Всего отзывов: 4 (оставить отзыв)

Рейтинг статьи: 5.00

Высоко-высоко в горном цирке под вершиной Большой Хатипары лежит снежник. Он похож на огромного ската-манту,  забытого древним океаном между острых скалистых гребней. В июле, под палящими лучами солнца, он медленно умирает.
Казалось бы, что за дело человеку до груды грязного снега? Но мне нравится его соседство. Наверное, это глупо, но я испытываю к нему уважение и всегда здороваюсь: «Привет снежник! Сегодня ужасное солнце. Ты сильно похудел и с меня второй раз слезает кожа». Конечно же, он мне не отвечает. С какой стати? Но мы становимся немного ближе, и когда я  падаю на его крутом склоне и скольжу вниз, он не подставляет на моем пути камни. Хотя если бы и подставлял, какие обиды? В его жизни не так много способов развлечься.

Ручей, у которого стоит палатка, каскадом водопадов с грохотом рушится со склона горы и проносится в белоснежном тоннеле под снежником. Утомившись стремительным спуском, он замедляет свой бег и создает плес с островками. На островках ручей разводит миниатюрные примулы, чей аромат перебивает даже запах наших пропитанных лошадиным потом вьюков. Этот аромат сводит с ума ночных бабочек-бражников. Не успевает солнце скрыться за горизонтом, а шестилапые колибри уже мечутся от цветка к цветку.
Берега ручья и нижние склоны горы – сплошной ковер цветов. Над цветами бабочки. Люди не склонны всерьез присматриваться к тому, что их окружает, и считают бабочек созданиями простыми и легкомысленными. Они ошибаются. Этот хмурый и деловитый народец полностью лишен легкомыслия. Сижу и жду, пока подвижный как капелька ртути самец голубянки не наестся соли с кончика моего носа.
Серьезный парень с холодным взглядом средневекового рыцаря. В глазах ни мысли. Лишь пять-шесть устремлений. Приятно его доверие и то, что у меня нашлось, чем с ним поделиться.

Земля прокрутилась до конца еще одного дня. Темнеет. Сквозь разрывы туч над зубчатым хребтом поднимается полная луна. Через час обрушиваются грозовые тучи. Сердитыми темными сгустками они проносятся между вершин, поливая горы короткими ливнями и рокоча громовыми раскатами. Укрывшись зонтом, снимаю молнии. Под молниями хорошо думается. Они задают простые вопросы.

- Готов ли ты умереть? – Да, готов.
- Не хочешь жить? - Хочу. Если осталось столько же, сколько прожил, то многое успею.
- Но все же готов? – Не о чем сожалеть.
- Я красивая? – Ты вне подобных понятий.
- Ты меня боишься? – Я понимаю, что ты такое…

Грозы полыхают четыре часа без перерыва.
Утро не помнит минувшей ночи. Любопытная горихвостка-чернушка, высунув из-за камня хитрый глаз, подглядывает за тем, как помятое со сна существо варит рододендроновый чай. Показываю ей язык. Глаз округляется.
Молодые горихвостки очень наивны. Еще несколько дней назад они как мыши шмыгали в камнях, больше полагаясь на лапки, чем на крылья. И лишь недавно в полной мере освоили воздушную стихию.

Иду искать безымянное горное озеро. Оно где-то за западным хребтом. Лишь крохотный хитрый ручеек указывает путь. Что-то тихо бурча, он прячется в траве, аккуратно пролезает под грудами камней и обходит каменистые гряды. А мне приходится преодолевать геологию самым примитивным способом: карабкаясь, прыгая и перелезая.
Вот и озеро. Как его описать? Прозрачность и напряжение зеленоватой воды, придавленной линзой льда. Камни, скалы и осыпи - в черно-белых пятнах цветущих рододендронов. Безмолвие, изредка нарушаемое тайными разговорами невидимых клушиц. Суровый и совершенный мир, где времена года – секунды, а столетия – паузы между словами Бога.

Почему-то я не способен испытывать восторженность и благоговение по отношению к красоте природы. Не умею восхищаться мощью и великолепием гор. Это мой мир, он такой, какой есть. Когда-то я был ученым-биологом и пытался изучать природу с помощью математики, графиков и формул. Но вскоре понял, что то, что я ищу, нельзя описать словами и цифрами. С тех пор уже много лет я просто живу и учусь быть частью того, что меня окружает.

Еще один день.
Пытаюсь стать «своим парнем» для оляпки, что живет на нашем ручье. Оляпка - птица шумящей воды. У нее свои представления о том, что хорошо, а что плохо. В тишине жить нельзя, в тишине страшно. Звуки в тишине подобны грому. То ли дело рядом с горным потоком… Рухнет в ручей подмытая груда снега - оляпка даже головы не повернет…  Сидит под водопадом, ни черта не слышит и оттого ничего не боится. Рядом сижу я, жду, когда птичка и ручей создадут картинку. Такая у меня работа.
Вечером из спустившихся вниз лоскутков облака родился туман и изменил все, к чему прикоснулся. Привычная местность стала неузнаваемой, цветы обрели полутона, запахи стали гуще, а ручей глубже. Ненавидящие свет огромные, пятнистые как леопарды слизни выползли на камни, хотя до темноты еще далеко. Ящерицы до срока попрятались в норки - сохранять накопленное за день тепло. Птичья мелюзга посерьезнела и распушила перья. Куда-то скрылись бабочки, и лишь комары-долгоножки проносятся мимо и исчезают в белесой мгле.  Оляпка перебралась в густую крону ивы и, придирчиво выбрав самую удобную веточку, наладилась спать. Пора и мне перебираться к лагерю и готовить ужин...

Утро. Скальный зуб Большой Хатипары. Где-то там,  в накрытых облаком скалах, прячутся туры. Несколько часов карабкаюсь вверх по крутой расщелине. Отдельные участки непроходимы с моим порядком подзабытым скалолазным опытом. Приходится осторожно нащупывать обход. Руки сами находит выступы и трещины, которым можно доверять. Звук падения неосторожно стронутого камня страхом холодит спину.  Редкие горихвостки удивленно посвистывают, глядя на мое неуклюжее по здешним меркам тело. Никого, кроме туров, они тут еще не встречали.  «Да, я тоже козел… Кто еще сюда попрется... Свисти, не свисти, уж какой есть… Шерсть повылезла, копыта стерлись, а рога внизу потерял…». Один красношапочный вьюрок с пониманием отнесся к одинокому путнику. Спел мне красивую незамысловатую песенку про синее небо, радость жизни, любимую девушку и пять крохотных птенцов.

Поднимаюсь выше, к границе облака, окутывающего вершину горы. Патрулирующий свои охотничьи угодья беркут ни разу не взмахнув крыльями скрывается в святящемся изнутри тумане. Мой путь пересекает широкая турья тропа. Она огибает скальный уступ и сваливается в километровую пропасть. Неожиданно раздается пронзительный свист и звуки многочисленных камнепадов. Стадо туров не спеша уходит за гребень горы. Самые любопытные ювелирными силуэтами застыли на фоне неба. Странная меланхоличная сцена. Грустные скальные черти расселись по верху амфитеатра в ожидании моего выступления. Я не оправдал их ожиданий. Застеснялся и ушел.

Облако, окружающее вершину, питается теплым воздухом, поднимающимся вверх из окружающих гору долин и цирков. Мир внутри облака тих, призрачен и  полон тайны. Туман живой. Он как безумный художник - тысячи раз рисует и снова стирает одну и ту же картину с изображением зубчатых стен и плывущих в воздухе островерхих скал. Если закрыть глаза, губами можно почувствовать движение его мягкой кисти. Свесив ноги в пустоту, сижу на поросшей травой скальной полке и фотографирую камнеломку. Вынырнувшие из облака альпийские галки расселись чуть выше, чтобы обсудить события уходящего дня. Темнеет. Пора вниз.

Сумерки с рано выпавшей росой - не лучшее время для спуска по незнакомым скалам. Вскоре, потеряв бдительность, я поскользнулся и пролетел десяток метров вниз по расщелине. Ниже путь становится более пологим. Ворча на предательски подгибающуюся ушибленную ногу и распугивая выбравшихся на сенокос полевок, бреду на звук ручья. Вот и снежник. Его холодное дыхание и мягкая белоснежная шкура так привычны, что все встречи и события прошедшего дня стремительно уходят в прошлое и рассаживаются по закоулкам памяти.

Шипит примус, на свет фонарика слетаются ночные бабочки и курится паром рододендроновый чай. Я еще вернусь в эти места. Когда-нибудь. В этой или следующей жизни, человеком или кем другим. Не знаю зачем, но вернусь.