В этой заметке я отыграю по одной карте первой и второй руки – представлю показания Беша и Потто. Такой тандем не случаен: их эльбрусские тексты имеют один и тот же источник – свидетельства Беша, «живого» участника экспедиции. Потто по факту не добавил к ним ничего, но, сохраняя их событийное наполнение, он настолько элегантно поджал аляповатый слог оригинала и положил его на русский язык, так профессионально обрамил частные путевые заметки канвой общеисторической характеристики экспедиции 1829 года, что я нашел оптимальным – и, надеюсь, интересным читателю – пересказать эльбрусскую главу Беша устами Потто. Лишь в части описания собственно восхождения на Эльбрус я сполна воспользуюсь текстом Беша.

Потто как военного историка научная начинка экспедиции Емануеля интересовала мало. Поэтому, представляя в своей книге это по сути военизированное предприятие описываемого им периода, он ограничился сочинением де Бесса, сполна удовлетворившим его как источник живой, пусть зачастую и некритической информации. Он даже поставил его в пику ученым отчетам, «которые отличаются сухостью и доступны пониманию немногих», при этом не раз и не два с насмешкой отзывался об аналитическом и исследовательском уровне путешествующего венгра.

Приводимые ниже тексты Потто даны на белом фоне, тексты Беша – на сером (полные ссылки в конце статьи). Сохранена авторская орфография: у Потто – Эльбрус, Киляр и Эмануэль, у Беша – Эльбруз, Киллар и Емануель (которого Беш чаще называет не просто генералом, а генерал-аншефом). Мои пометки выделены курсивом.

­­­­­­­­­­­­­­­

Генерал от кавалерии Георгий Арсеньевич Емануель

Для выполнения задуманного плана у Эмануэля как у высшего административного лица в крае были все вспомогательные средства: войска, проводники, вьючные животные, но не было людей, которые своими исследованиями и открытиями могли бы принести пользу науке, не было ученых и специалистов. Без них же восхождение на Эльбрус было бы подвигом, достойным удивления, но подвигом бесцельным и безрезультатным. […] Эмануэль снесся с Академией наук, приглашая членов ее принять участие в экспедиции, которую он намерен был предпринять летом к Эльбрусу и его окрестностям для открытия прямых и безопасных путей через этот центральный узел Большого Кавказа. Академия сочувственно откликнулась на его приглашение и с изволения Императора Николая Павловича командировала на Кавказ успевших завоевать себе почетное место в науке четырех своих членов: Эмилио Ленца, совершившего с Коцебу кругосветное путешествие и впоследствии издавшего прекрасное руководство по физике, Адольфа Купфера, также профессора физики и химии, Карла Мейера, директора ботанического сада в Петербурге, и Эдуарда Менетрие, энтомолога, занимавшего должность консерватора в Кунсткамере, которую он обогатил замечательной коллекцией бразильских насекомых. От Министерства финансов для геологических и минералогических исследований назначен был горный инженер Вансович, и, кроме того, к экспедиции присоединился еще один иностранец, известный венгерский путешественник де Бесс, посланный наследным принцем Габсбургского дома эрцгерцогом Иосифом в Крым, на Кавказ и в Малую Азию.

Это была вторая русская ученая экспедиция на Кавказ, первую совершили академики Гюльденштедт и Гмелин, посетившие Кавказ в 1769 году. Но восхождение на Эльбрус до Эмануэля никто никогда не предпринимал, да и самая мысль о подобном предприятии никому никогда не могла прийти в голову. Отчеты об ученой экспедиции в 1829 году помещены в мемуарах Санкт-Петербургской академии наук, но они, как и вообще отчеты ученых и специалистов, отличаются сухостью и доступны пониманию немногих. […] Зато другие стороны этой академической экскурсии весьма любопытны, особенно в тех местах, о которых сохранились мемуары венгра де Беса, туриста без всяких претензий на какую-либо ученость. Непогрешимости его путевых заметок и наблюдений несколько вредит довольно странная мания видеть во всех народах, с которыми ему приходилось встречаться на Кавказе, племена, родственные венграм, – остатки великого рода маджар, или мадьяр, владевшего будто бы всем Северным Кавказом, до берегов Дона и Каспия. Всех их он приветствовал как своих единоплеменников. Карачаевцев он уверял даже, что в Венгрии и теперь сохранилась фамилия их древнего родоначальника Карачая, представители которой поныне служат в армии австрийского императора. Наивные горцы с немым удивлением внимали речам словоохотливого туриста, но не разделяли его национальной гордости. Довольные своим положением и внутренним устройством, они не желали никаких перемен и начали подозревать в навязываемом им родстве с мадьярами коварный умысел посадить к ним владетелем венгерского Карачая, о котором они не имели никакого понятия. Тревога их, вызванная открытиями иностранного путешественника в области этнографии, была так сильна, что Эмануэль нашел необходимым гласно вывести их из этого заблуждения и запретить де Бесу впредь вести разговоры о таких щекотливых предметах.

В настоящее время восхождение на Кавказские горы не только с научной целью, но даже для удовольствия альпийской прогулки, полной приключений, происходит часто и производится не только русскими путешественниками, но и разными иностранными учеными, посещающими Кавказ во время летнего перерыва их кабинетных занятий. Но во времена Эмануэля, когда прогулки вне стен укреплений происходили только на местности, огражденной казачьими пикетами, подобное восхождение на Эльбрус могло быть совершено только в виде военной экспедиции. К началу июля в Константиногорске [станция близ Горячеводска (Пятигорска)] собран был отряд из шестисот человек пехоты, четырех сотен казаков и двух орудий, под начальством подполковника Ушакова, занимавшего в то время должность нальчикского коменданта. Из Караногайских степей пригнали верблюдов для поднятия тяжестей, и небольшой отряд, сопровождавший ученую экспедицию, выступил 9 июля утром по пути к Бургустану, [… а потом] несколько дней простоял на урочище Хассаут. […]

16 июля караван двинулся дальше и после трудного трехчасового перехода поднялся на высоту семь тысяч фотов над уровнем моря. Это была вторая ступень исполинской лестницы, ведущей на Эльбрус с востока. Она состояла из обширного плато, известного под именем Зидах-тау, и была ограждена такими теснинами, что небольшая горсть людей, вооруженных винтовками, могла бы здесь остановить напор целой армии. На Зидах-тау, так же как и у Хассаута, войска нашли все необходимое для бивуака. [… Ночной ливень…] На другой день утро было чудесное. […] Около семи часов утра отряд стал подниматься выше, на следующее плато, известное у туземцев под именем Карбиза. Дорога, огибая пропасти и выступы скал, делала переход тяжелым и утомительным. [… Бивак …] Всю ночь бушевала буря и только к утру, точно утомленная напрасной борьбой с человеком, притихла. Войска поспешили оставить это негостеприимное плато и поднялись еще выше, на новую ступень. […]

Датировка переходов лучше прослеживается по тексту Беша: Ранним утром 16 числа лагерь был поднят, кибитки собраны и погружены на спины шести следовавших с нами верблюдов. […] Мы перешли к подножию горы Бермамыд. По прошествии трех часов тяжелого марша мы встали лагерем на плато Зыдахту. […] На следующий день погода улучшилась, […] мы продвинулись на двадцать верст и поставили лагерь на плато Карбыз. […] 18 числа лагерь был перенесен еще на 18 верст вперед.

Утро опять было чудесное. Опасаясь, однако, новых метеорологических сюрпризов, солдаты деятельно занялись устройством своих шалашей и, навьюченные ворохами свежих древесных ветвей, сновали взад и вперед по лагерю, точно муравьи перед ненастьем. Другого рода деятельность шла внутри палаток, поставленных несколько в стороне от военного бивуака: то была деятельность людей, посвятивших себя науке и открывавших перед ней новые и новые горизонты. Из них двое трудились над своими коллекциями: один, ботаник Мейер, бережно укладывал между тонкими листами своего гербария собранные им по дорогам образчики растений, никогда прежде ему не встречавшиеся, другой, страстный, неутомимый француз, зоолог Менетрие, вооруженный булавками, прикреплял к картону всех возможных сортов и величин букашек, бабочек, пауков, кузнечиков и других представителей энтомологического мира. Ленц приводил в порядок принадлежности своего походного физического кабинета. Купфер, самый симпатичный из четырех членов ученой экспедиции, мягкий, приветливый, с манерами настоящего джентльмена, все время не выпускал из рук пера: добровольно приняв на себя звание секретаря экспедиции, он готовил для академии мемуары, куда заносил каждый факт, каждое новое приобретение науки. Горный инженер, вооруженный геологическим молотком, с утра отправлялся бродить по окрестным горам и возвратился перед вечером с известием, что им открыты еще в четырех местах богатые залежи каменного угля и что вообще каменноугольный бассейн Хассаута и Малки не уступит в богатстве бассейну верхнего течения Кубани и ее четырех притоков – Мары, Хумары, Кента и Аракента. Что же касается ученого венгра, то ему оставалось только применять к делу неистощимый запас своих этнографических познаний.

К своему описанию занятий академиков сам Беш от себя добавляет: «Чудесное в целом нравится людям. Вот почему мы видим мужей ученых, но воодушевленных, любящих возводить начало своего народа к моменту сотворения мира. Да позволят мне процитировать на этот счет венгерского ученого, г-на Хорвата. Трудолюбивый и неутомляемый муж, он вот уже многие годы, справляясь по книгам древнееврейских, арабских и халдейских авторов, работает над доказательством того, что первоначальный язык людей был венгерским и что имена Адам и Ева чисто венгерские. Возможно, я доставлю удовольствие этому ученому академику, если добавлю здесь, что и слово Арарат по своему смыслу должно быть венгерским. Вот этому доказательство [ далее приводится доказательство ] ».

Предусмотрительность нижних чинов, употребивших здесь два часа на устройство своих шалашей, оказалась очень кстати. К вечеру полил дождь. Целую ночь шумел он по ущельям, напоминая шум горных каскадов. Но к утру небо прочистилось. Солдаты поспешили развести большие костры, чтобы обсушиться перед выступлением, которое назначено было ровно в восемь часов. Но в половине восьмого новые тучи скопились над террасой и полил дождь, хлынувший на бивуак, мгновенно загасил костры, и выступление было отложено. […] Дождь не переставал в течение трех дней, и только в ночь на 20-е число показались наконец звезды. Заря светлая, безоблачная предвещала вёдро, и с восходом солнца барабаны ударили давно желанный генерал-марш.

Жители предупреждали Эмануэля, что предстоящий переход будет самый трудный, потому что дорога едва доступна для всадников и совершенно недоступна для артиллерии и обоза. Кроме того, с той стороны, с которой предпринято было восхождение, Эльбрус окружает природный вал, который достигает девяти тысяч футов над уровнем моря. Отряд двигался медленно. […] Тропинка, по которой взбирались к верхнему уступу, чрезвычайно скользкая, шириной не более аршина, ползла мимо страшной пропасти с одной стороны и отвесных скала с другой. Люди вооружены были длинными посохами с железными наконечниками и, несмотря на эту предосторожность, ступали шаг за шагом. Странствование по таким местам, помимо военных целей, может быть оправдываемо только любовью к науке, которая требует от своих жрецов такого же самопожертвования, как война от солдата. Караван растянулся версты на полторы. Шествие открывал старшина племени уруспиев Мурза-Кул, бодрый и свежий старик, полюбившийся всем своей веселостью и неистощимым юмором. За Мурза-Кулом шел генерал со свитой, а за ним, вытянувшись в нитку, поднимался отряд, останавливаясь через каждые десять-пятнадцать шагов, чтобы перевести дух. […]

С трудом, но без приключений добрались наконец все до гребня обводного вала. Спуск с него был так же крут, как и подъем, но представлял еще большие опасности, так как спускаться приходилось по скользким и обледенелым камням. У подошвы спуска скалы сходятся так близко, что образуют узкий коридор, едва доступный для движения одного пешехода. Природа точно намеревалась совсем загородить доступ к Эльбрусу, но потом раздумала и оставила проход, известный у местных жителей под именем железных ворот. За этими воротами местность образует новое плато – последнюю ступень лестницы, ведущей к заповедной грани. Теперь уже не оставалось никаких преград, которые заслоняли бы от взоров грандиозную фигуру Эльбруса. […]

Генерал Емануель, портрет работы Дж. Доу, 1821 г.

На следующий день, еще не начинала заниматься заря, как все уже были на ногах. И людям, просвещенным наукой, и темным простолюдинам одинаково хотелось хоть один раз в жизни насладиться видом Эльбруса при первых лучах восходящего солнца. И вот звезды стали гаснуть одна за другой. На востоке протянулась белая полоса рассвета, и снеговые горы, окутанные синеватой мглой, стали окрашиваться в такой нежности розовый цвет, что издали казались прозрачными. И вдруг ледяная корона Эльбруса зажглась мириадами ослепительных искр, и весь он предстал во всем блеске утреннего наряда, одетый в серебро, как в златотканую глазетовую ризу. То же явление повторилось и на соседних, покрытых снегом вершинах. Даже черные остроконечные утесы на несколько мгновений утратили свой угрюмый вид и казались отлитыми из флорентийской бронзы. […]

В восемь часов утра 22 июля Эмануэль вышел из лагеря с небольшим конвоем и, поднявшись на крутой и высокий холм, долго и внимательно осматривал в подзорную трубу восточный склон Эльбруса. Осмотр убедил его, что впереди препятствий не было, что всё, что могло остановить или задержать его предприятие, было пройдено ранее. Оставался один корпус горы, но этот корпус поднимался на девять тысяч футов, почти вертикально над террасой, где стоял отряд. […] В одиннадцать часов утра генерал вернулся в лагерь и тотчас приступил к снаряжению небольшого каравана, который должен был сопровождать ученых натуралистов на Эльбрус. Вызваны были охотники [т.е. добровольцы]. Вышло двадцать казаков и один кабардинец по имени Киляр. К академикам присоединился еще итальянский архитектор Бернадацци, но зато ученый венгерский турист предпочел остаться внизу в роли простого наблюдателя.

После завтрака генерал созвал всех, кто должен был составить сей маленький караван, выстроил их в присутствии штаба и пообещал тому, кто первым поднимется на вершину, сто рублей серебром, второму пятьдесят и третьему тридцать пять. Для сопровождения господ натуралистов и примкнувшего к ним господина Бернадацци, архитектора, были отобраны двадцать казаков-добровольцев, и их снабдили провизией на этот и следующий дни. Текст-оригинал, как видим, описывает этот момент детальнее, но «кабардинца Киляра» не только не выделяет, но и вообще не упоминает.

"Вид горы Эльбруса с севера [с верхнего базового лагеря Емануеля]. Рисовал с натуры 21 июля бригадный прапорщик Голиков". (Подпись на рисунке, воспроизведенном в книге Гориславского и др. [3]).

Запасшись на два дня провизией, караван выступил из лагеря, напутствуемый пожеланиями генерала и всех присутствующих. Прямо с террасы пришлось подниматься на так называемые черные горы, среди крутых и скалистых утесов, на которых не было ни малейших признаков тропинки. […] Не только академики, но даже казаки и проводник Киляр не решились доверить свою жизнь животным, и потому все спешились и вели лошадей в поводу. К вечеру черные горы были пройдены, и на площадке одной из них, под навесом выступившей громадной скалы, экспедиция заночевала. С этого момента генерал, наблюдавший за ней все время в телескоп, потерял ее из виду.

Описание дня восхождения воспроизвожу по книге Беша – полностью, без купюр.

На следующий день 22 числа, в три часа утра, начался подъем по заснеженным горам. Солнце сияло и ни единого облачка не было вокруг горы, вершина которой терялась в выси. Можно было решить, что это само небо благоволило первому начинанию людей в сих священных местах. Мы долгое время не видели экспедицию и лишь в полдень ясно разглядели в телескоп, как возникла четверка пытавшихся достичь вершины Эльбруза. Было четко видно, что трое из них, не в силах противостоять разрежению воздуха, стали отдыхать на снегу, а один продолжал идти верным шагом, поворачивая то в право, то влево – туда где можно было надежнее ступать в размягченный солнцем проминавшийся снег.

Генерал постоянно находился у телескопа и с удовольствием видел, что тот, кто казался уже столь близким к вершине, не упустит своего шанса получить приз [ выделено мной – И.П. ]. Сидя на траве подле генерала, я писал восторженное письмо «Пишу сие на коленях, у подножия Эльбруза, и т.д.», и мне то и дело хотелось полюбоваться смельчаком, который шел вперед, не страшась льда и проминавшегося снега, тогда как трое других храбрецов лежали в снегу, не в силах следовать за первым. Не отходивший от телескопа генерал-аншеф ждал, когда сей смельчак достигнет цели. И вот мы увидели, как в торжество над всеми трудностями, которые казались непреодолимыми, он оказался на вершине. Генерал-аншеф тут же велел приветствовать это завоевание Эльбруса тройным ружейным залпом.

Мы вновь увидели господ академиков лишь по их возвращении в лагерь, они были мокрые от стаявшего снега, измученные усталостью, с распухшими глазами и багровыми пятнами на лицах. Воздадим им должное: они сделали все, что было в их человеческих силах. Также выразим восхищение отвагой простолюдина родом из Большой Кабарды, живущего в вольном селении на Нальчике. Имя его Киллар, он единственный из всех восходивших в тот день к вершине Эльбруса имел счастье достичь ее. Память о нем должна сохраниться для потомков. Он принес с вершины кусок базальта, и генерал-аншеф велел расколоть его на две равные части, одну из которых он отправил в Санкт-Петербург, а другую передал мне для хранения в национальном музее Пешта. (Я с удивлением прочитал в Одесской газете заметку, перепечатанную из Тифлисской газеты, в которой Киллар описан горбатым и хромым. Не знаю, с какой целью тот милый корреспондент представил отважного кабардинца уродцем. Да, он невелик ростом, но крепок и без телесных недостатков.)

По возвращении господ академиков вечером в лагерь мы поздравили их с успехом и счастливым исходом. Киллара поразила глазная болезнь, он настолько устал, что не явился в тот день за обещанным вознаграждением. Эту церемонию отложили на следующий день. [А этим утром], пока экспедиция была на восхождении, генерал-аншеф вместе со мной и двумя офицерами штаба осматривал водопад на Малке в двух верстах от лагеря. Мы стояли на краю пропасти, отделявшей нас от горы, с которой низвергалась река, и с особенным удовольствием взирали на падение воды c о стофутовой высоты.

«Вид на каскад Турлук Шапап близ горы Эльбрус». Подпись на рисунке Дж. Бернардацци, воспроизведенном в книге Гориславского и др. [3].

23 июля, на другой день по возвращении экспедиции с вершины горы, у Эмануэля был парадный обед, на котором присутствовали представители Кабарды, Карачая, Уруспия и других закубанских народов. За обедом пили шампанское, замороженное в снегах Эльбруса. […] После обеда Киляру вручен был с особенной торжественностью заслуженный приз, а затем состоялась церемония раздачи подарков всем почетным горцам, принимавшим участие в экспедиции. […] В тот же день, в три часа пополудни, назначено было обратное выступление. […]

* * *

Вопросы. Пока без ответов.

1. Беш не раз детально описывает свои встречи и беседы с горцами, но нигде ни словом о разговорах ни с взрослым сыном благоволившего ему сородича-генерала, ни с петербургскими учеными. Почему? Потому что они не в его этнографической мадьярской теме? Но почему тогда, упоминая и расхваливая Килара, он обходит молчанием других проводников-участников восхождения?

2. Почему Беш не присоединился к группе восходителей? При его экзальтированном желании восславить мадьяр у их исторической колыбели личное участие в покорении Эльбруса явилось бы логичным и действительно славным венцом его усилий. Не отказались ли от его участия управлявшие сопроводительным отрядом академики? Или, может, так распорядился генерал-аншеф? Почему?

3. Сколько времени гуляли утром 22-го, в часы восхождения, генерал и Беш с конвоем в сторону водопада на Малке? Неужели они действительно все это время неотрывно следили в телескоп за восходителями? Не потому ли Беш первым увидел четверку штурмующих только в 11 часов, что к этому времени генеральская прогулка закончилась?

4. Беш восторгается восходителем-Киларом. Хорошо. Но почему он не пытался заговорить с ним? СТРАННО.

5. Потто с видимой улыбкой пишет о том, что «к великому смущению местных жителей […] Киляр никого и ничего не видел на Эльбрусе», ни прикованного к скале старика с белой бородой, ни джинна-падишаха и полчищ подвластных ему духов. Но, если без улыбки, почему не смутились господа академики? Почему покоритель вершины ничего на ней не увидел и ничего не рассказал ? Почему не дошедшие до вершины ученые, которым сам Бог велел «допросить» Килара (пусть через переводчика ) о том, что там, наверху, не сделали этого?

6. Беш не отметил (мог не знать, на это указали участники-восходители), что Килар вышел ночью на подъем раньше других, что Ленц большую часть пути (если не всю дорогу) сам нес на гору свой тяжелый и неудобный барометр, хотя проводникам вменялось помогать ученым. Не это ли помешало ему раньше подняться на «скалы Ленца», чтобы успеть добрать остающуюся до вершины высоту? Ради чего вообще восходили, ради науки или престижа? Зачем генерал-аншеф торжественно – перед общим строем – обещал 400 рублей победителю и 200 второму призеру (Беш напутал с суммами)? Была необходимость в таком стимулировании участников? Такие суммы могли повысить мотивацию вполне обеспеченных и к тому же обремененных научной ответственностью ученых? Или расчет был на охочих до денежных наград вольных горцев? Кровь из носа, а взойти – мысль генерала ясная. Но не эти ли посулы дезорганизовали марш восходителей?  

7. Беша возмущают слова «милого корреспондента» тифлисской газеты о горбатом и хромом Киларе, хотя он и признает, что тот был мал ростом. Но что мешало Бешу самому описать Килара? Описывал же он внешность видных горских князей, причем с настроением!

8. Для Беша главное в экспедиции Емануеля – его личное соучастие в покорении вершины исторической мадьярской колыбели. Для Потто главная, вековечная заслуга экспедиции – завоевание Эльбруса, причем реальное, политическое, а не только «механическое», и лишь потом уже все эти утратившие практическую ценность (слова Потто) неточные высотные измерения академиков и их музейные коллекции. Поэтому Килар ему важен как символ, как герой, которому выпала честь поднятия флага над поверженным бастионом.

Использованные источники :

1. Jean - Charles de Besse. Voyage en Crimée, au Caucase, en Géorgie, en Arménie, en Asie-mineure et à Constantinople, en 1829 et 1830, pour servir à l'histoire de Hongrie . Chap. VI-XIII. Paris, Delaunay, 1838.

2. В.А. Потто. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Том 5: Время Паскевича или бунт Чечни . Тифлис, 1891. Переиздание: В.А. Потто. Кавказская война. Том 5: Время Паскевича или бунт Чечни . Гл. XXX – На Эльбрусе и Арарате. Москва, Центрполиграф, 2007.

3. И . А . Гориславский , С. А. Зюзин, А. В. Хаширов. Первовосхождения на Эльбрус : лето 1829 года , зима 1934 года . Нальчик, Изд-во М. и В. Котляровых, 2007.