке: сперва, в русле ручья появились обрывки полиэтиленовых пакетов, пластиковые бутылки и прочие следы жизнедеятельности так называемых "культурных туристов", которые в отличие от нас, грязных и диких, всегда оставляют за собой столь любимый археологами "культурный слой".

Затем, нам стали попадаться первые горячие ключи, и хотя Лёша убеждал нас, что они "не воняют" и пригодны для питья, вода в них была нездорового мучного цвета и заметно попахивала. В них несомненно можно было свариться и вряд ли - вынырнуть писаным красавцем.

И, наконец, местный мулла запел голосом томного трансверстита, что забавным образом не вязалось с суровой и аскетичной сутью его религии. Вскоре после этого, мы вскарабкались по склону каньона, напоминающему в этом месте крутой бок городской свалки, перелезли через забор и оказались в мире белокаменных отелей, отутюженных, хоть и небритых, восточного вида мужчин и похожих на куколки тутового шелкопряда женщин, но с открытыми, впрочем, лицами.

На выезде из гостиничного комплекса, уже в полной темноте, мы поймали попутку. Точнее – две: три "бедных" студента в обычной легковушке и два богатых – в таком навороченном джипе, что было даже как-то неловко осквернять его своими пыльными задницами. "Новые Иорданцы..." – подумал я – "Суперновые!.."

Мы с Лёней подсели к "бедным" студентам, а Лёша с Полиной – к богатым.

– Вэр ар ю фром? –

– Фром Раша – ответил я, не моргнув глазом, и, в автобиографическом плане, это была безусловная правда.

Хотя подавляющее большинство иорданцев относится к израильтянам вполне лояльно, мы стараемся не афишировать без надобности свою принадлежность к "сионистскому образованию"...

Дорога проходит высоко в горах, и за широкой черной полосой Мёртвого Моря видны огни на израильской стороне.

– Знаете ли вы, что это там такое? – спрашивает нас водитель тоном человека, уверенного, что мы понятия не имеем, что это там такое.

– И что же это там такое? – спрашиваю я заинтересованно.

– Это ИЗРАИЛЬ! – важно и поучающе произносит водитель, словно старая ворона демонстрирующая несмышлёному птенцу особо ядовитую гусеницу.

– Ну конечно я знаю, что там Израиль! Ов ко-оз, ай ноу... – отвечаю я с видом человека, хорошо учившего географию в школе, после чего водитель обменивается со своими попутчиками ироническими фразами на арабском, кивая головой в сторону огней нашей родины и цинично похохатывая.

– Вы знаете, кто эти ребята? – спросил нас Лёха, когда мы высадились на мосту через ущелье Химара и распрощались с нашими арабскими друзьями.

– Кто?

– Они саудовцы!..

Вот это да... Наша грёбанная осторожность навсегда лишила нас уникального шанса увидеть выражение лица саудовца, обнаружившего у себя в машине живого израильтянина!..

Каньон Химара оказался внушительнее Зарки по любому параметру, за какой не возьмись – длиннее, шире, глубже. Вода проточила его в слоях цветного песчаника и известняка, а потому он куда интереснее и разнообразнее Зарки. Кроме того, два его водопада считаются самыми высокими водопадами Иордании – оба по девяносто метров высотой.

У первого же озера Лёха задерживается, чтобы принять утреннюю ванну. Можно подумать!.. Графья Чинковы... Мы с Лёней равнодушно продолжаем по тропе, а Полина, явно не поняв ситуацию, задерживается.

– Ну, как знаете – томно произносит Лёша и демонстративно, с грацией опытного стриптизёра, берётся пальчиками за резинку своих блестящих облегающих панталон.

Полина стремглав проносится вверх по тропе, почти сбрасывая нас в пропасть.

Поздним утренним часом, тем самым, в который так приятно отвалить от компьютера и выпить свой второй чай с масляной булочкой, мы вышли к первому химарскому водопаду. Он был огромен. Широкий каньон прерывался, словно его срезали гигантским ножом. Полина прокралась к краю, осторожно глянула вниз и, отпрянув, засуетилась, заламывая руки. Мы цинично пошучиваем, изображая из себя мачо.

Перед самым обрывом ручей уходит в глубокий скальный желоб, длиной метров двадцать. Там, где он заканчивается, мы долго ищем какую-нибудь станцию или что-то её напоминающее, но скалы у обрыва чисты и не несут на себе никаких признаков человеческой деятельности. Полина пытает нас вопросами, стараясь выяснить, как именно мы собираемся тут спускаться, на скольких точках будет закреплена станция и какого диаметра будет верёвочное кольцо. Мы исследуем скалу, хмуро молчим, и ей кажется, что мы что-то от неё скрываем, хотя мы не скрываем ровным счётом ничего, поскольку скрывать нам абсолютно нечего – мы понятия не имеем, на чем повесим станцию.

Наконец, у самого обрыва, на стыке огромного валуна с правой стенкой мы находим проушину, в которую можно проселить репшнур.

По мере того, как я проселяю репшнур и связываю его в кольцо, до Полины начинает доходить ужасная правда – самый высокий и устрашающий дюльфер её жизни будет закреплён на инфантильной шестимиллиметровой верёвочке. Никогда в жизни я не видел, чтобы женщина с таким жаром интересовалась сугубо техническими параметрами – поперечными сечениями, статическими и динамическими нагрузками, прочностью на разрыв и прочим сопроматом...

Полина тщательно фотографирует нас в процессе работы, документирует станцию, делает зум на завязанном мною узле.

– Готовишь вещественные доказательства?.. – спрашиваю я.

– Нет, это для внуков – отвечает Полина голосом человека смирившегося и готового встретить смерть достойно.

Спуск по водопаду был феерическим, потрясающим, захватывающим дух. Не в смысле скорости и элегантности скольжения вниз по верёвке – как раз с этим у меня были очень серьёзные проблемы, - а в смысле распахивающихся видов: уходящий вниз широким спиральным вихрем и исчезающий в перспективе каскад брызг, пьянящая глубина, гирлянды изумрудных, напоённых водой растений и толстенные пальцы известковых сталактитов, свисающие с исполинского потолка под водопадом, широкая долина, неспешными изгибами сбегающая к Мёртвому Морю.

Сам же процесс спуска был мучителен и больше напоминал промальп, чем так называемый "экстрим" (незаслуженно "опущенное" слово, легкомысленно применяемое сегодня к любому даже самому безобидному аттракциону на свежем воздухе). Первый раз мне довелось спускаться по почти стометровому водопаду, когда верёвки не просто мокры, а находятся непосредственно в струе, и я крупно пожалел о том, что годами презрительно обходил стороной утяжеляющие снаряды в тренажерном зале, считая, что скалолазу ни к чему античный рельеф. Спускался я последним, т.е. – по двойной верёвке, и моя спусковуха была буквально заклинена весом двухсот метров мокрой верёвки. Я работал, как вол, вытягивал пудовик за пудовиком, стонал и ругался матом. Периодически я просто отпускал обе руки, поскольку спусковуха держала мой вес не хуже самостраховки, и тихо парил над облаком радужных брызг, наслаждаясь видами и холодком под ложечкой.

Сдёргивание верёвки также обернулось для нас облагораживающим физическим трудом – мы вытягивали её вчетвером, жумарами, сантиметр за сантиметром в течение получаса.

- А у Лёни ещё есть МЖ!.. – докладывает Полина.

- ???... –

- Ну это... э-э-э... ЖЗ... –

- НЗ? – догадываюсь я

- НЗ, НЗ! – радостно подтверждает Полина. Полина покинула нашу общую первую родину в 13 лет, и такие важные коренные для каждого горника слова, как "рюкзак", "клапан" (рюкзака), "карабин" и "НЗ" остались за бортом её лингвистического ковчега. Рюкзак она называет позорным словом "сумка", а карабин – игривым: "колечко". Ну а запас, тем более - "неприкосновенный", - понятие чуждое и нелепое в мире относительного всеобщего благополучия и достатка...

Самый красивый, нарядный участок каньона Химара, пролегает между двумя большими водопадами. Извилистые желоба, фигурно проточенные водой в известняковых скалах, выкрашены в самые изысканные тона – лимонный, лиловый, салатовый. Они переливаются всеми цветами радуги, словно фингал под глазом на пятый день после сотворения.

Огромные пологие плиты песчаника обтянуты шкурами бордовых питонов. В ручье стоят на якоре живописные флотилии больших зелёных лепёшек. Коровы, откладывающие такие лепёшки, были бы достойны полёта. Изумрудные космы сирен и русалок вьются вниз по течению. Голливудского вида пальмы на кинг-конговых кручах тоскуют по Спилбергу.

Пожалуй, я готов простить многое этому парню там наверху только за то, что он всё ещё забрасывает меня в подобные места.

Ко второму водопаду ведут огромные скальные ворота, приглашающие в никуда. Обычно, с очередного водопада открывается просторный вид на нижележащую долину, но сразу за этим водопадом русло каньона круто поворачивает влево, и ворота эти распахиваются в огромный мрачноватый каменный мешок. Словно ныряешь в открывшийся в земле гигантский провал. Очень впечатляющее зрелище. В отличие от первого водопада, где почти на протяжении всего спуска свободно висишь в воздухе, здесь, большей частью, твои ноги шагают по стене, мокрой и скользкой от речного ила. Воды ручья ниспадают широкими каскадами, ступень за ступенью, расчесывая по пути зелёные пряди водяных растений и укладывая их в простые, но аккуратные прически.

Завершив спуск, мы поспешили сбросить себя осточертевшие обвязки, но – зря. Через пару сот метров мы вышли к ещё одному, совсем небольшому, но абсолютно непроходимому без верёвки водопаду.

Мы с Лёнькой плещемся, фыркаем, отмокаем в его прохладных струях, прощаясь с каньоном Химара и с Иорданией вообще на долгих три месяца. Когда в наши края вновь придёт милосердная ближневосточная осень и отупляющий летний жар отступит на юг в африканские саванны, мы вернёмся сюда снова.

Ещё час ходьбы по широкой долине и мы выходим к Мёртвому Морю – в жару, к воняющему пережаренным асфальтом шоссе, но ничто уже не сможет отнять у нас два упоительных дня, наполненных смыслом, красотой и движением.