При вводе Логина и Пароля,обратите внимание
на используемый Вами
регистр клавиатуры!
|
|
|
|
|
Подсказка
|
||
|
При вводе Логина и Пароля, обратите внимание на используемый Вами регистр клавиатуры! |
||
|
|
|
|
|
||||||
|
||||||
Как зимой на Эльбрусе меня ловили, но не поймали
Эта история, немного авантюрная и по-своему забавная, произошла в феврале начала 80-х гг.
Май 1979 г. Автор на пути к седловине Эльбруса
Лыжи – лыжами, и никуда не денутся, думал я на этот раз, но как-то само запало в голову искушение заодно попытать счастья на Эльбрусе Западном. Хотя февраль и отсутствие попутчиков наверх – не лучший вариант, но я заложился на него, полагая, что обстановка в отношении погоды, самочувствия и прочего на месте прояснится, а уж там видно будет…
И потому, помимо горных лыж “Elan Impuls RC”, палок и горнолыжных ботинок, взял с собой мой длинный ледоруб, штатные советсткие кошки, и «высотную одежду», как-то: простую шапку-ушанку, тёплые рукавицы и русские валенки с защитными манжетами и усиленными войлочными подошвами (под кошки). Пуховки нет, но есть хорошее шерстяное бельё.
Прибыли в Тескол и устроились прямо на станции «Мир», где за недорого удалось снять целое помещение. Это что-то вроде бункера: просторная комната с железобетонными стенами без окон, довольно тёплая и не особенно сырая, с железными койками, матрацами и прочем. По соседству кухня, есть вода и электричество. Что нужно ещё, когда молод и здоров? Развлечений здесь никаких, но команде нашей, ко всему привычной, они вроде и ни к чему, а мне и подавно.
Катались мы так: с «Мира» на «Кругозор» и на подъёмнике обратно. Ниже «Кругозора» не спускались, потому что снега в тот сезон в Приэльбрусье выпало меньше обычного. Но что это за катание, ей-богу: спускаешься за несколько минут, а стоишь в очереди больше часа! Мало того, что обыкновенного народу тьма, так по случаю каких-то крупных горнолыжных соревнований нагрянули ещё во множестве «настоящие спортсмены», а тех пускали на подъёмник, понятно, вне очереди!
Мне такого катания и даром не надо было, и я решил подниматься на своих двоих, однако, не с «Кругозора» на «Мир», а с «Мира» на Приют 11. Туда из туристов, практически, никто тогда не ходил, а склон, несмотря на то, что подготовлен не был, вполне годился для спуска из-за твёрдого наста, хотя и с застругами. Вот так, по преимуществу я и катался, а заодно и набирал акклиматизацию, без которой о восхождении нечего было и думать.
С погодой с тот сезон дело обстояло очень хорошо, она по преимуществу была солнечная и безветренная. Мороз по ночам стоял изрядный, и ввиду слабого снежного покрова южный склон Эльбруса выше Приюта 11 отливал сине-зелёным голым льдом. О наличии такового средь зимы и его потенциальной опасности я знал. А потому кошки мои и ледоруб были заточены особенно тщательно.
Так быстро летело время, и когда до отъезда оставалось дня три, я решил, что пора: завтра или никогда!
И вот с вечера готовлю всё, что относится к случаю: кошки, валенки, ледоруб и прочее. Из перекуса взять нечего, кроме сушек, и я набиваю ими карманы ветровки. Выходить решаю как можно раньше, а так как из-за волнения уснуть не могу, то поднимаюсь в полночь. Все спят без задних ног, а я при фонарике, никого не беспокоя, облачаюсь. Кошки привязываю вокруг пояса. Ледоруб на репшнуре.
Выхожу наружу: тьма и мороз, едва проглядывают звёзды, но стоит полный штиль, а это как раз то, что надо. Беру темп, так как дрожу от какого-то внутреннего озноба. До Приюта 11 дохожу, как во сне, незаметно для себя самого. Очень опасаюсь, не заперто ли здание, хотя остановка в нём была как бы и ни к чему. Но всё же…
Заперто не было, и я отворяю скрипучую дверь. Конечно, не ожидал, уж точно, встретить там кого-либо (разве что «Чёрного альпиниста»), и крайне изумляюсь, когда во входном вестибюле при тусклом освещении фонариков и свечи, вижу… шестерых дюжих мужиков, хорошо экипированных и, по всей видимости, готовящихся вот-вот на выход. Меня поначалу даже как-то вроде и не замечают, и я, примостившись в уголке, наблюдаю.
Трое, как я сразу понял, – это иностранцы. Ещё трое – вроде, инструктора, русские. Звучит невнятный отрывистый разговор на каком-то ломаном английском, точнее – на спортивном жаргоне типа «пиджин-иглиш». Я понимаю, что они вот-вот выйдут на восхождение. Ну что ж, это мне вовсе даже не мешает, но всё же лучше бы подождать, взять паузу.
Проходит полчаса или час, и вот пятеро из них выходят вон, а один остаётся. Как раз тут оставшийся замечает меня и начинает с озадаченным видом пристально рассматривать. А я – его, в свою очередь. Детина! При неясном мерцании свечи лицо его строго и угрюмо: как в песне Визбора поётся: «Подводная лодка, морская гроза. Под синей пилоткой – стальные глаза». Он вопрошает, дескать, кто я такой, откуда и зачем? – Я вяло и невнятно бормочу, что с «Мира». – А зачем. Почему? – Да так, прогуляться, рассвет поглядеть, потом вниз… И чувствую всю глупость своего положения и дурацких ответов.
В напряженном молчании проходит около часа. Наконец, чувствуя, что пора, ибо разговоры и скрипучие звуки шагов вышедшей группы давно умолкли, выхожу из Приюта и я. По-прежнему темно, на рассвет нет ни намёка. Отойдя в сторонку, приматываю покрепче кошки, ледоруб беру на самостраховку и вперёд. Поднимаюсь уже метров на 200, когда слышу снизу невнятный окрик: это «Стальные глаза» вышел из Приюта! Не обращаю внимания и прибавляю темпа. Идётся хорошо, пока акклиматизации хватает. Группа впереди уже выходит на лёд, а я ещё на фирне. Однако расстояние между группой и мною постепенно сокращается. Вот и я на льду. Очень жёстко, и кошки мои «поют», цепляясь за лёд. Вот позади Скалы Пастухова. Я вижу, как четверо понемногу берут по косой влево-вверх, в направлении седловины, а один почему-то, не сворачивая, движется в лоб в направлении Восточной вершины. Я за четвёркой.
Кончается лёд, пошёл жёсткий фирн. Понемногу разгорается рассвет. Самочувствие у меня, к моему собственному удивлению, отменно хорошее, и я безостановочно грызу на ходу свои сушки.
Вот уж рядом седловина. Четвёрка уходит на крутой склон Западной вершины, а я решаю идти прямо вверх по ЮВ ребру, оставляя седловину справа. Солнце взошло, но его вдруг накрывает серая мгла, которая прямо на глазах начинает уплотняться, так что кажется, будто день как таковой не наступит вовсе.
Подъём по гребню крут, фирн умеренно жёсткий, и кошки держат хорошо. Иду практически без остановок, и вот уже вершинное плато, оно почти плоско-горизонтальное, и в плане по форме вроде треугольника, причём высшая точка находится в крайнем западном углу. Прямо в середине плато пересекаюсь с четвёркой – это три иностранных альпиниста и наш инструктор. Он, поравнявшись со мной, вопрошает: «Ты кто? Мы тебя заметили давно». – «Со станции “Мир”», –говорю. – «С “Мира”! – он удивлён, – ну ты хорошо идёшь! А моего напарника не видал? Куда-то он делся…» – «Он прямо вверх на восточную пошёл». – «А как твоя фамилия?» Не видя смысла играть в прятки, называю себя. – «Ну, давай, ни пуха тебе, а мы на седловине малость передохнем. Вот тебе подарок», – и он протягивает мне три сушёных инжира. Весьма кстати, ведь сушки мои закончились!
Вот Западная вершина, цель взята! Там стела, а к ней на цепи прикована этакая стилизованная граната-лимонка, из дюраля, а в ней что-то гремит. Пытаюсь отвинтить крышку – не тут-то было. Зато в туре из камней нахожу приличную плитку шоколада. Вот, опять-таки, кстати, есть аварийный запас.
Небо мутное, как будто сумерки, а в защитных моих весьма тёмных очках тем паче хмуро, но ветра по-прежнему нет. Над восточной вершиной навис какой-то навевающий ужас купол из тёмно-серой пелены. Спускаюсь по крутому склону за группой и догоняю её на седловине. Дальше идём вместе.
Вот после косого траверса влево-вниз по фирну начинается полоса льда. Мужики, мои попутчики, не снижают темпа. У них, как я заметил, короткозубые кошки с ножевидными тонкими зубьями, и держат они хорошо, идут бесшумно. А мои звенят, скрежещут и скрипят, ну в точности как «железом по стеклу». Я чувствую некоторое опасение соскользнуть, ибо знаю, что падение здесь недопустимо – костей не соберёшь: ниже трещины ледопада! Однако темпа не сбавляю, и всё обходится удачно. Лёд заканчивается, вот и Приют 11. Попутчики мои остаются на отдых. А мне непременно вниз.
Я уже тогда начинал догадываться: шли наверх альпинисты, а тот, что остался в Приюте – отнюдь не инструктор, а бери выше! И не ошибся: оказалось позже, что это был сотрудник «органов». Тогда существовало правило контролировать и отслеживать пребывание иностранцев в СССР даже в горах «на высотах», дабы предупреждать всякого рода нежелательные контакты. Выяснилось также, что этим товарищем был дан сигнал (по рации либо он спустился с Приюта лично), так что на «Мире», кому следовало, знали, что поблизости от группы обнаружена «неустановленная» личность. Иначе говоря, внизу меня уже с нетерпением ждали, видимо, «для выяснения обстоятельств»!
И вот тут-то, когда всё осталось позади, и путь вниз никаких проблем уже не представлял, навалилась на меня усталость, а от бессонной ночи – ещё и блаженнейшая истома. Ах, я знал и не раз испытал это состояние, когда после высоты хочется сесть, лечь и «отдаться сну»! Холод меня не брал: валенки и ушанка – что может быть лучше в горах? Вроде начинает смеркаться (хотя и до того дня как будто не было вовсе), и я то и дело сажусь, ложусь и дремлю. Вот уж и здание «Мира» в виду. И вижу я следующее: народу, лыжников никого, и только две фигурки возле входа. Смотрят вверх и, кажется, заметили меня. Чувствую, не к добру! Ложусь и снова дремлю и одним глазом наблюдаю, что будет. Вот они начинают подпрыгивать, а потом размахивать руками, как у Маяковского: «К старости спохватятся – женщина мажется, мужчина по Мюллеру мельницей машется». Ну, машитесь, машитесь, думаю со злорадством, а я вас измором возьму! Еще с полчаса дремлю, уже сумерки, смотрю, а их уже нет! Замёрзли, братья по разуму…
Что ж, истома истомою, а спускаться-то надо. И вдруг вижу: открывается дверь станции и в свете проёма появляется одинокая фигурка с лыжами, палками и рюкзаком. Идёт в мою сторону, мы сближаемся, и я с огромным удивлением вижу нашего товарища – Инну Короткевич! Она несёт мои лыжи, палки и ботинки. Спрашивает, как дела. Отлично, отвечаю. «А тебя там ждут, и ждут с распростёртыми объятьями!». – «Догадываюсь», – говорю. – «Одевай-ка лыжи и вниз, а я возьму твои валенки, кошки и ледоруб. Постарайся пройти в комнату незаметно. Я приду позже». Гениальный ход, не ожидал от Инессы такой прыти!
Спускаюсь отлогими дугами, снимаю лыжи, вхожу в коридор – никого. В комнате наши в сборе. Краткий разговор о впечатлениях, деление шоколадки. Общее мнение: прячься, тебя ищут! Куда же прятаться? А вот куда: вдоль стены стоят наши кровати изголовьями к стенке. Туда меня вдоль и кладут и подушками накрывают. Я в блаженстве. Сквозь сон слышу, будто кто-то спрашивает басом: «Где он?». «Кто?… кого?» – недоуменные ответы. Позже меня извлекают из-под подушек. Вернулась Короткевич. «Мотай завтра с первым же подъёмником вниз, доберёшься до Нейтринки, там работает мой знакомый, жди нас там…».
Собираю шмотки и не замеченным спускаюсь первым вагончиком в Терскол. На автобусе добираюсь до Нейтринной станции, куда вскоре являются остальные. Отмываемся, отъедаемся, отпиваемся и делимся впечатлениями. После того как я «слинял», заходил, рассказывают, в бункер тот самый «Стальные глаза» и вопрошал: «Это ваш спустился только что вниз?» И не получив внятного ответа произнёс как приговор, обжалованию не подлежащий: «Это был он!».
Вот так удачно для меня и, видимо, не очень удачно для бдительных «органов» закончилась моя зимняя авантюра на Эльбрусе. Но что, в конце концов, совершил я крамольного? Ну сдались мне там какие-то иностранцы, когда моей целью, моим стремлением были не люди, а мой старый дорогой приятель – седовласый Эльбрус! |
||||||
|
|
||||||
