При вводе Логина и Пароля,обратите внимание
на используемый Вами
регистр клавиатуры!
|
|
|
|
|
Подсказка
|
||
|
При вводе Логина и Пароля, обратите внимание на используемый Вами регистр клавиатуры! |
||
|
|
|
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
После репрессий — в альпинизм
«Времена не выбирают,
В них живут и умирают». Александр Кушнер
Фрагмент свидетельства о рождении с печатью
В мае 1941 года, в лагере, уполномоченный НКВД выдал отцу паспорт, и его призвали в Советскую Армию. Через много лет мама скажет, что уже задолго до 22 июня знали, что будет война. Мама осталась со мной и моим старшим братом. Так как мама много работала – и мотористкой, и крановщицей, и поваром, я был отдан в ясли-детсад и находился там постоянно. Только иногда мама брала меня в барак. Я стал называть её мамой, когда мне было почти 5 лет, а до этого я считал мамой воспитательницу в детском саду.
У меня нет ни одной фотографии тех лет. Память у меня не очень хорошая, но я помню, что бараки были окружены колючей проволокой, а ворота закрывались. Открыли их лишь в 1945 году. С одной стороны нашего барака за проволокой стояли танки. Я подлезал под проволоку и залезал на танк. Меня прогоняли, а когда мама приходила с работы, ей начальник лагеря давал нагоняй. Пройдет много лет, и меня призовут в армию, где я буду служить механиком-водителем и командиром танков Т-34 и Т-54.
Чётко помню, что радио в бараке не было. Но взрослые хотели знать новости. Над крышей барака проходили провода для радио. Когда мамы не было, взрослые давали мне катушку с тонкими проводами, я лез на крышу и присоединял их к линии. За это взрослые давали мне что-то из еды. Но если было солнце, катушечные провода блестели, и начальство обрывало их палкой. Это было уже в 1944 году, когда наша армия перестала отступать. И я сейчас не могу понять, почему нам запрещали слушать радио.
Отец вернулся в сентябре 1945 года. Он был сапёром. В звании старшины он закончил войну в Берлине. Был ранен в голову в Кёнигсберге, награждён орденами и медалями. После его возвращения нам разрешили уехать из лагеря. В это время ворота в лагере были уже открыты. Сначала уехал отец – он поехал на Украину, в г. Дебальцево Сталинской области. Там он устроился на завод газоэлектросварщиком – он освоил эту специальность ещё до войны, находясь в лагере.
Берлин, 1945 год. Справа – Байбара С. А.
После этого ранней весной 1946 года с мамой и старшим братом мы уехали к отцу, и там я пошёл в школу. Жили мы в посёлке Победа, где нам дали небольшой деревянный дом, запомнившийся клопами, от которых невозможно было избавиться. Родилась сестра.
Страшную голодную зиму 1946–1947 гг. мы пережили с большим трудом, только благодаря находчивости мамы и трудолюбию отца, который был лучшим специалистом в своём деле. В соседнем доме на почве голода женщина сошла с ума и зарубила своего мужа, чтобы сварить еду. Весной стали варить всё, что вырастало. Всё время хотелось есть.
Когда были в лагере, на Урале, такого не было. Запомнилось, что там мы нередко ели кукурузную кашу, и в эту голодную зиму она часто снилась мне. В один из дней я убежал из дома, пришёл на станцию и сел в первый попавшийся поезд, чтобы уехать на Урал. Мне было 7 лет, и детские воспоминания о еде подтолкнули меня к этому. Уехал недалеко, был задержан милицией и передан отцу на железнодорожной станции. Отец сразу повёл меня в школу.
Мы вошли в комнату, где был мой класс, и отец сказал при учительнице, чтобы я встал на колени и попросил прощения у класса, так как все ученики искали меня. В отличие от старшего брата, который был тихоней и отличником, я был непослушным, и моим «воспитателем» был армейский ремень отца. У отцовского ремня было два назначения: править опасную немецкую бритву Solingen и лупить меня.
После страшной голодной зимы, как только урожай зерновых был убран, женщины устремились собирать колоски. Но это не разрешалось. Вдоль полей ездили на лошадях объездчики с нагайкой, и если ловили собиравших колоски, это грозило им неприятностями, вплоть до расстрела. Но надо было выживать. И женщины, спрятавшись в лесу и выждав момент, когда объездчик уезжал далеко, вскакивали и собирали колоски. Мама всегда брала меня с собой. Меня посылали на разведку, и я давал им знак, что можно выходить на поле. Однажды я не успел удрать от объездчика, который хлестанул меня нагайкой, и шрам от этого держался несколько лет.
Через несколько лет мы уехали в г. Славянск Сталинской области. Моего отца, как хорошего специалиста, пригласили на завод «МАШМЕТ», пообещав дать квартиру. В этом городе началась моя спортивная жизнь – я стал заниматься спортивной гимнастикой в детской спортивной школе. Мой первый тренер – Михаил Тимофеевич Чумаченко.
Были какие-то соревнования по плаванию среди школьников на открытой воде, и я в них поучаствовал. И был не последним. Тогда я впервые увидел, как надо плавать брассом, и сам стал осваивать эту технику. Меня включили в сборную школьников города и отправили на областные соревнования в г. Жданов (Мариуполь). И хотя моим основным занятием после школьных уроков была гимнастика, я ещё играл в волейбол, баскетбол, городки и участвовал в соревнованиях по лёгкой атлетике.
Я стал хуже учиться, и однажды родители мне сказали, что до тех пор, пока у меня будут тройки в школе, на тренировки по гимнастике меня не пустят. А я уже тренировался по второму разряду и гордо носил зелёный значок третьеразрядника. В результате я закончил седьмой класс с отличием и продолжал тренироваться.
ГУЛАГ напомнил о себе при приёме меня в комсомол. Принимали в горкоме ВЛКСМ. Перед этим мы зубрили устав и готовились отвечать на такие вопросы, как «Хорошо ли жить в Советской стране, в то время как капиталисты угнетают рабочий класс?». Дошла очередь до меня. В комнате сидели секретарь горкома ВЛКСМ, секретарь комитета комсомола школы и какой-то мужик, который сразу задал мне вопрос: «А где твои зубы?». Здесь своя предыстория. Отец на заводе сделал мне стальные сани. Тогда многое невозможно было купить. Однажды, лёжа на санках на животе, я на спуске врезался в камень, и были выбиты не только передние зубы, но и разорваны губы.
Услышав вопрос про зубы, я встал и вышел из комнаты. Меня вернули и стали успокаивать. В комсомол меня приняли. Отец пришёл с работы мрачный, снял с гвоздика ремень и, не говоря ни слова, хлестанул меня. Я спросил: «За что?!». Отец ушёл в другую комнату. Мама сказала, что отца вызвал секретарь парткома завода. Это и был тот мужик, который мне задал каверзный вопрос при приёме в комсомол. Он стал орать на отца за то, что он неправильно воспитывает сына. И чтобы отец не забывал о том, что его семья – лагерники.
После окончания седьмого класса отличником родители направили меня учиться в Механический техникум на отделение «Горное Машиностроение», потому что там была самая высокая стипендия. Экзамены при поступлении сдавать мне было не нужно. Меня никогда не тянуло к технике, но меня и не спрашивали, хочу ли я обучаться этой специальности. А вот гимнастикой я был поглощён полностью. В техникуме преподаватель физкультуры предложил спортивным ребятам велосипеды с условием участвовать в соревнованиях. Не все захотели соревноваться, в конце концов остался один я. И выполнил второй разряд, соревнуясь со взрослыми.
Моим кумиром по гимнастике стал Женя Максименко, который учился в Горно-металлургическом техникуме в Кривом Роге, где я продолжил учёбу после перевода с отделения «Горное Машиностроение» из Славянска. Мы подружились. Он называл меня романтиком. Женя был кандидатом в сборную Украины, но рано ушёл из жизни – у него был порок сердца.
Мой друг Женя Максименко
Когда понадобилось выступить на соревнованиях за техникум в прыжках с шестом, я согласился. И благодаря навыкам в гимнастике смог даже выполнить третий разряд по этому виду спорта. Окончив техникум, я рассчитывал на хорошее распределение на работу, так как учился неплохо и у меня были заметные успехи в гимнастике, что в те годы имело значение. Мой тренер ходатайствовал обо мне как о перспективном спортсмене. Увы! Главный в комиссии по распределению предложил мне Норильск или Магаданскую область. Потом тренер мне сказал, что моё репрессированное прошлое было определяющим в распределении на работу не в центре страны.
Я мало прожил с родителями – с 1939 по 1946 гг. лагерные ясли-детсад, до 5 лет практически без матери. А после 1954 года я уехал на учёбу в другой город. Дома никогда не говорили о том, что мы репрессированные. И если я слышал о репрессиях, то не задумывался об этом. В это время по возрасту у меня были другие приоритеты: учёба, спорт и поиски возможностей подзаработать. Я подрабатывал на толкучках, перепродавая пластинки и книги. Семья была очень бедной, и мне никогда не присылали деньги – слали только фанерные посылки с едой. Именно моё распределение после окончания техникума впервые заставило меня задуматься о репрессиях.
Ведь именно поэтому я плыл на том теплоходе в 1957 году. Меня ждал Норильский Горно-металлургический комбинат, куда я мог добраться по р. Енисей через г. Дудинку.
На теплоходе были комсомольцы-добровольцы, ехавшие по путёвкам на Север по призыву партии, вольнонаёмные, выпускники техникумов и институтов по распределению. Были и так называемые «асоциальные граждане». Над теплоходом и рекой часто звучала популярная в то время песня «Огней так много золотых на улицах Саратова» из фильма «Дело было в Пенькове». (Привет хорошим альпинистам из Саратова братьям Богомоловым!)
В г. Енисейске сделали остановку. Я купил горячую картошку и, поедая её, и подумать не мог, что через много лет пересекусь с уроженцем этих мест и одним из столпов советского альпинизма. К тому моменту я ещё никогда не видел горы и ничего не знал об альпинизме.
Дальше у нас была остановка в с. Курейка. Каждый пароход обязательно причаливал здесь, потому что именно здесь был в ссылке Сталин. И я потом гордо писал родителям, что был в музее его имени – с 1938 года экспозиция была открыта в рыбацком домике, где жил Сталин, а в 1952 году вокруг домика построили специальный павильон. (Официально музей существовал до 1961 года. Но после смерти Сталина в 1953 году его посещение перестало быть обязательным для всех проезжающих).
Затем была остановка в г. Игарка, где было много объявлений «НЕ КУРИТЬ!». В 1962 году в клубе Педагогического института им. А. И. Герцена я буду слушать песню А. Городницкого «Деревянные города», которую он напишет в 1959 году после посещения Игарки.
Приплыли в Дудинку. Ехали по железной дороге 114 км в обычных товарных вагонах, сидя на своих вещах. В Норильске на «тюремном воронке» я приехал в барак посёлка Строителей. Дали мне койку. Контингент вокруг был ещё тот: воры, проститутки – нередко бывшие комсомолки, аферисты, приехавшие за длинным рублём. Пьянство. Поножовщина. Убийства.
В Норильске, октябрь 1957 года
Через месяц меня перевели в общежитие ИТР (инженерно-технических работников) на Октябрьской площади. Вход был со двора, и при выходе на площадь для посадки на «воронок», который вёз на работу, нужно было проходить под аркой по стенам с металлическими поручнями. Я понял их назначение зимой, когда пришла знаменитая «чёрная пурга». Это выражение появилось в Норильске с января 1957 года после страшной стихии, которая несколько суток не прекращалась и сносила ураганным ветром всё на своём пути. Без поручней было невозможно выйти со двора.
Меня поселили в комнату, где жили уже два человека. Один из них, Анатолий, приехал по направлению с Сахалина. Другой мужчина был гораздо старше нас – его звали Тойво Парко. Тойво был советским финном, ленинградцем. Он не работал и ждал отъезда на «Большую землю» после освобождения из лагеря.
С Тойво Парко в общежитии ИТР
Во время войны с Финляндией коммунист Тойво находился в составе разведгруппы и был заброшен в тыл финнам. Их поймали и посадили в финскую тюрьму. Наши войска перешли в наступление, и их освободили. И как поступили с ними, побывавшими в плену? Их отправили в тюрьму на Урал. Тойво рассказывал, что, сидя в тюрьме, думал, что закончится война, во всём разберутся, и он выйдет на свободу.
Но в 1945 году их увезут в Красноярск, где посадят на пароход, чтобы отвезти в Норильск. Некоторые заключённые, узнав об этом, бросались в Енисей и погибали. Начиная от финской кампании и до 1957 года Тойво ничего не знал о своих родных. Удивительно, но у него не было озлобленности за свою исковерканную жизнь. Через пару месяцев, когда я вернулся с ночной смены, он встретил меня зарёванный и стал показывать бумагу, где было написано, что нашлась его сестра в Ленинграде.
Отдел кадров Норильского Горно-металлургического комбината направил меня на ремонтно-механический завод, где я стал работать токарем. Поставили меня на огромный токарный американский станок Axelson. До этого у меня была небольшая практика работы на советском токарном станке ДИП (в названии зашифрован лозунг тех лет – «Догнать и перегнать»). На американский станок устанавливалась огромная штанга, на конце которой нужно было нарезать дюймовую резьбу. Штанги применяли для бурения скважин, куда потом закладывали взрывчатку. И таким образом – то есть открытым способом – добывали породу, которую на грузовиках «Татра» везли на металлургический завод.
Я по своему складу – не технарь. Мне было страшно и от вида такого станка, и от самой громадной штанги. Я работал в три смены. Меня выручал мой напарник на станке Илья, который был лучшим токарем на заводе, но пьющим. После своей смены он уступал станок мне и почти сразу доставал бутылку спирта и банку зелёного горошка. Нередко он засыпал у станка. Меня удивляло, как он, в стельку пьяный, помогал мне «ловить сотки» для нарезания дюймовой резьбы.
Мороз был тогда 35–45 градусов, и штанги ломались именно в области свинчивания. Перед взрывом был сигнал, по которому мы спускались в подвал. Нередко куски породы прилетали на станки. Илья меня многому научил, так как он был асом-токарем и часто именно от его умения при ремонтных работах зависел весь цех.
В цехе работали на разных станках бывшие зеки разных национальностей, немного вольнонаёмных, бывшие уголовники. Помню, как одному станочнику срочно понадобился специальный резец, который хранился в его шкафчике, а ключ от замка он оставил дома. Для того, чтобы вскрыть замок, привели бывшего уголовника – своего рода «знаменитость» в этом деле. Он открыл шкафчик, и ему за это была выписана премия. На станках работали и бывшие партийные работники, даже республиканского уровня.
В конце сентября меня отправили в Дудинку, так как из-за обмеления р. Ангары брёвна, необходимые Норильску, приплыли поздно. Вот что об этом писала газета «Заполярная правда» от 9 октября 1957 года:
«Около тысячи норильчан выехали на помощь дудинским портовикам. Крепкие молодые парни и пожилые мужики в длинных резиновых сапогах стоя работали в холодной воде-шуге р. Енисея. До ледостава нужно было выкатать из воды около 70 тысяч кубометров древесины – крепление для шахт. Работа была тяжёлая: «чалили» (передвигали) брёвна к берегу багром и пешней».
В первый же вечер я пошёл в школу и договорился, что после работы буду приходить в маленький спортзал для тренировки. Там были шведская стенка, турник и снаряд «козёл». Жили мы в здании Дудинского порта. После работы и тренировки в школе я валился с ног, но заснуть было трудно, так как вокруг шумели-разговаривали мужики, подогретые спиртом. Из десяти ими произносимых слов восемь было матерных.
Я спал на втором этаже. Рядом со мной оказался крепкий мужик с лицом полярника. Когда он узнал, куда я исчезаю после работы, то взялся меня опекать. Его почему-то все слушались, хотя он не орал и редко матерился. Но стоило ему сказать, что Виктору мешают спать, как сразу наступала тишина. Я вспоминаю его до сих пор.
Работа меня мало интересовала – все мои желания были связаны с Дворцом спорта. Но видно, что-то по работе у меня все-таки получалось. Меня перевели из токарей в технологи механического цеха, а затем – назначили инженером-технологом. МНЕ БЫЛО 19 ЛЕТ. Я думаю, что здесь сыграло свою роль и мнение рабочих цеха, с которыми начальство считалось. Всё же это были уже другие времена. Внедрялась сдельная система, и от организации работы в цехе зависело и быстрое выполнение заданий, и зарплата рабочих.
Норильск, 1958 год
Страница трудовой книжки с записями о назначении на должности
У меня рано появилось чувство ответственности при выполнении любой работы. Я до сих пор не могу забыть отношение ко мне рабочих цеха, этих норильских мужиков, которым я годился в сыновья. Они помогали мне и слушались меня.
Когда я оформился на работу, то сразу же стал тренироваться во Дворце спорта. Моими тренерами были Марат Елканидзе, сам действующий гимнаст, и Николай Толкачев, будущий тренер олимпийского чемпиона Николая Андрианова. У москвича Марата была великолепная гимнастическая школа, и он был запасным кандидатом в сборную СССР на Олимпийских играх в Мельбурне. До Норильска Марат учился в погранучилище, но там что-то пошло не так, и, чтобы избежать наказания, он уехал в Норильск.
Я вошёл в сборную команду Норильска, причем не только по гимнастике, но и по плаванию. Мы выехали в Красноярск и стали чемпионами края по спортивной гимнастике. Я занял первое место по плаванию в своём виде, и меня отправили в Новосибирск готовиться к первенству Сибири и Дальнего Востока – были такие соревнования («Советский альпинизм и олимпийцы»).
Вернувшись в Норильск, я вскоре получил повестку в армию. Её получили и мои друзья – гимнасты из сборной: Володя Гетманов и Валера Гусев. Мы были очень дружны – настолько, что Володя, у которого было высокое давление, для того, чтобы пройти медкомиссию и уехать вместе служить, наглотался таблеток и сбил давление. И мы на том же гулаговском теплоходе отправились в Красноярск.
В трюме обосновались призывники с уголовными замашками. Они «верховодили» на корабле. Нас не трогали – мы трое держались вместе, и о нас знали, что мы спортсмены. В трюме была криминальная обстановка: играли в карты, пьянствовали и дрались. В центре сидел главный, весь в наколках и на руках до локтей часы, а вокруг него – «шестерки».
Нас сопровождал от военкомата капитан. Он всё время был пьяный, и видно было, что побаивался наводить порядок, хотя и был с пистолетом. По прибытии в Красноярск нас выпускали с теплохода строго по одному и отводили в сторону на берег. Выяснилось, что пропал один призывник, и нас допрашивали и проверяли вещи.
Мы втроём рассчитали, что в Красноярске нас направят в спортроту, и мы продолжим тренировки. Но спортроты не было, и нас направили в танковую часть, где пришлось учиться в течение года. Рухнули планы на регулярные тренировки, и мы отпрашивались у командиров на тренировки в город. И даже попытались заручиться поддержкой цирка, руководство которого обратилось в воинскую часть с просьбой отпускать нас на представления с акробатическими и гимнастическими номерами.
Один раз удалось вырваться на сбор в Новосибирск, и там на соревнованиях я стал призёром города. Через год меня направили в Казань, где в должности командира танка и механика-водителя я пробыл два года. Здесь мне повезло, так как в части оказался старший техник-лейтенант Виталий Маркин, который был гимнастом и тренировался по программе мастеров.
Он мне начал помогать в тренировках, и меня стали отпускать в город, в спортзал «Динамо». Я стал призёром Казани в соревнованиях по спортивной гимнастике. И с Виталием мы участвовали в соревнованиях на первенство Приволжского военного округа. У меня была сильная мотивация к занятиям спортом.
Я вставал раньше подъёма, уходил в спортзал, а затем вставал в строй и убегал на общую зарядку. За свою часть я бегал в лыжных гонках патрулей и участвовал в соревнованиях по лёгкой атлетике. На третьем году службы меня стали уговаривать быть секретарём комитета комсомола батальона.
Я всегда избегал общественной работы и соглашался быть только членом Совета физкультуры. Но здесь я сдался. Мне пообещали, что будут чаще отпускать на тренировки и разрешат посещать подготовительные курсы для поступления в институт, что позволит мне досрочно уволиться.
Для меня это закончилось печально, так как весной командир батальона обманул солдат, не сдержав обещания дать им отдых, и я перед строем сказал ему об этом. Пошёл к замполиту и написал заявление об отказе быть секретарём комсомола. Все планы рухнули. Но меня спасло то, что через пару месяцев этого командира батальона сменили, и начальник политотдела помог мне вернуться на подготовительные курсы и продолжить тренироваться.
Помогло и то, что на крупнейших учениях под с. Тоцкое Оренбургской области (там, где в 1954 году был произведён взрыв атомной бомбы) мой танковый экипаж был награждён. И я поехал в Ленинград поступать в институт. Поступил и представить себе не мог, что первый предмет – «Анатомия человека» – перевернёт мою жизнь. И через много лет окажет большое влияние на моё будущее увлечение альпинизмом.
В 1989 году в ленинградской газете «Смена» публикуется статья «Шаг из строя». Корреспонденту этой газеты Еве Василевской я рассказал о случае с командиром батальона, так как, работая в институте, сталкивался с преподавателями, моими коллегами, которые нередко унижали студентов, зная, что те зависят от них. В это время главным редактором газеты был М. С. Вьюгин – именно он был инициатором переименования Ленинграда в Санкт-Петербург.
Анонс статьи «Шаг из строя» в номере газеты «Смена» от 1 марта 1989 года
В газетах печаталось немало статей перестроечного времени. И студенты стали больше заявлять о своих правах на уважение. А немного ранее в газете «Вечерний Ленинград» в статье «Когда учёные мужи потеснились…» были такие строчки:
«Т. Ефремова: - Мы тоже ведем опрос в студенческих группах – предварительный. И, пожалуйста, пример того, что это дает. На одной кафедре сложилась ситуация, когда преподавателя не хотели переизбирать. А студентам он очень нравился – прекрасно вёл занятия. Его переизбрали на заседании учёного совета перевесом в 5 голосов – и все эти голоса были студенческие».
Статья «Когда учёные мужи потеснились…» в номере газеты «Вечерний Ленинград» от 18 апреля 1988 года
У меня никогда не было желания командовать коллективом – я со школьных лет был человеком-одиночкой. Рано стало проявляться чувство ответственности за то, что я делал. Николай Чёрный в плохом фильме об Эвересте справедливо говорит, что в горах у альпинистов, как и в обычной жизни, поведение мало различается. Для меня всегда было важным быть самим собой в любых условиях, не оглядываясь на коллектив. Стадное мышление – это не для меня, но жить с этим нелегко.
Я хотел стать мастером спорта по спортивной гимнастике, но в 1963 году получил серьёзную травму плеча, которая не позволяла мне выполнять упражнения на кольцах. Для меня это была трагедия. Я стал заниматься прыжками в воду с трамплина и вышки. Благодаря акробатическим навыкам это у меня неплохо получалось. Но пришлось прекратить из-за проблем с ухом – последствий баротравмы в армии.
Так как я неплохо плавал, то попробовал заняться подводным плаванием. Моим тренером был Анатолий Иванов, мастер спорта, дублёр знаменитого Ихтиандра в фильме «Человек-амфибия». Всё получалось. Но опять ухо! Я не мог опускаться на глубину.
В 1964 году я развёлся. Летом 1965 года, имея длинный отпуск, лишённый занятий спортом, которому отдавал всё своё свободное время, я не знал, куда себя деть. Увидел объявление – продаются турпутёвки на Кавказ, в посёлок Архыз. Мне было уже 26 лет, когда я впервые попал в горы.
Из посёлка Архыз шли в Красную Поляну. На турбазе в Архызе были и «дикие» группы. Утром пошёл умываться, и какой-то мужичок долго не освобождал кран. Я ему говорю: «А нельзя ли побыстрее…». В нашей группе был доцент из холодильного института, и он мне тихо говорит: «Ты что! Это же Игорь Тамм, нобелевский лауреат».
Потом наш инструктор сказала, что Тамм был с группой москвичей, в которую входила и Валентина Чередова (знаменитая спортсменка, альпинист, жена Виталия Абалакова). Этот поход в горах был для меня лёгкой прогулкой – физически я был хорошо подготовлен. Инструктор сказала мне, что советует мне ехать в альплагерь.
На следующий год я купил «горящую» путёвку в альплагерь «Айлама» на пятую смену. Мне всё давалось легко, и я получил отличную характеристику. Был очень удивлён, что в г. Кутаиси, откуда летел в Корульдаши, в автобусах и частных машинах были портреты Сталина. Сейчас имею право написать с юмором: мне было всего лишь 27 лет, а я уже был обладателем значков «Турист СССР» и «Альпинист СССР». И уже серьёзно: горы навсегда вошли в мою жизнь.
Удостоверения о награждении значками «ТУРИСТ СССР» и «АЛЬПИНИСТ СССР»
Я не занимался ни в какой альпсекции. За третьей «горящей» путёвкой я пришёл опять к С. М. Кершу. Он, видно, меня запомнил и, узнав, что я тренируюсь сам и работа моя связана с медициной, сказал, что мне надо в «Спартак». Я съездил в альплагерь «Красная Звезда», выполнил третий разряд и осенью пришёл в «Спартак».
Первым человеком, с которым я здесь познакомился, был Олег Борисенок. Расспросив меня, он сказал, что я должен в воскресенье быть на тренировке в Токсово на «спартаковской» базе. С того дня и по настоящее время связь с Ленинградским альпинистским «Спартаком» стала для меня одним из лучших отрезков моей жизни.
Дальше я стал получать в «Спартаке» путёвки в альплагеря, ездить на сборы. Нашими тренерами были А. Колчин и И. Коркин. Так как в «Спартаке» было несколько секций – просвещения, торговли, медработников и связи – то были и тренеры, прикреплённые к ним. У медработников был тренер А. Пенин, который был сторонником длительных лыжных тренировок.
Саша Колчин был приверженцем ударных нагрузок. За короткое время он предлагал нам во время бега такое количество крутых подъёмов, что глаза «вылезали из орбит». Противоположностью были тренировки у И. Коркина, где он, наоборот, постепенно и мягко подводил к пиковым нагрузкам.
В 1972 году сборная команда альпинистов ленинградского «Спартака» совершает восхождение на пик Коммунизма, и на спуске погибают три участника: А. Колчин (однофамилец моего тренера), Б. Коржавин и А. Боровиков. После этого принимается решение летом 1973 года спустить тела погибших с плато пика Коммунизма.
Обсуждение велось ведущими альпинистами под руководством П. Буданова, и новички-разрядники при этом не присутствовали. Ко мне подошел Юрий Гержберг и сказал, что при спуске и доставке тел к месту захоронения в Ленинграде надо осуществить их сохранение, но никто не знает, как это сделать. «Ты анатом и, может, знаешь, как это сделать?» – спросил он меня.
Я работал на кафедре нормальной анатомии Первого Ленинградского медицинского института, и, помимо преподавания, у меня была особая обязанность – обеспечивать учебный процесс трупным материалом (трупами и органами) для препарирования. Ещё будучи студентом, я очень любил препарировать. Звучит кощунственно, но это особенности профессии.
1 ЛМИ. На практических занятиях
Для того, чтобы студенты могли препарировать, я должен был качественно законсервировать трупный материал. В просторечии моя хозяйственная должность называлась «заведующий трупохранилищем». Выполняя свою первую научную работу, я с эмалированным ведром ехал по Невскому проспекту в Мариинскую больницу за органами умерших.
Иногда я препарировал дома по ночам. Меня привлекало бальзамирование трупов и органов. И я сказал П. П. Буданову, что решу вопрос с сохранением тел погибших для их последующего захоронения после спуска. У меня был почти год для экспериментов с трупами на кафедре. Мне нужно было эмпирически подобрать консервирующий раствор для сохранения тел, побывавших в условиях резко меняющихся температур от плюсовой до минусовой, как это бывает в горах.
Старт гонки Памяти погибших альпинистов «Спартака», 1973 год. А. Колчин, В. Байбара, О. Борисенок
Летом 1973 года я впервые оказался на Памире и поднялся с командой на плато пика Коммунизма к телам погибших ребят. Руководил процессом Олег Борисенок, корректируя действия с П. П. Будановым, который находился в базовом лагере. С плато я спускался раньше нашей транспортировочной команды. Неважно себя чувствовал Саша Колчин, и Олег Борисенок отправил меня с ним вниз. Это не повлияло на выполнение моих обязанностей.
Памир, пик Коммунизма, 1973 год. После спуска погибших. Фото А. Пепина
В этой экспедиции я понял, что хорошо переношу высоту. Сан Саныча Колчина считаю своим тренером. Во время спуска ему было тяжело, но он пытался подсказывать мне, как правильно действовать. Свою работу по сохранению тел погибших ребят я выполнил. Моё участие в этой поездке подтвердило, что горы – это возможность узнать свои слабости, которые надо научиться преодолевать.
А. Колчин и В. Байбара на Сулейман горе, г. Ош
Я мало тренировался в коллективе, так как у меня не хватало для этого времени: работа, наука, диссертация (без аспирантуры), семья, жизнь в коммунальной квартире, отравленной антисемитизмом соседей, травивших мою жену за её 5-й пункт и т. д. И я самостоятельно тренировался по остаточному признаку – то есть, когда мог и когда было время. Я редко выезжал на скалы, но в горах меня выручали мои многолетние занятия гимнастикой и другими видами спорта.
Переломной точкой в моём увлечении альпинизмом следует считать 1975 год, когда я получил письмо от В. Н. Шатаева, которого я тоже считаю своим тренером, с предложением участвовать в экспедиции по спуску тел погибших на пике Ленина в 1974 году. Здесь опять сыграла роль моя профессия анатома, и задача передо мной была той же, что в 1973 году.
В. Шатаев и В. Байбара, Памир, пик Ленина, 1975 год. Фото В. Машкова
Так как к трагедии 1974 года было приковано внимание всего альпинистского мира, я, выполняя свою работу, предложил В. Н. Шатаеву ограничить доступ посторонних к телам погибших женщин. И это было правильным решением. Опыт моей работы заведующим трупохранилищем на кафедре показал мне, что встречается немало людей, проявляющих нездоровый интерес к умершим. После этой экспедиции по инициативе В. Н. Шатаева меня включают в состав команды, совершавшей восхождения с лучшими советскими и американскими альпинистами в 1976 и 1978 гг.
Экспедиция в 1976 году проводилась в районах Артуча, Ала-Арчи, Домбая и а/л Узункола. В. Н. Шатаев поставил задачу мне, а в реальности – и себе: я, чистый перворазрядник, должен стать КМС. Мы много ходили в «двойке», и к окончанию экспедиции задуманный им план был выполнен. После этого В. Н. Шатаев сказал мне, что я должен решить, по какому пути мне идти дальше: участие в различных командных соревнованиях или поездки в экспедициях в разные горные районы.
К этому времени я уже имел представление, как готовятся команды для участия в чемпионатах, как отрабатывается техника работы в связках на скалах, как проводятся совместные тренировки и т. д. Из-за моей занятости это было не для меня. Моя дальнейшая жизнь в горах была связана с работой в МАЛ (Международном альпинистском лагере) тренером, спасателем и гидом с иностранными альпинистами, когда это стало возможным. Я реально понимал, что всем моим многочисленным высотным восхождениям я обязан быстрой адаптацией к высоте за счёт многолетней физической подготовки. И всё же я считаю себя параальпинистом, так как попал в альпинизм поздно, и у меня не было времени осваивать технику альпинизма детально.
Мой коллега по профессии профессор Л. Этинген опередил меня с термином «параальпинизм», написав книгу «Записки параальпиниста». Некоторые сведения из его «Записок» я использовал при обучении студентов.
О репрессированных альпинистах я задумался впервые в 1971 году. В моей жизни перед этим произошёл целый ряд событий. В 1969 году я, ассистент кафедры, увольняюсь с работы. У меня родилась дочь. Антисемитская жизнь в коммуналке стала невыносимой. И, по договорённости с заведующим кафедрой медицинского института в г. Орджоникидзе (Владикавказ), где мне была гарантирована должность преподавателя, я с маленькой дочкой уезжаю туда. Там жила моя тёща в прекрасной квартире.
Но, увы, пришлось столкнуться с особенностями местного менталитета. Ректор института взял на свободную ставку ассистента своего родственника, не согласовав это с заведующим кафедрой профессором В. В. Федяем. Моё заявление о приёме на работу было подписано за месяц до моего приезда. Профессор Федяй попросил меня не уезжать. Он был очень порядочным человеком и, как анатом Ленинградской школы, был в своё время направлен на Кавказ ведущим анатомом СССР академиком Д. А. Ждановым. В. В. Федяй уволился, и мы с ним уехали в г. Нальчик, где в университете он получил кафедру на медицинском факультете.
В эти годы республики СССР получили право на базе педагогических институтов создавать университеты, и было престижно иметь медицинский факультет. В это же время в Кабардино-Балкарии была мощная (чемпионы СССР) команда альпинистов «Спартака» во главе с капитаном В. Наугольным. В университете работал Ш. Тенишев, спартаковец и начуч (начальник) альплагеря «Шхельда». Он познакомил меня с Толей Лежениным, членом сборной команды. Именно с А. Лежениным в день рождения вождя затащили бюст Ленина на Ак-Кая – Кара-Кая. Ш. Тенишев помог мне получить путевку в альплагерь «Шхельда».
На кафедре, кроме муляжей для изучения студентами анатомии, больше ничего не было. Но специфика этого предмета такова, что обучение надо проводить на человеческом материале. С профессором мы много препарировали, чтобы студенты видели, как реально выглядят органы человека.
Определившись с темой моей научной работы, я начинаю разрабатывать новую методику для изучения мелких сосудов (микроциркуляторное русло). Работал много. Профессор меня отговаривал и советовал вернуться к традиционным методикам, ссылаясь на ведущих анатомов. Проработав около года в Нальчике, мы с профессором уехали. Профессор получил кафедру в Калининграде, а я вернулся в Ленинград.
Тогда, чтобы занять место преподавателя в вузе, нужно, чтобы была свободная ставка, необходимо было пройти конкурс и т. д. Реально я остался «на улице». Но с одной поправкой – я разработал новую методику изучения мелких сосудов, которая была очень нужна специалистам, изучавшим кровоснабжение органов и тканей.
По возвращении в Ленинград работаю старшим лаборантом – хранителем музея кафедры нормальной анатомии Военно-медицинской академии. На заседании общества анатомов, гистологов и эмбриологов выступаю с докладом о моей новой методике, и это помогает мне в работе. Завкафедрой нормальной анатомии Военно-медицинской академии Герой Советского Союза Е. Д. Дыскин представляет меня начальнику академии и просит для меня получить внеочередное место аспиранта.
Меня приглашают в аспирантуру в Институт физкультуры им. П. Ф. Лесгафта на кафедру анатомии. В те годы был порядок – тебя могли принять, если были свободные ставки, а если их не было, как в то время, предлагалось ждать. Но у меня была семья, и даже свободная ставка аспиранта не позволила бы нам выживать.
Так получилось, что из-за моей методики, применение которой позволяло расширить знания о сосудах, ко мне стали обращаться коллеги из многих городов СССР. Очень настойчиво приглашал на кафедру в Первый мединститут профессор М. Г. Привес, который организационно решил мою судьбу, приняв меня на должность старшего референта Оргкомитета Международного конгресса анатомов. Оргкомитет находился на кафедре, и я получил не только работу на один год, но и возможность заниматься диссертацией без аспирантуры.
После проведения конгресса анатомов, получив благодарность министра здравоохранения СССР Б. Петровского, в ожидании, пока профессор М. Г. Привес добьется ставки ассистента персонально для меня, я получаю приглашение на работу младшим научным сотрудником в Институт биофизики МЗ СССР. В реальности это была работа по хоздоговорной теме этого института с лабораторией Рентгено-радиологического института под руководством члена-корреспондента АМН Г. С. Стрелина. Для этой работы был необходим допуск секретности, который я долго не мог получить.
Работа была экспериментальной, связанной с облучением разных животных. От Института биофизики координатором был выдающийся иммунолог академик Р. В. Петров. Конкретно я занимался изучением состояния костного мозга у собак и обезьян после облучения. Интересно было работать в Сухумском питомнике обезьян при НИИ экспериментальной патологии АМН СССР.
Мой руководитель Г. С. Стрелин часто расспрашивал меня о моем увлечении альпинизмом. Он хотел, чтобы я продолжал работу в его лаборатории, часто брал меня с собой в поездки на конференции и в лаборатории подмосковных городов. Однажды он сказал с юмором, что для меня есть прекрасная тема докторской диссертации: «Влияние сухих кавказских вин на пищеварение у овец». «Если ты согласишься, то лаборатория будет процветать. Ты будешь ездить на свой любимый Кавказ, а сотрудники будут хорошо питаться и попивать сухое вино», – шутил он.
В 1971 году во время одной из поездок в Москву мы пошли в гости к Р. В. Петрову. Г. С. Стрелин сказал мне, что Рэм Викторович любит туризм и недавно вернулся из Якутии. Говорили и об альпинизме, и в ходе этой встречи я впервые услышал несколько фамилий репрессированных альпинистов и узнал, что долгое ожидание допуска меня к работе было связано с моим прошлым. Именно эта встреча заставила меня задуматься о репрессиях горовосходителей в Советском Союзе. Впоследствии с некоторыми из них я встречался в горах.
В 1980 году я работал тренером и спасателем в Международном альпинистском лагере «Кавказ» и познакомился с Арием Иосифовичем Поляковым, который отвечал за хозяйственные вопросы лагеря. Конечно, его имя было мне известно. Он много писал об альпинизме в газетах, журналах, а также написал книгу «Труженики гор». Однажды меня послали помочь ему при получении продуктов, и, увидев дефицитные импортные компоты, я сказал, что в первый раз пробовал их в 1957 году в Норильске.
Арий Иосифович удивлённо посмотрел на меня, сказал, что тоже там был, и расспросил меня, как я там оказался. О себе он ничего не рассказывал, а я его не стал расспрашивать. Он стал опекать меня. Б. Л. Элконин, врач МАЛ «Кавказ», сказал мне, что А. И. Поляков сидел там. На Mountain.RU можно прочитать об этом в одной из статей П. П. Захарова «Альпинисты – жертвы политических репрессий».
В книге К. Б. Клецко «Мгновения, принесённые с вершин» при описании несостоявшейся экспедиции на Эверест в 1959–1960 гг. можно найти такие строчки: «Первым и главным этапом было проведение заказа на гагачий пух в г. Норильске по тем старым лагерным арестантским связям Арика Полякова. Та же промыслово-кооперативная артель, что и в 1956 г., собрала на Новой Земле необходимое количество пуха на 120 комплектов пуховых костюмов, спальных мешков и пуховых рукавиц».
Защитив диссертацию и получив место преподавателя на кафедре Первого Ленинградского медицинского института, я выполнял перед семьёй обязательства, ежемесячно получая 320 доцентских рублей, что по тем временам было неплохо. И морально мог себе позволить как можно чаще уезжать в горы. С семьёй я никогда не отдыхал, но отдавал жене и дочке все свои двухмесячные отпускные деньги.
Вернувшись с гор, я уже думал и считал дни до следующих восхождений. Я считал себя обязанным постоянно быть в хорошей спортивной форме. Работа с иностранными альпинистами помогла мне в дальнейшем, когда распался СССР, выбрать нужное направление в работе, связанное с медициной.
В 1992 году меня настойчиво приглашают в частную фирму, и я соглашаюсь, плохо понимая, что я там буду делать. Наступило время, когда нужно было решать жилищный вопрос. Я дал согласие и подтвердил, что готов выполнять любую работу. Когда я получил первую зарплату, у меня был шок – таких денег я никогда не получал.
Через некоторое время я сам нашёл своё направление в этой «богатой» фирме – заниматься организацией лечения больных на платной основе. Это очень нужно было руководству фирмы, так как люди с деньгами хотели получать квалифицированную помощь в комфортных условиях.
Отношения с партнёрами в бизнесе позволяли моему директору использовать мои многолетние знания и связи в медицине для решения бизнес-вопросов (богатые люди и их родственники тоже болеют). Надо отметить, что, проработав много лет в медицинском институте, я имел ложное представление об уровне подготовки наших врачей. Сама система в здравоохранении была неконкурентной.
И я, знавший многих врачей с научными степенями, столкнулся с тем, что не могу найти профессиональных специалистов – даже при наличии у меня больших денег, которые мне выделяла фирма. Я решил, что постараюсь организовать лечение больных за границей. Деньги у фирмы были, и я сразу оговорил с директором условия: поеду с пациентом тогда, когда предварительно побываю без него в клинике и буду убеждён, что в ней работает нужный пациенту доктор-профессионал.
До сих пор у нас в стране бытует неправильное представление, что за рубежом везде лечат лучше. Иногда приходилось посетить несколько клиник в разных городах, чтобы принять решение, куда везти больного. Эту мою идею с зарубежным лечением помог претворить в реальность альпинизм. У меня был в Мюнхене хороший друг, профессиональный горный гид Alfred Zangerle. Он подсказал мне правильный вариант, и я обратился в Министерство Баварии с просьбой выдавать мне и пациентам приглашения для лечения в клиниках.
И я смог оформлять визы. Тогда не было Шенгена, евро, интернета, мобильного телефона, но уже был факс. И было изумительно доброжелательное отношение немцев благодаря М. С. Горбачёву. Мой первый лежачий пациент был прооперирован удачно в районной клинике Ганновера нейрохирургом мирового уровня Prof. M. Samii. Он был другом Герхарда Шрёдера, ставшего позднее канцлером Германии. Через пару лет в Ганновере было построено оригинальное здание, где расположился Институт нейрохирургии, директором которого и стал Prof. M. Samii – с ним я дружу до сих пор.
Я стал организовывать лечение пациентов у лучших специалистов не только Германии, но и Швейцарии, Швеции, Бельгии, Великобритании. И в каждой стране у меня были друзья – альпинисты, приезжавшие в наши Международные лагеря, где я проработал много лет. Помогали мне в технических вопросах и альпинисты, приезжавшие по приглашению наших фирм и нередко оговаривавшие заранее, чтобы их гидом в горах был я. Это было «эхом» моей работы в МАЛ.
Режим моей жизни изменился. Последнее моё восхождение на Памире было с финскими альпинистами на пик Корженевской в 1996 году – группа в полном составе поднялась на вершину. (В период пандемии COVID-19, когда границы были закрыты, я смог прорваться в Финляндию по медицинскому вопросу, и в этом частично помогли фото на поляне Москвина с финской командой и бумаги, подтверждающие мою работу с ними в качестве гида.)
В 1990 году не вернулся с вершины Дхаулагири мой друг Дайнюс Макаускас. Это изменило моё отношение к личным восхождениям. Директор МАЛ М. В. Монастырский, который знал о нашей дружбе и прекрасно относился к Дайнюсу, дважды уговаривал меня перестать ездить в горы.
Виктор Байбара, «Дайнюс» «ЛЕГЕНДА о МАКАЙБАРЕ или В АНТАРКТИДУ 19 ЛЕТ СПУСТЯ» Моя новая работа заставила меня ездить в горы, ставя на первое место работу с пациентами. Я ещё раз слетал на Аляску. А потом были другие районы США, Мексика, Аргентина, Перу, ЮАР, Лесото, Танзания, Кения, Новая Зеландия, Австралия, Тайвань, Антарктида, Исландия, Непал и другие страны. Восхождения были в одиночку – иногда и неудачные. Когда родился внук, моя дочь приняла решение уехать в Израиль. К этому времени она уже была успешным стоматологом-хирургом и имела 10-летний стаж работы. Одной из её постоянных пациенток была Нина Ургант, и после каждого её визита дочка приносила домой «дефицит» – подарки артистки: индийский чай «со слонами», растворимый кофе… В Израиль за дочкой потянулась и жена – помогать в уходе за внуком, так как дочери нужно было учить иврит и работать. Родственников там не было – большинство родных по еврейской линии были сожжены немцами под Полтавой. А я понимал, что в моем возрасте и без знания иврита не смогу найти достойную работу в национальном государстве. Дочери долго пришлось работать не по специальности – мыть туалеты, окна, убирать квартиры, параллельно изучая язык и готовясь к сдаче экзамена по стоматологии. И я принял решение остаться дома в Петербурге и работать на семью. Для того, чтобы лечиться за рубежом, нужны большие деньги. И у меня были и есть по сей день пациенты, которые могут себе позволить лечение в клиниках других стран. В Швейцарии мне очень помогала врач-альпинистка Хейди Люди, известная альпинистам по печальным событиям на пике Ленина в 1974 году. Я побывал во многих клиниках Европы, и через несколько лет аборигены разных стран УЖЕ меня стали спрашивать, какого конкретно специалиста я порекомендую для лечения той или иной болезни.
В. Байбара, Heidi Ludi, Thomas Francis (муж Хейди), Берн, Швейцария
Я очень много летал с пациентами – в среднем у меня было 25 вылетов в год, а в 2008 году я вылетал из Петербурга 31 раз (причем лишь малая часть полётов была связана с моими личными планами). Проблемой в моей новой работе с богатыми пациентами было не дать превратить себя в лакея «ЧЕГО ИЗВОЛИТЕ». И были такие, которые не понимали этого, и я отказывал им, говоря: «Это я вам нужен, а не вы мне!». Хотя с оплатой не было проблем, и некоторые пациенты, узнав, что я живу в однокомнатной квартире, предлагали мне купить другую. Это мой принцип – зарабатывать умением, а не прислуживанием.
И в альпинизме я всегда поступал так же, никогда не упрашивал В. Шатаева, О. Борисенка, О. Чёрного, Б. Студенина, К. Валиева – «возьмите меня туда-то». Если умеешь что-то делать, тебя рано или поздно позовут. Как ни странно, а обманывали меня наши богатые альпинисты-бизнесмены, не выполняя финансовых обязательств перед клиникой и передо мной. А ведь пациентами были они сами, их родители, дети, любовницы.
Хотя я был очень занят и мало тренировался, старался участвовать в Токсовских лыжных марафонах и лыжных гонках Памяти погибших альпинистов, к которым относился очень морально ответственно и где можно было встретить лучших альпинистов Петербурга. Так как я не всегда был в городе, то однажды, пропустив несколько гонок и приехав в Токсово, испытал шок – самым возрастным лыжником на старте оказался только А. Одинцов, а он гораздо моложе меня. А где же мои сверстники?
Очень давно, когда Герман Андреев активно создавал сборник «Альпинисты Северной столицы», я позвонил ему и сказал: «Гера! У тебя много информации по погибшим альпинистам Ленинграда-Петербурга. Было бы неплохо иметь такой список и вывешивать его перед стартом лыжной гонки». Он меня спросил: «А сколько ты мне за это заплатишь?».
В интернете в открытом списке «Жертвы политического террора в СССР» можно найти и мою фамилию с датой реабилитации – 29.04.1999 год. Я никогда не занимался политикой. Меня и сейчас нет в социальных сетях, и я всегда считал, что свою позицию по разным вопросам работы спорта нужно отстаивать своими личными поступками (а не в интернете) в каждой конкретной ситуации.
Никогда не искал поддержки у коллектива. Мне очень нравилось, что прекрасный, очень самостоятельный тренер казахстанских альпинистов Эрик Ильинский всегда создавал КОМАНДУ (!) и добивался блестящих результатов. А коллектив – обезличенное объединение людей – как флюгер: сегодня помогает «раскулачивать» и громить храмы, изгонять и наказывать альпинистов за их личную позицию при восхождениях, а завтра, когда ситуация в стране меняется, поступает по-другому – альпинисты коллективно перед поездкой в горы рвутся получить благословение церкви и начинают славить реабилитированных альпинистов. Советую почитать об этом на сайте Mountain.RU в публикациях П. П. Захарова.
В 1999 году я отправляюсь в Новую Зеландию через Лос-Анджелес с планом подняться на Mt. Cook зимой (дома недооценил зимние условия – очень много снега – пришлось после первого дня подъёма прекратить восхождение). В самолёте рядом оказалась соотечественница. Она обратила внимание на книжку, которую я читал, и сказала: «КАК вы можете это читать?». Это были «Колымские рассказы» В. Шаламова. Только спустя много лет я стал понимать, через какие унижения и трудности прошли мои родители. И даже сейчас, после их смерти, эти испытания не закончились – они похоронены в г. Славянске Донецкой области.
В Лос-Анджелесе, в аэропорту, мне дали урок личного пространства. Я пришёл в кафе, где, выбрав еду, нужно было потом её оплатить. Люди стояли друг за другом на расстоянии 3–5 метров, и непонятно было, покупают они или нет. Я прошёл вперёд, минуя их, и тут мне указали, что нужно вернуться назад. В моей стране до сих пор ментально считается, что если стоять в очереди, прижавшись друг к другу, то ты быстрее достигнешь цели.
Отголоски такого поведения были и в советско-российском альпинизме, и выражались они в неприятии одиночных восхождений, в осуждении альпинистов, свергавших старые каноны горовосхождений. До сих пор не могу понять, почему при любом несчастном случае кто-то должен был быть наказанным. Мне пришлось проводить разбор несчастного случая, когда при спуске с пика Корженевской на несложном участке при нормальной погоде здоровый участник сам сделал шаг в сторону и улетел – погиб. Кого и за что наказывать…
Однажды ко мне обратились с просьбой помочь в лечении пациента – юриста. Им оказался бывший преподаватель В. В. Путина – специалист по гражданскому праву академик Ю. К. Толстой. Многие юристы, находящиеся у власти в стране, были прямо связаны с кафедрой, где он работал. Мне, в пределах моих возможностей, удалось помочь ему, и у нас сложились дружеские отношения. Моя жена спрашивала меня: «Что вас связывает? Ведь вы такие разные, а он часто звонит тебе». Я ей ответил: «Магнитогорск». Отец Ю. К. Толстого – инженер, который из-за своего графского происхождения был сослан в Магнитогорск и погиб там в 1933 году. Там же оказалась и моя мама. Именно эти обстоятельства сблизили нас.
Я никогда не хожу в гости к моим пациентам, но после того, как я свои обязанности выполнил, принял его приглашение, и мы стали встречаться у него дома. И всегда во время наших бесед всплывала тема репрессий и Магнитогорска. Однажды он позвонил мне и сказал, что его замучили телефонные звонки и он хочет отключить телефон. Дело в том, что Путин поехал в Киев (это было спокойное время), и на встрече со студентами ему задали вопрос, были ли у него тройки. Путин ответил: «Да, была одна, и поставил её профессор Толстой. Он был очень требовательным преподавателем». После этого Юрию Кирилловичу стали звонить многие, и вопрос был один – как он теперь жить будет? На это он отвечал: «Буду ждать, когда за мной воронок приедет».
Г. Сумы. Неизвестный мужчина, Римма Сабирова-Машкова, С. В. Воль, руководитель клуба альпинистов им. Е. А. Абалакова В. М. Абалаков, В. Байбара, 1984 год. Фото В. Машкова
На следующий год нас пригласили на встречу с членами клуба, которая была посвящена юбилейному восхождению советских альпинистов на пик Ленина. Приехали В. М. Абалаков, В. С. Машков и я. Все трое выступили перед ребятами, рассказывая о своих восхождениях на эту вершину. Главным был рассказ В. М. Абалакова – советского первовосходителя на пик Ленина. Я рассказал о своем участии в экспедиции 1975 года по спуску восьми альпинисток, погибших на этой вершине в 1974 году. После окончания встречи с ребятами по инициативе Виталия Михайловича у нас состоялся разговор, во время которого он задавал мне вопросы, уточняющие мои действия в 1975 году. При этой беседе сам он был немногословен и больше слушал, чем говорил.
В. Байбара (в футболке «32») с альпинистами Hauser Excursionen
В. Шатаев в Бурятии, 2022 год. Фото В. Байбара
В 2019 году я приехал в альплагерь «Безенги» на празднование 60-летия лагеря. Было много ветеранов альпинизма. Я был в составе группы Кавалеров Ордена Эдельвейс. Ко мне подошёл один незнакомый ветеран и спросил: «Это вы, находясь в горах, больше цените спасение человека, попавшего в беду, а не восхождение на вершину?». Я ответил: «ДА».
Аляска 1986 и М.С. Горбачёв
Mt. Victoria для Виктории
Алекс Лоу, Барри Бланшард и вершина Виктория
Труженик гор и тренер спасатель — Спасатель Юрий Бородкин
Миура. Эльбрус. Олимпиада
Пол, права и женский альпинизм. Вспоминая Памир 1974-го
О тех кто никогда не вернется
Трагедия на пике Ленина
Памир-74 глазами японских участников
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
